Кровавый Дунай. Боевые действия в Юго-Восточной Европе. 1944-1945 - Петер Гостони

Пресса также была значительно ограничена в своих публикациях, причем в ноябре дело зашло так далеко, что, кроме газет салашистской ориентации, никакие другие практически не выходили. Значительные ограничения были проведены также в культурной жизни, что прежде всего было связано с тяжелым положением на фронте. Начались преобразования и в экономической сфере: до этого времени номинальная мобилизация промышленности теперь стала грозить тотальным охватом всех отраслей экономики; стали разрабатываться планы для возможной эвакуации Будапешта и других городов, которым угрожало наступление русских. Ежемесячные расходы на армию возросли с 200 до 300 миллионов пенгё[24]. Размещение потока беженцев из прифронтовых районов в Будапешт, которые становились все многочисленнее, поставило перед правительством новые проблемы. Хаос нарастал день ото дня. С приближением фронта к столице англо-американская авиация «отделилась» от русской, чьи самолеты все чаще появлялись над Будапештом. Школы и университеты с 29 октября закрыли свои двери для учащихся. Учащиеся, студенты и профессора стали получать призывные повестки и целыми курсами оказывались в армии. Салаши хотел дополнительно к уже существующим сухопутным силам сформировать еще 14 дивизий. Корреспондент одной венской газеты с полным основанием сообщал из Будапешта, что «размах мероприятий тотальной войны [в Венгрии] ни в чем не уступает германскому».

В этом хаосе войны, в разделенной фронтом стране Салаши задумал и начал реформирование общества. В качестве образца ему послужил Германский трудовой фронт[25], по образцу которого была разработана организационная структура Профессиональной организации трудового народа. После чего все трудоспособные были разделены на 14 профессиональных групп, так что общество было в значительной степени не только экономически, но и политически унифицировано.

Правительство также принялось за скорейшее решение еврейского вопроса. Еще живущие в стране евреи были разделены на пять категорий, для которых были установлены различные ограничения. Эйхман со своим штабом уничтожения снова появился в Будапеште, и процесс депортации евреев возобновился. В тихие ночи до Будапешта уже доносилась фронтовая канонада; но, несмотря на это, Ференц Салаши задумал принести присягу стране в королевском дворце на короне святого Иштвана[26]. Наступило 4 ноября. На исторической сцене было разыграно дорогостоящее действо. В парадном зале построенной в XIX веке королевской резиденции собрались все видные деятели «новой» Венгрии. (Самая древняя часть королевской резиденции была построена в XIV веке. Затем в XVIII веке возвели новый дворец, который сгорел в 1849 году в ходе осады венгерскими революционными войсками. Затем в 1875–1912 годах дворец был восстановлен и перестроен. – Ред.) Партийные функционеры, некоторые из них в военной форме и сапогах, другие в поношенных выходных костюмах, явно чувствуя себя скованно в этой атмосфере глянца и парадности, стояли группами напротив направленных в приказном порядке делегаций армии и полиции. Многочисленные члены обеих палат парламента, которые не хотели пропустить свое причащение к режиму «Скрещенных стрел» (до этого ими презираемых), также присутствовали при церемонии. Кое-кто из этих господ, явно представлявших еще «бывший режим», натянули на себя побитые молью национальные одежды, отделанные мехами, шнуровкой и драгоценными камнями, не забыв и изогнутые сабли своих предков. Седой эрцгерцог Йожеф (Иосиф) Габсбург, который с 1914 года служил всем венгерским режимам – кроме коммунистического Белы Куна, заправлял всем, одетый в парадный мундир фельдмаршала-лейтенанта[27]. Сам же Ференц Салаши был облачен в повседневный темный полосатый костюм и, по воспоминаниям присутствовавших, бледен от волнения. Еще бы – ведь наконец настал величайший день его жизни!

Но вот наконец в зал была внесена корона святого Иштвана – величайшая венгерская святыня. Собственно церемониал принесения присяги, который занял едва ли больше тридцати минут, проходил под символической охраной коронной стражи, вооруженной алебардами и одетой в живописные средневековые мундиры. После окончания церемонии комендант отдал приказ немедленно эвакуировать корону из Будапешта в Западную Венгрию. Позднее, когда война добралась и в те места, сокровище было надежно скрыто в Германии.

Когда собравшиеся в королевском дворце еще находились под впечатлением этой редкой церемонии, столь странной для страны, разделенной линией фронта, в городе взлетел на воздух один из мостов через Дунай с оживленным движением – мост Маргит (Маргарита). Причиной катастрофы стал неисправный запал в перевозимом по мосту грузу взрывчатки, а его жертвами – состав городского трамвая, несколько автобусов и много прохожих. Погибли и около 40 германских саперов. Поскольку о саботаже речь не шла, этот «производственный несчастный случай» (как его охарактеризовал Фриснер в своих воспоминаниях) надолго омрачил германо-венгерские отношения. Многие жители Будапешта усмотрели в этом несчастье, произошедшее в день «счастливейшего часа» вождя своего государства, зловещее предзнаменование для нового режима.

