Вампир Лестат - Энн Райс

Он был именно тем, кто меня интересовал. Я повнимательнее присмотрелся: морщинистое, покрытое шрамами тело, сожженное почти до самых ребер и практически лишенное плоти возле ключиц, выпирающие кости бедер. Однако это существо не страдало от голода. Оно недавно напилось человеческой крови. И тем не менее от него жаром исходило ощущение невыносимой муки, словно внутри него все еще пылает огонь, словно его тело – это вместилище адского пламени.

– Каким образом удалось тебе избежать сожжения? – спросил он. – Что помогло тебе спастись? Отвечай!

– Меня никто и ничто не спасало, – ответил я ему тоже по-гречески.

Приблизившись к нему, я отвел свечу в сторону, заметив, как он от нее отпрянул. При жизни он был, судя по всему, стройным и широкоплечим, как древние фараоны; его длинные черные волосы по старинному обычаю были острижены на уровне лба.

– Когда это все произошло, я еще не существовал. Много позже меня создал бог священной рощи в Галлии.

– Так значит тот, кто создал тебя, остался невредимым?

– Нет, он был сожжен так же, как и ты. Однако он сумел сохранить достаточно сил, чтобы совершить этот обряд. Много раз он давал мне кровь и отнимал ее обратно. А потом сказал мне: «Отправляйся в Египет и узнай, почему это произошло». Он поведал, что боги лесов сгорели в пламени – одни во сне, другие в часы бодрствования. Рассказал, что это произошло во всех северных краях.

– Да, верно, – кивнул он и издал короткий сухой смешок, сотрясший его тело. – И только наиболее древним удалось выжить и перенести те муки, которые по силам вытерпеть только бессмертным. Вот поэтому мы существуем в страданиях. Однако ты был создан. И ты пришел. Ты создашь еще. Но будет ли это справедливо, если ты станешь создавать новых богов? Неужели Мать и Отец допустили бы, чтобы это случилось, если бы не пришло наше время?

– Но кто ваши Мать и Отец? – удивился я, догадываясь, что под словом «Мать» он не подразумевает землю.

– Первые из нас, – промолвил он. – Те, которые стали нашими родоначальниками и от которых все мы произошли.

Я постарался проникнуть в его разум и прочесть мысли, ощущая, что он открывает мне важные истины. Однако он сразу же это почувствовал, и разум его закрылся от меня, как закрывается на закате цветок.

– Иди за мной, – велел он и шаркающей походкой направился куда-то по длинному коридору, украшенному так же, как и то помещение, из которого мы вышли.

Я осознавал, что мы находимся в еще более древнем месте, построенном гораздо раньше, чем тот храм, в котором мы только что беседовали. Сам не знаю, почему я так решил. Того леденящего холода, который ты ощущал здесь, там не было. Ничего подобного в Египте не встретишь. Там чувствуешь нечто другое. Там постоянно испытываешь ощущение чьего-то присутствия в самом воздухе.

Однако по мере того как мы продвигались дальше, я замечал более очевидные свидетельства глубокой древности. Рисунки на стенах были очень старыми, краски поблекли, а кое-где цветная штукатурка отошла и даже отвалилась. Иными были стиль исполнения и сами изображения. Черные волосы крохотных персонажей рисунков были длиннее и гуще. В целом картины казались более радостными, насыщенными светом и замысловатыми по сюжету.

Где-то вдалеке слышались звуки падающей на камни воды, мелодичным эхом отдающиеся под сводами коридора. Казалось, что в этих стенах сохраняется жизнь маленьких, с величайшими тщательностью и мастерством нарисованных фигурок, что магия многократно повторяющихся изображений, созданных религиозными художниками, обладает собственной властью. Я слышал шепот несуществующих голосов, ощущал великую бесконечность истории, даже сознавая тот факт, что не существует никого, кому было бы известно абсолютно все.

Заметив, что я рассматриваю рисунки на стенах, мой темный спутник приостановился, потом сделал мне знак следовать за ним, и мы вошли в длинное прямоугольное помещение, стены которого были сплошь покрыты великолепными иероглифами. Внутри этой комнаты я почувствовал себя словно внутри старинного манускрипта. Возле стены я увидел стоявшие изголовьями друг к другу два древних египетских саркофага.

Они были выполнены по формам и размерам мумий, для которых предназначались, и их украшали изображения тех, кому суждено было в них покоиться, – лица были сделаны из чеканного золота, а глаза – из ляпис-лазури.

Я поднял повыше свечу, а мой спутник с немалым трудом снял крышки саркофагов, чтобы позволить мне заглянуть внутрь.

Сначала мне показалось, что внутри лежат тела, но потом я понял, что это лишь пепел, сохранивший форму человеческого тела. Не уцелело ни грамма плоти – только несколько белоснежных зубов и фрагментов костей.

– Никакая кровь не в силах вернуть их обратно, – промолвил мой спутник. – Им никогда не суждено возродиться. Вместилища крови исчезли навсегда. Те, кто смог подняться, уже поднялись, но понадобится много веков, чтобы мы могли излечиться и утихла наша боль.

Прежде чем он поставил на место крышки, я успел заметить, что с внутренней стороны они почернели от того же огня, который поглотил обитателей саркофагов. Не скажу, что я расстроился, когда он наконец закрыл гробницы.

Мой спутник повернулся и направился к двери. Однако на самом пороге обернулся и посмотрел на раскрашенные саркофаги.

– Когда прах рассыплется, души их наконец обретут свободу, – сказал он.

– Тогда почему вы сами не рассеете их прах? – спросил я, стараясь не показаться чересчур отчаявшимся и потерявшим всякую надежду.

– А разве я должен? – удивленно переспросил он. – Ты считаешь, что я должен сделать это?

– Ты меня об этом спрашиваешь?

Он вновь издал сухой смешок и пошел вперед по коридору в сторону помещения, из которого лился свет.

Это была библиотека. Войдя, я увидел несколько горящих в разных концах комнаты свечей, ромбообразные деревянные подставки для пергаментов и свитки папирусов на полках.

Попав сюда, я даже обрадовался, потому что библиотеки были, по крайней мере, чем-то хорошо мне знакомым. Они оставались единственным местом обитания людей, где я по-прежнему находил отголоски древнего человеческого разума.

Однако я невольно вздрогнул, увидев здесь еще одно существо – еще одного из нас. Устремив взгляд в пол, оно сидело за стоявшим сбоку письменным столом.

У него вообще не было волос, и, хотя он был черен с ног до головы, его гладкая кожа блестела, словно только что смазанная оливковым маслом. Черты лица можно было назвать красивыми; рука, спокойно лежавшая поверх складок его белой полотняной юбки, была изящной; на обнаженной груди рельефно выделялись хорошо развитые мускулы.