Горькие плоды смерти - Элизабет Джордж

Каролина вскинула руки в умоляющем жесте.

Индия подошла к свекрови. Ей был понятен глубокий страх этой женщины. Та боялась за старшего сына – вдруг он тоже наложит на себя руки? Индия сама этого опасалась. Именно страх за него вынуждал ее более двух лет оставаться с ним рядом, пока не случится нечто такое, что заставит Чарли взяться за себя. Но она устала служить ему опорой, подушкой безопасности, этакой жилеткой для его слез, и уход от него стал для нее единственным спасением.

– Ему требуется помощь, – сказала Индия. – Он знает это, но ничего не делает. Он говорит, что его помощь – это я…

– Так оно и есть.

– …но мы с вами знаем, что это неправда. Он потерял большинство своих пациентов. Перестал выходить из дома. В иные дни он даже не одевается. Просто лежит на диване и смотрит в потолок. Когда же я обращаюсь к нему с вопросом или пытаюсь о чем-то говорить, или…

– Я знаю, знаю, – сказала Каролина и расплакалась. – Ты имеешь право на другую жизнь. Но разве ты не видишь?..

Он скомкала один бумажный носовой платок и, вытащив новый, промокнула им мокрые щеки. Это действие как будто успокоило ее, потому что когда она заговорила снова, ее голос изменился. Из него исчезли умоляющие нотки, зато появились рассудительность и одновременно… нежность.

– Ты могла бы, Индия, хотя бы не подавать сейчас на развод?

– У меня нет таких намерений, – заверила ее врач.

– Слава богу! Потому что, понимаешь, он сейчас сам не свой, особенно после того, как ты стала встречаться с другим мужчиной, и если он получит документы, в которых…

Эллиот не дослушала ее, ибо в этот момент поняла все. Она ни единой душе не сказала о том, что встречается с другим мужчиной. Даже собственной матери. И если Каролине Голдейкер известно, что у нее завелся ухажер, она могла это узнать только одним образом.

Ей сказал Чарли. Позвонил и сообщил. И его мать, как это за нею водилось, бросилась выручать своего мальчика, теперь единственного.

Впрочем, это было еще не самое худшее. Потому что Индия не рассказывала ему о своих свиданиях. Он мог узнать об этом, только если сам за нею следил.

Единственным реальным свидетельством того, что Чарли Голдейкер вот уже две недели не выходил из дома, были пакеты с мусором и холодильник. Первые начали накапливаться в прихожей, словно поникшие дебютантки, отчаявшиеся заполучить партнера для танцев. А второй был пуст, за исключением куска заплесневелого сыра, трех яиц и картонки с молоком, чей «аромат» намекал на то, что самым мудрым решением будет немедленно вылить ее содержимое в кухонную раковину. За исключением этого, не было ничего – во всяком случае, на первый взгляд, – что говорило бы о том, что Чарльз не высовывал на улицу носа из их бывшей общей квартиры, с тех пор как увидел жену с другим мужчиной.

До этого у него бывали хорошие дни и плохие дни. Плохих, конечно же, было больше, однако случались и такие, когда, проснувшись утром, ему удавалось собрать достаточно сил, чтобы сбросить с себя ту неподъемную тяжесть, что как будто расплющивала его, придавливая к матрацу. В такие дни он выходил из дома. И хотя Чарльз не имел сил встречаться с пациентами, он мог хотя бы ходить по улицам, наблюдать за людьми и пытаться осмыслить то, что читал в выброшенных газетах, когда те попадались ему на столиках в уличных кафе. Впрочем, он быстро забывал то, что читал, как забывал о том, где был и что видел.

Жизнь же вокруг него шла своим чередом. В Сити целый день не смолкал шум уличного движения. Утром народ катил на работу, вечером с работы. Тротуары были запружены офисными служащими, продавцами и снующими в толпе подозрительными типами в джинсах и черных куртках с капюшонами. Рынки на Мидлсекс-стрит и Гулстон-стрит не знали отбоя от покупателей. Чарли смотрел на все это любопытным взглядом постороннего. Его собственная жизнь дала трещину и как будто застыла на месте. С трудом верилось, что для всех остальных борьба за существование продолжалась.

Так оно и есть, решил он. Вечная борьба, попытки примириться с реальностью, которая всякий раз иная, которая меняется изо дня в день. Вам кажется, что вы занимаетесь своим делом, пребывая в иллюзии, что находитесь именно там, куда всегда стремились. Как вдруг на следующий день вся ваша жизнь летит под откос. Нет, Голдейкер знал, что такое в принципе возможно. Не зря же он потратил годы, учась на психотерапевта. Увы, все это он знал применительно к другим людям, но отнюдь не к себе самому.

