Грабь награбленное - Марина Серова

Молодой парень на старой, года семьдесят пятого, «копейке» брезгливо сморщил нос, наблюдая, как я усаживаюсь в машину.

— Вот дрянь! — пробубнил он.

— Я русский понимать! — погрозила я пальцем, давая ему понять, что сказанное мне неприятно.

Он даже стал принюхиваться, желая уловить традиционный бомжовский запах. Я сплюнула в окошко комочек «Орбита» и резко дыхнула ему в лицо. Парень выхватил из моей руки полтинник и нажал на газ.

Через десять минут я жестом показала ему — надо остановиться. До вокзала оставалось пройти полквартала; нельзя было, чтобы кто-то из его обитателей заметил, как я подъехала на машине.

Местом для моих действий я выбрала именно железнодорожный вокзал, потому что летать на самолетах беженцы в основной своей массе просто не имели возможности, бомжей в аэропорту усиленно разгоняли менты. Автобусы же из Тарасова не ходят на дальние расстояния, поэтому туда люди этой категории приходили только «в гости». Между тем я, конечно, все равно собиралась в обоих местах провести свою проверку, но уже путем официальным и несколько позже.

Вокзал кишел людьми: кто-то нервно толкался у билетной кассы, кто-то торопливо спускался в подземку, кто-то сидел и отгонял от себя назойливых мух, обитающих в этом помещении круглый год. Я решила немного побродить, чтобы определить, где лучше пристроиться. Сидящие неподалеку от входа менты подозрительно оглядели меня, но я с уверенным выражением лица гордо прошествовала мимо.

Лучшим местом для наблюдения был зал ожидания. В него пускали либо по предъявлении билетов, либо за три рубля. Я заплатила нужную сумму и прошла в направлении свободного сиденья. Как оказалось, в своих предположениях я не ошиблась: там и тут находились люди, похожие на беженцев, ехавшие неизвестно откуда и неизвестно куда. Было ощущение, что они вообще живут здесь: подстелив какие-то матрасы прямо на пол в промежутке между рядами сидений и огромными окнами, многие из них мирно посапывали, кто-то просто лежал и, оперевшись на руку, посматривал по сторонам. Многочисленные босоногие дети ползали по полу, бегали или хныкали на руках у матерей. Бомжей в этот зал не пускали, впрочем, мне было без разницы, с кем общаться, лишь бы этот человек последние несколько дней провел на вокзале.

Я села и стала смотреть по сторонам. Однако жесткие пластиковые сиденья в скором времени дали мне почувствовать, что больше часа я такого положения не выдержу. Со мной находился огромный узел, в который на всякий случай были положены нормальные вещи и всякий хлам для объема. Я засунула его под спину и более или менее сносно перенесла еще полчаса. С голоду съев пару гамбургеров, я почувствовала, как меня одолевает сладкая дрема. Спать было нельзя, а вот прилечь где-нибудь в произвольно сформированном спальном ряду — даже полезно для дела.

Поскольку на голом полу лежать было малоприятно, да и холодно, пришлось заняться поисками матраса. Я прошла в комнату отдыха, или, как раньше ее называли, комнату матери и ребенка, с намерением что-нибудь там выудить. Две вульгарно накрашенные молодые дамы увлеченно беседовали между собой и на мое появление абсолютно никак не прореагировали. Я покашляла — реакция та же. Я подошла поближе и стала назойливо заглядывать им в лица — они по-прежнему занимались своим делом.

Тогда я достала из кошелька пять долларов и положила перед ними на стол. Они обе резко замолчали и уставились на деньги.

— Матрас на пару часов, — пояснила я, даже не пытаясь изобразить акцент.

Та из них, что была посообразительней, одним движением руки смахнула зеленые в открытый ею ящик стола и кивнула головой в сторону небольшой кладовой, находящейся здесь же.

— Будешь молчать, — сказала я, обнявшись с матрасом, — по его возвращении получишь столько же.

Дамочка радостно и одобрительно закивала мне головой, давая понять, мол, эти условия ей по душе. Теперь у меня было больше шансов вступить в общение с желаемыми объектами. С трудом преодолевая чувство брезгливости, я устроила себе «постельку». От недавно вымытого пола противно несло хлоркой, но я успокаивала себя тем, что работа требует жертв. Да, чего-чего, а спать на вокзале, на полу, мне еще в моей практике не доводилось.

Итак, я была готова к осуществлению задуманного. Положив под голову свой узел, я достала фотографию Сурковой и стала томно взирать на ее образ. Рядом лежащая молодая женщина долго и сочувственно смотрела в мою сторону и наконец спросила:

— Мама?

