Дочь понтифика - Дарио Фо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но как же быть с моральным совершенствованием, широковещательно и несколько опрометчиво провозглашенным реформой? Как после этого более или менее благопристойно справляться с неистребимой потребностью в женской ласке? Ах, Джулия, Джулия Фарнезе, как же она хороша! Но и тут выход найдется. Старинное правило гласит: если за тобой гонятся шакалы, брось им сочный кусок мяса; занявшись жратвой, они не станут отвлекаться на что-либо иное. Вот так-то.
В общем, великая реформа мягко погрузилась в пучину забвения. Изредка кое-кто из самых памятливых вдруг задавался вопросом: «А что ж там с планом преобразования святой Церкви?» «Не волнуйтесь, – отвечали понтифик и кардиналы, – мы ни о чем не забыли. Скоро всё начнется с начала».
Ну и кто же в такое поверит?
Милые бранятся – только тешатся
Лукреция в Риме. Мы вновь встречаем ее в тот миг, когда у входа раздается тук-тук дверного молотка и следом слышится голос служанки:
– Мадонна, ваш стучит!
Лукреция отвечает:
– Наконец-то! Чего ж ты ждешь? Впускай!
– Уже вошел, поднимается по лестнице!
Появляется Альфонсо. Она спешит к нему, распахнув объятия, но молодой человек холоден.
– Эй, что с тобой? В чем дело? – удивляется Лукреция.
– Лучше спроси у своего брата – и у отца заодно! Шайка мошенников!
– Мы мошенники? Да ты пьян, что ли? Или это такая странная шутка?
– Вот, почитай! – он достает из камзола сложенные листки. – Ты ведь шибко грамотная, от всяких стишков сама не своя. Эти посвящены тебе, а точнее нам. На! Повеселись!
Лукреция ведет взглядом по строчкам, потом останавливается и спрашивает:
– Кто это сочинил?
– Эт нект Белломо Кваттронатеке, шт горохвый. Бшой штник.
– С чего это ты перешел на неаполитанский диалект? Хочешь меня смутить?
– Тебя смутишь, как же! Не на такую напали. Но хватит чушь нести! Лучше послушай, что тут написано! – Альфонсо выхватывает стихи у нее из рук и читает вслух, нарочито четко выговаривая слова:
Лукреция Борджиа,
На овечку похожая,
От любовного пыла запрыгала:
Арагонский Альфонсо
К ней подался в альфонсы,
А по-нашему – попросту в жиголо.
Дальше, если позволишь, я вкратце перескажу прозой, не так уж хороши эти стихи. Слушай же. В общем, ангеловзорая Лукреция, сговорившись с родственничками, одурачила неаполитанского простофилю. Он-то думает, что встреча была случайной, ан нет: тут не воля Венеры, а интрига лукрециного братца Чезаре и их общего святейшего папаши. Святая троица, иначе не скажешь. Всё было подстроено… Ну и мерзость!
– Так прямо и написано? – спросила Лукреция, разрыдавшись.
– Не совсем, – признался Альфонсо, – про мерзость я добавил от себя. В остальном можешь сама посмотреть, – и он бросает рукопись на стол. – Бога ради, прекрати лить крокодиловы слезы! Один раз меня околпачили – во второй не выйдет!
– Я ничего не знала, понятно тебе? – Лукреция отвешивает ему звонкую пощечину. – Я здесь ни при чем!
– И Чезаре, скажешь, не при делах? И его святейшество? И Адриана, твоя любезная тетушка-сводня? Я, как узнал, бросился к отцу, а тот смеется: «Ну что, дошло наконец? Да какая тебе разница, случайной была встреча или нет? Дамочка – самый смак, а уж о приданом и говорить нечего, понтифик скаредничать не станет. И вообще, чем плохо стать папским зятем? И родственником Чезаре, который метит на неаполитанский престол?» Так вот, оказывается, какие делишки вы решили провернуть тихой сапой!
– Да не знала я ничего, говорю тебе!
Тут в дверь стучит служанка:
– Мадонна, ваш брат приехал! Уже соскочил с лошади!
– Проводи его сюда, а Альфонсо перед тем – в мезонин. Быстрей!
Служанка ведет Альфонсо к лестнице. Лукреция кричит вослед:
– Дорогой, оттуда всё слышно. Не пропусти ни словечка из нашего с братом разговора!
Оставшись в одиночестве, берет в руки иголку и пяльцы.
Входит Чезаре:
– Как я рад, что застал тебя дома! А ты как будто не рада?
– Может, я еще и расцеловать тебя должна за все твои услуги?
– Что-то не понимаю, к чему ты клонишь.
– Если хочешь знать, весь Неаполь хохочет над нашей с Альфонсо встречей.
– Представить себе не могу, о чем ты.
– Если сам не можешь, я помогу. Возьми и читай, – она указывает на исписанные листки. – Сочинение, правда, на неаполитанском диалекте, но ты ведь с ним знаком? Заодно попрактикуешься – это невредно тому, кто собирается стать королем Неаполя.
Чезаре берет стихи и, прочитав половину, восклицает:
– Что за ерунда?
– Конечно, ерунда, но она касается меня.
– А тебя и коснуться нельзя, да? То ты жалуешься, что тебя используют как пешку в чужой игре, то встаешь на дыбы, когда тебе предоставляют свободный выбор. И так и так мы с отцом оказываемся какими-то злодеями.
– Да уж, ты прав, я привередливая особа. Но давай-ка немного повспоминаем. Я была еще совсем несмышленой девчонкой, когда вы потрудились подобрать для меня двух каких-то испанских грандов…
– Заметь, двух. Тут тоже речь шла о выборе – не подойдет один, можно остановиться на другом…
– А потом решили, что оба плохи, и дали им отставку. Вам показалось, что предпочтительней кто-нибудь из Сфорца. И мне пришлось выйти за него, нелюбимого Джованни, замуж. О, я изо всех сил старалась быть хорошей женой. Четыре года мы жили душа в душу и дожили до чего-то вроде взаимного чувства. Тут до вас дошло, что он не совсем то, что надо, – и кончен бал. Наконец, происходит, выражаясь высокопарно, встреча двух любящих сердец, но оказывается на поверку всего лишь постановочным эпизодом в сочиненной вами пьесе, а мы с Альфонсо – статистами. Ничто в моей жизни не происходит само по себе: всюду вы, вы!
– В конце концов, это невыносимо! Нет времени выслушивать твои причитания! Увидимся, когда немного успокоишься. До встречи.
Чезаре уходит. Через несколько минут появляется Альфонсо, садится рядом с Лукрецией и, помолчав, произносит:
– Я всё слышал. Прости меня за то, что я наговорил.
– У тебя были кое-какие основания. Но, черт возьми, что за люди! Им лишь бы жар чужими руками загребать. И если бы только руками!
– Как же нам теперь себя вести? – и, не ожидая ответа, Альфонсо добавляет: – Я не могу без тебя жить. Я тебя люблю.
– Я тоже. Просто обожаю. Даже когда тебя нет рядом, ты каждую минуту со мной: когда сплю, когда прогуливаюсь, когда ем. Особенно когда ем: тогда я хочу съесть тебя – и чтобы ты