Ему же следовало понимать, насколько хрупок тот лед, на котором он построил свою жизнь. Тем более что жизнь любого человека – вещь крайне хрупкая. Ему также следовало бы быть готовым к тому, что в любой момент его мир покачнется на своей оси, и лишь в отчаянии ухватившись за немногие знакомые вещи в нем, он сможет удержаться и не соскользнуть со своей персональной планеты в забвение.

После смерти Уилла Чарльз прилип к Индии. Затем, когда она ушла от него, – к своим оставшимся пациентам. Когда же его покинули даже эти несчастные души, чтобы найти того, кто каждую неделю выслушивал бы их скорбные истории, а не просто безучастно наблюдал за ними, он стал цепляться за собственный дом. «Ар-деко», называла их квартиру Индия. «Чарли, Чарли, мы обязательно должны ее купить!»

Самая крошечная из всех пересмотренных ими квартир, эта поражала изумительными лепными карнизами и потрясающими книжными полками. А чего стоили начищенные до блеска перила, полы из твердых сортов дерева, сияющий кафель! В общем, шик и блеск, призванные разить наповал. Им следовало уйти оттуда, как только они переступили порог квартиры, но Индия влюбилась в нее с первого взгляда. Голдейкер же хотел порадовать ее, в знак благодарности за все то, на что она пошла, чтобы сделать ему приятно. Вернее, чтобы сделать приятно его матери. В то время для него было крайне важно, чтобы Индия понравилась Каролине.

Что думали другие про его выбор спутницы жизни, Чарли совершенно не волновало. А вот одобрение матери было для него самым главным на свете. Индия позволила себе усомниться в этом, однако настаивать не стала. «Почему она была такой уступчивой? – задавался он вопросом. – Почему не пыталась спорить со мной?»

Впрочем, ответ на этот вопрос был ему известен. Все неизменно сводилось к желанию угодить Каролине. Невозможно было даже заметить перемен в самом себе, ибо стремление угождать этой женщине становилось частью вашего «я».

Чарли как раз размышлял об этом, когда в замочной скважине повернулся ключ. Голдейкер был в этот момент в кухне. Здесь он повесил на стену небольшую белую доску, на которой каждый день записывал свои дела.

Необходимость в ней возникла еще до смерти Уилла. Чарли был волонтером со стажем и, когда у него не было пациентов, оказывал людям помощь в любое время дня. Он выгуливал собак из приюта в Баттерси, работал на «горячей линии» для потенциальных самоубийц – чертовски удачная шутка, думал он теперь, – читал в домах престарелых газеты и книги пенсионерам со слабым зрением, помогал группе малоимущих подростков обрабатывать садовый участок на южном берегу Темзы.

Увы, вскоре даже на это ему уже не хватало сил. Одно за другим он забросил свои добрые дела. Когда дверь квартиры открылась и его окликнул голос матери, Чарли как раз стирал с доски последний пункт в списке.

Затем Голдейкер услышал шаги Каролины – та вошла в гостиную. Она увидит, что он спит на диване. Знай Чарли, что мать нагрянет к нему, он спрятал бы постельное белье. Увы, ей не понять, почему он не может заставить себя спать в кровати, которую когда-то делил с Индией. И вообще, пока Индия не забрала из квартиры свои последние вещи, он не осмеливался прикасаться ни к одной из них, ибо все они были полны воспоминаний о ней.

Чарльз услышал, как мать вздохнула и, окликнув его снова, направилась в сторону спальни. Он не ответил. Квартира была такой крохотной, что она обнаружит его в два счета. Чарльз уже водил толстой резиновой губкой по слову «самаритяне», когда у него за спиной раздался ее голос:

– Почему ты не ответил мне, Чарли? Обернись и дай мне взглянуть на тебя. Пожалуйста.

Молодой человек выполнил ее просьбу. Каролина медленно выдохнула и покачала головой, как будто говоря: «Тсс, не говори ни слова!», и снова вышла.

Впрочем, она быстро вернулась обратно. В руке у нее было зеркало, которое она принесла из ванной. Женщина поставила его перед сыном.

– Взгляни, прошу тебя! – сказала она, поднеся зеркало к его лицу.

Он посмотрел на свое отражение, которое не желал видеть.

Впалые щеки, небритый подбородок. Глаза – голубые, как у отца и деда по материнской линии – были слипшимися и красными от недосыпа. Волосы растрепаны. Все, что не вместилось в зеркало – Голдейкер это знал, – было столь же непривлекательным. Он не помнил, когда в последний раз переодевался или даже принимал душ. Плечи его были безвольно опущены, а грудная клетка как будто впала. Когда-то он нарочно так горбился, причем много лет, чтобы скрыть свой истинный рост и пощадить чувства младшего брата.