Тайные битвы ХХ столетия - Алексей Виноградов

Одна «техническая» деталь осуществления заговора известна: в решающие дни 27–28 февраля Бьюкенен раздал в рублях сумму, эквивалентную 200 тысячам фунтов стерлингов на поддержку мятежной демократии в русской столице. Английские (мильнеровские, вероятно) деньги подействовали на уличных ораторов, солдат и офицеров, деятелей Думы не менее эффективно, чем подготовили разложение на фронте деньги немецкие. На что же рассчитывал коварный посланник Альбиона, помогая свергать монарха-союзника и, кстати, родственника британского короля?

Бывший начальник немецкого генерального штаба недоумевал по этому поводу, предполагая: «Судя по всему, Антанта ожидала, что революция принесет ей определенные преимущества». И действительно, английский премьер-министр Ллойд-Джордж по получении известия о революции в России заявил: «Одна из целей Британии в этой войне достигнута».

Свою роль в этом деле сыграла излишняя подозрительность. Слухи о готовящемся сепаратном мире между Россией и Германией ассоциировались не с одним лишь Распутиным. У всех на памяти было свидание Вильгельма и Николая II в финских шхерах в 1906 г. Тогда энергичный кайзер уломал-таки русского царя порвать с Антантой и заключить пакт Берлин — Петербург (правда, недолго радовались немцы: по возвращении к берегам Невы освободившись от красноречия «дорогого Вилли», не отличавшийся ни волей, ни твердостью во мнениях Николай вернулся в объятия прежних союзников).

Вот и в разгар войны, 10 февраля 1917 г. английский посол в Копенгагене Педжет телеграфировал министру иностранных дел лорду Грею: «Г. Андерсен уведомил меня конфиденциально, что, по сведениям, полученным от одного шведского банкира, между чинами русского и германского министерств иностранных дел начаты переговоры о заключении сепаратного мира. Посредниками в этих переговорах являются шведско-немецкие банкиры и банкиры германского происхождения в России…»

В качестве надежной опоры своих интересов британцы давно уже рассматривали не царя, а его младшего брата Михаила. Еще менее способный к государственному управлению, чем Николай, да не имевший к тому же и формальных прав на престол (поскольку жена его была не царских кровей), он зато пользовался устойчивой репутацией англомана, был популярен в армии и водил дружбу с «умеренно-либеральными кругами». Лондон вполне лояльно относился к планам преобразовать русское государственное устройство на английский манер, а Михаила можно было представить в качестве номинального символа конституционной России. «Модернизация» слишком консервативной монархии, считали стратеги политики Альбиона, поможет укреплению русской армии перед решающим ударом по проклятым тевтонам.

Но главное, Антанту беспокоило намечавшееся усиление России в результате ее решающей роли в победе над немцами. Перспективы расширения русской сферы влияния на Балканы и Ближний Восток не устраивали ни Англию, ни Францию. Описывая международные масонские конгрессы 1916–1917 гг., определившие будущие границы в Европе, историк Серж Ютен констатирует: «Никакой роли в переустройстве мира союзники при этом России не предназначали». Подготавливая переворот в России, англичане, видимо, считали, что новое либеральное правительство будет более уступчивым в международных вопросах.

В общем, высоколобые сэры «хотели как лучше, а получилось как всегда». Впрочем, щедрость Бьюкенена к русской революции объясняется и еще одним обстоятельством: его принадлежностью к ордену «Золотой рассвет». По некоторым известиям, дипломат с 1915 г. собирал ложу этой таинственной организации в номере гостиницы «Англетер», причем среди посетителей ее были замечены не кто-нибудь, а сам председатель Государственной Думы Родзянко и прочие столпы либерализма. Через «собратьев» по ложе посол Британии и оказывал материальную помощь революционным толпам в мятежные февральские дни. По чьим указаниям была сделана Бьюкененом эта финансовая операция — правительства его величества королевы или ордена?

Особую остроту придает этому вопросу то обстоятельство, что лица из окружения Распутина, готовившие неудачный дворцовый переворот накануне 1917 г., также являлись членами тайного общества. Оно называлось «Балтикум» и играло загадочную роль на русской политической сцене. Закрытое, вероятно, мистико-масонское (как и «Золотой рассвет») по характеру, оно объединяло прибалтийских баронов и вообще аристократов из Германии и России. Сама царица Александра Федоровна якобы посещала собрания и именно там познакомилась с левосторонней свастикой («суувастикой») — символом, который она начертала на доме своего заключения в Тобольске в 1918 г. Нити от «Балтикума» тянулись в Германию, в «Германенорден», — тот самый, который породил ложу «Туле» и позже партию Гитлера.