Однако не надо было быть непременно провидцем, чтобы в ноябрьские дни 1944 года пессимистически оценивать внутреннее и внешнее положение страны. Даже в партии Салаши – не говоря уже о других – существовали люди, которые ввиду катастрофической ситуации на германском фронте отнюдь не стремились к предстоящему захвату власти и всячески советовали Салаши отказаться от него. Однако теперешний руководитель государства имел свое собственное мнение относительно исхода войны. Накануне путча 15 октября Салаши записал в своем дневнике – он убежден, «что в случае выхода Германии из войны Япония в течение 24 часов заключила бы тесный союз с Советами, поскольку это соответствовало бы реальности и поскольку японцы в этом отношении оценили бы положение в высшей степени расчетливо и трезво». Это также было бы оправданно, размышлял далее Салаши, так как «из всего этого следовало бы, что германская дипломатия и Лондон пришли бы к сближению, что снова могло бы коренным образом изменить ситуацию в мире».

Точка зрения, что войну, наконец, можно завершить дипломатическим путем, получила дополнительную подпитку в свете обещаний авторитетных германских учреждений относительно некоего возможного в самом кратком времени предстоящего поворота войны в пользу Германии. «Они обещают нам нечто в этом отношении. Так, применение нового чуда-оружия, «Фау-3», отправка еще не участвовавших в боях дивизий в Венгрию и, в особенности, прогнозируемое немцами возникновение непреодолимых русско-американских противоречий решительным образом окажут свое влияние на исход войны». Так писал впоследствии пресс-секретарь правительства Ференц Фиала и продолжал: «Вне всякого сомнения, Салаши совершил ошибку, когда оценивал силу противостоящей ему мощи не с необходимой трезвостью и когда был убежден в том, что ему удастся в одиночку справиться с горой проблем. Когда кто-либо был расположен к нему, Салаши испытывал к такому человеку почти безграничное доверие. Так произошло и с Гитлером, которого он видел зимой 1944 года в первый и в последний раз. Гитлер рассказал ему о чудо-оружии – и Салаши поверил ему. Только два обстоятельства он не принял во внимание – что режим, несмотря на благородные цели, мог бы по собственному почину отказаться от своих привилегий и что возможно договориться с большевиками. Когда он 15 октября 1944 года с германской помощью пришел к власти, он прекрасно понимал, сколь неблагодарная миссия предстоит ему. Его внутренней, истинной целью до этого момента была надежда на то, что он сможет привести англо-американские страны на венгерскую сцену. Уже через несколько недель после своего восхождения к власти Салаши сообщил немцам, что он не желает направлять венгерские войска на Восточный фронт…» Соответствует ли это действительности или нет – не суть важно. Во всяком случае, военная пропаганда правительства против англо-американских стран была столь же груба и агрессивна, как и против русских, а поскольку Красная армия сражалась уже в центре Дунайского региона, было тяжело представить себе, что теперь западные державы внезапно окажутся в Венгрии. Свидетельство Фиалы лишь подчеркивает то мнение, что внешнеполитическая концепция правительства Салаши отличалась в высшей степени наивностью и была лишена какого-либо логического основания.

Но были ли немцы, эти истинные режиссеры новой будапештской постановки, довольны последними актами созданной ими ситуации?

Ни политическое, ни военное руководство не смогло укрепить свои надежды после прихода Салаши к власти. Штурмбаннфюрер СС Вильгельм Хёттль метко сформулировал это, когда он без обиняков написал: «События в Венгрии после 15 октября дали право любому германскому или венгерскому учреждению, ввиду стесненной ситуации в стране, воздерживаться от каких-либо действий, чреватых возможностью внутреннего хаоса. Боевой дух венгерских войск ничуть не улучшился, но стал даже хуже прежнего: многие выдающиеся офицеры не считали для себя возможным продолжать сражаться под началом нового Верховного главнокомандующего. В Будапеште и по всей стране бесчинствовали «Скрещенные стрелы», к которым, как обычно в подобных ситуациях, естественным образом примыкала всякая чернь, воскуряя при этом фимиам захватившим власть посреди тяжелейших эксцессов; и правящий режим был озабочен еще и тем, чтобы отмежеваться от этой самой черни, не затронув при этом «Скрещенные стрелы». Не только высшие государственные учреждения, но и конторы среднего и низшего звеньев управления были заполнены по большей части новыми людьми, а поскольку имелся дефицит опытных управленцев, то это были в основном совершенно непригодные для этих функций люди, которые обладали лишь верностью правящему режиму. Из-за этого в управлении государством воцарился хаос. О мобилизации производственных сил в еще не оккупированных районах Венгрии не могло быть и речи; наоборот, неразбериха лишь усиливалась, а производство падало. Следствием такого положения было ускорение коллапса всех предприятий».