— Угу, мама, — печально ответила я, хотя этот вопрос и был неожиданным.

— Умер? — осторожно поинтересовалась та.

Я пожала плечами.

— Не знаешь? А где он?

Я с немыслимым акцентом начала рассказывать о том, как мы с псевдомамой потеряли друг друга, добираясь до Тарасова на разных поездах несколько дней назад, и теперь я не имею представления о ее местонахождении.

— Куда ехаль? — спросила меня собеседница.

— Таджикистан. Бабушка.

Женщина взяла у меня фотографию и стала ее рассматривать. Затем она молча встала и вместе со снимком стала подходить к своим соотечественникам. Те в ответ лишь отрицательно качали головой. Любопытные ребятишки подпрыгивали на полу, пытаясь разглядеть, чем же так интересуются взрослые. Моя новоявленная помощница сначала отгоняла их, громко ругаясь частично на своем, частично на русском языке, а затем, поняв, что от них так легко не отвяжешься, все же уступила.

Они с улыбкой до ушей смотрели на неизвестную им тетеньку, о чем-то переговариваясь между собой. Затем самый старший из них, смотря куда-то в сторону, крикнул:

— Умар! Умар!

Вскоре к ним присоединился еще один мальчишка лет семи-восьми и, посмотрев на снимок, стал громко, сбивчиво что-то говорить женщине. Выслушав, она поманила меня рукой.

— Умар говорит, она давала ему вкусный конфет.

Я накинулась на мальчишку с кучей вопросов, но, к сожалению, выяснить ничего не смогла, потому что он практически не говорил по-русски и ни о чем, кроме той конфеты, не знал. Известие о возможном общении с Сурковой меня взбудоражило, хотя мальчишка мог и ошибаться. Во всяком случае, теперь дальнейшее расследование в стенах вокзала имело больше смысла.

Можно было даже поговорить с работниками кафе, кассирами, продавцами лотков, которых я поначалу в свой план не включала, думая, что Суркова скорее всего если и уезжала, то спешно, стараясь не бросаться в глаза. Но они за день тысячи лиц видят, поэтому им трудно кого-то запомнить.

Мы с женщиной уселись на наши места, она продолжала смотреть на меня сочувственно, я же закрыла глаза и изобразила глубокое раздумье. Поняв, что мне сейчас не хочется ни с кем общаться, она отвернулась, и вскоре с ее стороны послышался звучный храп. Этого-то момента я и дожидалась. Наскоро собрав небогатые пожитки, я засеменила к выходу. Группа босоногих мальчишек с интересом наблюдала за мной. Проникшись жалостью к их далеко не счастливой детской судьбе, я достала из кошелька несколько десятирублевок и раздала им. Они явно не ожидали этого и стали восторженно хватать деньги и прятать их кто куда.

Оставалось только вернуть матрас, и можно было начинать официальную проверку. В комнате отдыха меня ждали, помня об обещанном вознаграждении за молчание. Я поблагодарила дамочек за оказанные услуги, они же с широкой улыбкой сказали, что я могу обращаться к ним всегда, когда захочется. Только вот вряд ли кому-то может захотеться испытать такое удовольствие еще раз.

Ехать домой переодеваться не было времени, потому что мне хотелось проверить данные об отъезжающих из Тарасова именно сегодня, тем более дорога домой в таком виде опять обещала быть проблематичной. Единственно возможным местом для смены наряда на вокзале был туалет, поэтому пришлось отправиться именно туда. Сидящая на входе кассир внимательно посмотрела на меня. Я спокойно протянула ей три рубля и прошла в одну из свободных кабинок.

Избавляться от балахонов было приятно, потому что, промучившись в них, я смогла по-новому оценить все достоинства своей обычной одежды. Завязав барахло в узел, я бросила его в угол и вышла в коридор. Меня как будто ожидали: кассир смотрела в мою сторону. Наверное, что-то в моей внешности ей показалось подозрительным. Я, стараясь оставаться абсолютно спокойной, прошла к зеркалу, поправила прическу и макияж. Глаза кассира округлились, она даже зажмурилась на минуту, а потом вновь посмотрела на меня.

— Была не такая! — в ужасе шептала она сама себе.

Я поспешила убраться, пока тетка не подняла шум, однако миновать этого не удалось. Она стала визжать что есть мочи:

— Милиция! Милиция!

На удивление быстро на крик отозвался какой-то молоденький мент. Женщина, потеряв от испуга дар речи, молча указывала ему на меня.

— Всем оставаться на местах! — деловито скомандовал сержант и преградил выход.