Интересно, что свастика с противоположным направлением лучей была эмблемой «Золотого рассвета»! И именно этот знак поместило на свои денежные купюры (выходили до весны 1918 г). Временное правительство. Таким образом, февральская революция, кроме всего прочего, явилась итогом борьбы двух тайных обществ, ориентированных, соответственно, на Англию и Германию.

И хотя заговор против Николая II созрел в среде политиков, а деньги на его осуществление дали англичане, успех «стихийных» февральских событий был предопределен конспираторами в генеральских шинелях. Командование столичного округа постоянно доносило находившемуся на фронте царю о ненадежности ряда подразделений, активной работе в них революционных агитаторов. Сказывалось на дисциплине и то, что Петроград являлся привилегированным местом службы, и его гарнизоны во многом пополнялись людьми, уклонявшимися от фронта и имевшими покровителей. Николай II распорядился о замене двух десятков полков на проверенные фронтовые части. Акция должна была состояться еще в середине февраля 1917 г., но ее саботировали в Генштабе (возможно, члены Военной ложи). Это обстоятельство и сыграло роковую роль.

Начавшиеся 18 февраля «голодные» волнения в столице были не без труда, но все же подавлены. Николай, чувствуя, что за бунтовщиками стоят «парламентские интриганы», прислал телеграмму с указом о роспуске Государственной Думы. Казалось, реакция побеждала. Когда вечером 26 февраля на одной из конспиративных квартир собрались оппозиционные вожди, им пришлось констатировать «крах надежд». Керенский открыто заявил: «Все пропало».

Однако следующий день принес неожиданный поворот. На утреннем построении запасного батальона Волынского полка унтер-офицер Тимофей Кирпичников разрядил винтовку в своего ротного командира капитана Дашкевича. Это стало сигналом к бунту. Солдаты высыпали на улицу, к ним присоединились другие полки. К вечеру большая часть столицы была охвачена мятежом. Стихийный поначалу, он быстро, впрочем, избрал своим штабом Государственную Думу. К Таврическому дворцу, где она заседала, одна за другой подтягивались нестройные толпы в серых шинелях.

Царские силовые министры и командующий столичным округом генерал Хабалов оказались в растерянности. Вместо того, чтобы оттянуть пока еще верные части к окраинам города, решили ограничиться пассивной обороной Зимнего дворца. Хотя ночью с 27 на 28 февраля от малейших передвижений правительственных войск главари мятежников в Думе впадали в панику, предложение генерала Безобразова штурмовать Таврический дворец было отклонено. В итоге утром 28-го почти все войска гарнизона нацепили красные банты восстания. К полудню последнее сопротивление сил порядка оказалось сломлено, пал Зимний. Началась революционная вакханалия, расправы над деятелями «царизма».

В царской ставке в Могилеве долгое время не имели достоверной информации о положении в столице. Первые телеграммы оттуда были успокоительными: премьер-министр Протопопов обещал подавить бунт «в кратчайшие сроки», и известие о торжестве мятежа стало громом среди ясного неба. Утром 28-го Николай распорядился отправить в Питер корпус под началом бывшего командующего Юго-Западным фронтом генерала Иванова, ближе к вечеру эшелоны с «усмирителями» двинулись на столицу.

День первого марта застал их авангард под Лугой. Несмотря на то, что на некоторых станциях уже были вывешены красные флаги, сопротивления и препятствия движению эшелонов никто не чинил: боялись. Даже революционный гарнизон Луги — целый полк — не решился на противостояние, хотя первый поезд вез всего только батальон георгиевских кавалеров. Иванов один вышел навстречу революционной толпе солдат и, покачав огромной лопатообразной бородой, гаркнул громовым голосом: — На колени!

Эта короткая энергичная фраза произвела магическое действие. Весь полк грохнулся наземь и взмолил о пощаде. Силы порядка благополучно двинулись дальше, к Царскому селу. Керенский и компания, уже было ставшие номинальной властью в столице, занервничали.