Занимательная музыкология для взрослых - Владимир Александрович Зисман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В мире животных
Коварство и искусство
Человек, надо заметить, существо в своей основе коварное, бессовестное и при этом чрезвычайно изобретательное. И, если уж довершать автопортрет, прожорливое и ленивое. И если продолжать вспоминать нелегкие доиндустриальные времена, то наиболее пассионарные и одаренные тестостероном персонажи реализовывали свои амбиции и творческий потенциал охотой на мамонта или саблезубого тигра. Но более утонченные натуры для добычи еды конструировали разнообразные устройства, часть из которых мы с некоторой степенью условности могли бы назвать музыкальными инструментами. Хотя в сущности это была не более чем охотничья снасть.
Эти устройства были по сути своей духовыми инструментами, с помощью которых вечно голодный музыкант-исполнитель имитировал брачный призыв того существа, которое в данный момент пришлось ему по вкусу. Или сигналы о том, что здесь есть чем подкормиться.[10] Этими свистками могут быть разнообразные манки на утку, вальдшнепа или косулю, которые до сих пор пользуются популярностью у некоторых наших современников, задержавшихся на пути эволюции и называющих себя охотниками, это диджериду — духовые инструменты австралийских аборигенов, сделанные из ствола эвкалипта, сердцевину которого съели термиты. И, кстати говоря, при достаточном мастерстве исполнителя диджериду способен издавать звуки, подражающие голосам достаточно широкого ассортимента австралийских животных мясных пород.
Если бы дело ограничилось исключительно проблемами добычи пропитания, то эти строки были бы более уместны не здесь, а, скажем, в периодическом издании «Духовое исполнительство и мясозаготовки». Но как только человечество решило самые неотложные проблемы в области выживания и немного отъелось, оно пошло по естественному для себя пути — любое прикладное действие сапиенс при первой же возможности начинает возводить в ранг искусства, то есть доводить если не до абсурда, то как минимум до совершенства. Поэтому в нашей музыкальной культуре имитация звуков фауны занимает место не меньшее, чем в культуре австралийских или африканских аборигенов, которые не ставят высоких культурологических или эстетических целей.
Композиторы в мире животных
XX век принес достаточную утонченность в музыкальные технологии, чтобы увлеченный орнитологией Оливье Мессиан мог написать такие симфонические, камерные и фортепианные произведения, как «Пробуждение птиц», «Экзотические птицы», «Каталог птиц», «Славка садовая» или «Черный дрозд» для флейты и фортепиано.
Но Мессиан — это все же частный, я бы сказал «эстетский», случай. А так — разнообразные петухи, изображающие рассвет у Мусоргского в «Хованщине» или в «Снегурочке» Римского-Корсакова, вполне выразительный лейтмотив сторожевого петушка в «Золотом петушке» опять же Николая Андреевича Римского-Корсакова. Но петухи почему-то более свойственны русской музыкальной культуре, а вот западноевропейская более склонна изображать кур. Одно из самых известных произведений такого рода — «Курица» Жана-Филиппа Рамо. Впрочем, курица вообще довольно распространенный объект для художественного воплощения в творчестве композиторов. То ли ее в меру придурковатый образ повышает личную самооценку авторов, то ли общая динамика ее поведения облегчает чисто ритмическую реализацию этой художественной задачи, но произведения, посвященные светлому куриному образу, явление достаточно распространенное. Достаточно вспомнить «Тему в подражание кудахтанью курицы» И. С. Баха из сонаты BWV 963 или целую часть из скрипичного произведения Sonata representativa (1669) Генриха Игнаца Франца фон Бибера под названием «Курица и петух». Кстати, Бибер не ограничился этими представителями фауны и в других частях изобразил кукушку, лягушку и кошку. А чудесный комплект кур и петухов воплотил К. Сен-Санс в сюите «Карнавал животных», причем сенсансовские куры в этой пьесе передают нам привет от кур, кудахтавших еще в сюите Ж.-Ф. Рамо за два века до этого карнавала.
Репутация, тип мышления и сезонные особенности поведения котов и кошек знакомы всем, и потому типажи, воплощенные, скажем, в «Коте и кошке» из «Спящей красавицы» Чайковского или «Дуэте кошек» Дж. Россини[11] радуют нас именно в силу узнаваемости — от детей до взрослых, потому что каждый услышит там что-то свое, от светлого взгляда на мир 6+ до самых изысканных и интимных сторон жизни, знакомых и близких более опытным меломанам.
Конечно же, голос пиранги[12] в третьей части Двенадцатого «Американского» квартета А. Дворжака можно отнести к некоторой экзотике в общей орнитологической картине музыкального искусства, но кукушка…
Я удивляюсь, что до сих пор не написано самое короткое произведение, наполненное глубоким экзистенциальным смыслом, скажем, для кларнета соло под названием «Кукушка-кукушка, сколько мне осталось жить?».
Простая и музыкально ясная реплика кукушки, которая в дикой природе представляет собой слегка фальшивую терцию, — просто подарок для композитора и практически не требует художественной доработки. В результате каждый композитор — от Гайдна и Бетховена до Иоганна Штрауса-сына и Сен-Санса — использует эту интонацию, которая совершенно ясно, не допуская двусмысленностей и разночтений, говорит о том, что в той или иной форме нас окружает идиллия — пастух играет, речка журчит, кукушка кукует, соловей поет…
Да, кстати о соловье. Как же я мог забыть про эту маленькую птичку, которая, по идее, должна была бы стать тотемом племени колоратурного сопрано.
Естественно, композиторская душа не в состоянии устоять перед соблазном воплотить в своем произведении звуки, которые с античных времен считали символом пения, поэзии, плача, расставания и так далее, то есть того сочетания красоты и печали, которое приводит и автора, и слушателя в состояние возвышенной романтики. Поэтому вполне естественно, что соловей занял достойное место в академическом репертуаре — тут и скрипичный концерт Вивальди «Соловей», и всяческие идиллические соловьиные чириканья в симфонической музыке, и опера Стравинского «Соловей» по рассказу Ханса Кристиана Андерсена, где этот сладкоголосый певец отряда воробьинообразных становится главным героем. Вообще, стоило бы заметить, что особенности музыкального слуха Стравинского позволяли ему делать своего рода музыкальный подстрочник звуковых событий, происходящих во внешнем, «природном», мире, поэтому ему ничего не стоило изобразить не только соловья, но и целый птичий гомон первобытного леса, как он сделал в «Весне священной».
Но, конечно же, для нас всех символ и эталон изображения соловья в музыке — это «Соловей» А. А. Алябьева. В этом удивительном романсе, которому уже почти два века, мастерски сочетается прекрасная мелодия, изумительная имитация колоратуры самого соловья, да еще и с перекличкой певицы и флейты. И кроме всего прочего, к этому удивительно органичному комплексу музыкальных явлений присоединяется стилистически блистательный текст А. А. Дельвига. С позиции анализа текста как предмета восприятия, перед нами образец, в котором идеально сочетается
