Россия и русские в мировой истории - Наталия Нарочницкая

Дехристианизация мира — апостасия происходит не только по вине русской революции и советского атеизма. Современное западное сознание и обществоведение впечатляют безрелигиозным скептицизмом и рационализмом, духовным вакуумом, о котором немало говорят западные мыслители, например Гюнтер Рормозер, отмечающий в качестве причины — полную дехристианизацию сознания[70]. Однако этих авторов редко цитируют в России по сравнению с идеологами глобализма и единого мира — сугубо левого универсалистского проекта. К. Поппер с его впечатляющей доктриной «открытого общества», врагом которого становятся гении мировой культуры Платон и Аристотель, Шекспир и Достоевский — все, кто утверждал четкие представления о добре и зле и абсолютные нравственные и этические табу, — совершеннейший и даже вульгарный материалист. Поппер куда дальше, чем Маркс, продвинулся к полному нигилизму в отношении какой-либо духовности и соединил сугубо материалистическое толкование человека и его сознания, понятие об этике как преходящем отражении состояния общества с крайне либеральной трактовкой личности и общества. Это К. Маркс, Д. Писарев и Ф. Хайек в одном лице. Возникает забавное ощущение, что К. Маркс — человек христианского мира, даже носитель христианской культуры, во всяком случае полностью оперирующий ее категориями, хотя и борющийся против ее основ. Поппер уже дитя не только идей материализма и либерализма, он порождение общества, выросшего на этих идеях, он даже не носитель христианской культуры и не оперирует ее понятиями. Атеизм Маркса патетичен, эпатичен и религиозен, как у Петруши Верховенского, ерничающего над иконой. Атеизм Поппера теплохладен и скептичен, как у фаустовского Мефистофеля, но, пожалуй старше — как у Пилата. Когда Спаситель сказал тому: «Я на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине», Понтий Пилат, пожав плечами, цинично усомнился: «Что есть истина?» (Иоан. 18. 37, 38). Это и стало девизом К. Поппера и Дж. Сороса и их «открытого общества», суть которого именно в отсутствии всякого духовного задания, потому-то оно и есть «общество более высокой стадии социальной организации» и в отличие от закрытого общества, различающего добро и зло, постулирует, что «мы все действуем на основе идеи несовершенного понимания»[71], то есть на относительности всех ценностей. Девиз этот мерцает на сервере Института Открытого общества (Интернет). Пилат мог бы быть доволен.

Такое мировоззрение вдруг обнаруживает свой полный отрыв от всей человеческой культуры, которая представляется уже даже не предшественницей настоящего и не может быть истолкована в терминах и категориях современного либерализма. А. С. Панарин признает, что Просвещение во всем полемизировало с христианством, но «сохранило его установки, связанные со смыслом исторического времени, идущего в заданном направлении. Все идеологические проекты Просвещения так или иначе восходили к единому христианскому проекту — обретению человечеством Земли Обетованной — конечного пункта многотысячелетнего исторического странствия». Но кредо неолиберализма — жить сиюминутным, без больших целей. «В этом состоит новейший либерализм, осовобождающий человека от бремени исторической ответственности… Либералы постмодерна утверждают равнозначность любых отрезков времени и предлагают нам погрузиться в их мозаику, оставив всякие заботы о мысли и направленности социального времени»[72].

Атомизация, временный характер всех существующих связей человека и общества были на рубеже 70-х годов XX в. подмечены в весьма неглубокой книге Элвина Тоффлера «Шок будущего»[73], которая вызвала громадный интерес, хотя была совершенно беспомощна в выявлении первопричин энтропии — утраты абсолютного нравственного целеполагания бытия, обеспечивающего преемственность стержня в меняющихся исторических формах. Процесс осознания отчуждения современности от прошлого подметил в серьезной западной историографии Ю. Л. Бессмертный, показавший, как «интенсивные историко-антропологические штудии 70–80-х годов» «подтолкнули многих историков к глубокому и принципиальному переосмыслению нашей связи с прошлым, нашего его восприятия и нашего собственного «я». В этом пересмотре «отброшена уже не только идея прогресса, но и идея преемственности в развитии общества»[74].

Ленин и Троцкий, выстроившие на основе марксизма уже революционную теорию и инструмент ее практического воплощения, сделали от рационализма шаг к идее целесообразности. Практическая деятельность на основе доктрины всегда вынуждает к схематизации теории, а также к радикализации практических выводов и формулирования задач. Абсолютные нравственные критерии были низвергнуты. Извращение христианского постулата об этическом равенстве людей перед Богом через провозглашение равенства на земле неизбежно означало неравенство перед революцией. Критерии этики и морали в материализме объявлены относительными и производными от стадии развития общества, «способа производства», цели, оправдывающей средства. Равенство на земле обернулось на практике этическим неравенством для «антиисторических» классов и индивидов, которые стали средством. Вызов традиции был всеобъемлющ, и традиционная культура стала первой мишенью, уничтожение крестьянства было необходимо, ибо русская цивилизация была совершенно негодным материалом для первого универсалистского проекта.

Сама идея революции, моментального насильственного переворота всех устоев могла родиться только в христианском мире на пути апостасии — отступления от Христа, а не в мире пантеистических представлений о бесконечном круговороте. Блестяще объясняет это Л. А. Тихомиров. Именно христианство укореняет в человеке стремление к абсолютному, к идеалу. Он знает, что мир земной, область относительного, временного, греховного обречены на уничтожение и коренное преобразование в момент, когда свыше раздастся Глас:

«Се, творю все новое». Западный человек отпал от Бога, но сохранил христианскую психику, готовность к жертвенному служению идее, вдохновленную Крестной Жертвой Спасителя, острое переживание греха и несправедливости и, что важно, нерассуждающую веру в саму возможность и необходимость полного переворота. Но он уже перестал отличать небесное от земного, а себя воображал всесильным и всезнающим богом. Дерзая превратить несовершенный мир в земной рай по своим человеческим критериям, перенеся идею этического равенства людей, то есть равночестности всех человеков перед Богом, в область материальной одинаковости земного положения на юридической основе, вообразив свои суждения и рецепты мерилом истины, возгордившийся человек рождает идею революции и критерий целесообразности.

В XIX веке преградой революции оставалась в христианском мире только православная Россия, и Ф. И. Тютчев уже в 1848 году прозорливо предрек, что от исхода величайшей невиданной борьбы между ними зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества. По мере того как западный человек погружался в земные заботы, он уже становился неспособным даже и на революцию, требующую самопожертвования. Сам пафос революции парадоксально перемещался в Россию. Через полстолетия Россия со всеми несовершенствами и грехами, с реальным несоответствием собственному идеалу Святой Руси, уже неудержимо раздираемая «бесами социальности» и «демонами индивидуализма» — эта Россия одним своим нежеланием отречься от когда-то заложенных в основание ее государственного и вселенского бытия смыслов мироздания все еще была «удерживающим». У Святейшего Патриарха Тихона в записях 1917 года точно выделена суть явления: «… таинственная, но страшная по своим действиям сила ополчилась на Крест Господа Иисуса Христа. Всемирная могущественная антихристианская организация активно стремится опутать весь мир и устремляется на Православную Русь»[75].

К концу XX века термин «левый» сведен в сознании людей лишь к уравнительному распределению материальных благ. Немногие отдают себе отчет в том, насколько курьезно перепутано содержание понятий «правый» и «левый» в современной России и как силен был в свое время богоборческий мотив самих идеологов революций. Происхождение терминов «левый» и «правый» следует искать в Евангелии от Матфея. В главе 25 дается это понятие в совершенно определенном смысле: «Когда же придет Сын Человеческий во славе Своей… И соберутся пред ним все народы; и отделит одних от других как пастырь отделяет овец от козлов; И поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую. Тогда скажет Царь тем которые по правую сторону Его: «приищите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира…» (Мф. 25.31–34). За что же наградит праведников Судия? За то, что «алкал Я и вы дали Мне есть был странником и вы приняли Меня был болен, и вы посетили Меня» (Мф. 25.35.), сделав все это «одному из ближних своих», а значит. Богу. Таким образом, учение о социальной роли государства неоспоримо вытекает не из «левого», но из «правого» духа — христианского. Что касается «левых», то таковыми названы те, кто остался равнодушен к бедам других и никому не помог, то есть противящиеся Богу, которым сказано: «Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный дьяволу и ангелам его…» (Мф. 25.41)