Афоня или путешествие тверского купца Никитина к Древу желаний - Игорь Буторин

— Оприходовал? — раздался с капитанского мостика голос Синдбада. — Да не переживай, я не ревную. Надоела она мне, поверишь, уже пятый угол от нее ищу. А она прицепилась, а как отвадить, ума не приложу. Вот думаю, может сейчас ворваться да сцену ревности закатить, мол, я все видел, изменщица коварная, и как ваш Стенька за борт ее швырануть, вот и весь развод. Как тебе планчик? А?

Афоня смущенно пожал плечами.

— А с другой стороны, — продолжил соображать вслух капитан. — Она же царских кровей, стерва. И папашка ее очень влиятельный на Востоке политик, визирь по-нашему. Она же явно ему сказала, что со мной в круиз по морю ушла. Да и корабль этот я у ее отца в аренду взял, чтобы подвиги совершать. Вернись я без нее, мне допрос с пристрастием и башку долой, за киднепинг. Афоня, да расслабься ты! Даже не представляешь, как ты мне облегчишь жизнь, если примешь на себя половой удар этой похотливой сучки. Я не в обиде, я даже очень этому рад, так как затрахала она меня, чувствую последние мужские силы она из меня выпьет. А тебе, как туристу, эта экзотика очень даже путешествие украсит и будет о чем поведать в отчете за командировку.

— Да-а, чудно как-то все у вас. У нас бы за такое обоим бошки срубили за прелюбодеяние и разврат.

— Не хвылюйся, у нас на Востоке давние половые традиции и никаких предрассудков. Причем чем дальше на Восток, тем свободнее нравы. Вот ты в Индию идешь, ух, а там, все двадцать четыре часа одна камасутра, причем на каждом повороте и под каждым кустом. Оттого и плодятся, эти индусы, как кролики. Да так расплодились, что уже самим жрать нечего и население больше миллиарду. Так что твои с Гулей половые маневры воспринимай, как репетицию или тренировку перед большим индийским сексуальным приключением.

В этот момент на палубу вышел Зигмунд. Выглядел мишка, скажем прямо, так себе. Весь какой-то помятый, постоянно зевающий и, что самое подозрительное, неразговорчивый. Когда же его начали расспрашивать, из-за чего его так заколбасило, тот просто и твердо ответил: «Все! Пора на боковую. На Руси зима наступила, медведям спать пора… аривидерчи, до весны». И гордо покинул палубу.

На третий день путешествия медведь вообще не вышел на палубу, он мирно спал в трюме, по-детски причмокивая, пуская слюни и подскуливая.

Гульчатай, была без ума от нового русского любовника, и при всяком удобном и неудобном случае затягивала Афанасия в постель, вернее туда, где ее неуемная похоть требовала дьявольского соития, которого ей хотелось постоянно. Половые упражнения любовники-затейники проделывали, и на грот-мачте в корзине впередсмотрящего, и на камбузе среди посуды и пищевых отходов, и распластавшись на штурвале во время ночной вахты. Афоня не сопротивлялся, даже наоборот, оказался хорошим учеником и быстро освоил все премудрости любовных утех и даже придумывал все новые и новые оригинальные идеи для половых маневров. Сохранять же его боевую готовность помогала чудодейственная микстура Соловья-разбойника.

Синдбад же, избавившийся от обязанности услаждать ненасытную красавицу, немного прибавил в весе, повеселел, всерьез занялся, заброшенной было службой и даже начал устраивать учения для команды.

Через неделю морского путешествия на горизонте показался парус. Парус, как парус — плотная ткань на реях, вот только, он как-то сразу не понравился ни Синдбаду, ни его команде. Если бы его увидел Афоня, быть может, и ему бы не понравился этот самый парус, да и у Зигмунда на счет этого паруса могло бы быть свое очень даже оригинальное или энциклопедическое мнение.

Но медведь впал в спячку и ничего не видел и не слышал. Афоня же был занят Гульчатай, которой было глубоко наплевать на все паруса вместе взятые, так как она вообще выбрала себе другой, половой, а не морской образ жизни, поэтому для нее парус был простой тряпкой, появившейся на горизонте. Да и как вообще она могла что-то увидеть на горизонте, когда она постоянно смотрела только в потолок и по углам кубрика, где придавалась любовным утехам с распечатавшим свой половой талант бывшим девственником Афоней. Кроме этого она вдруг начала что-то чувствовать (кроме половой привязанности и страсти) к этому неутомимому русскому путешественнику из далекой Рассеи. Даже более того, она собиралась в ближайшее время серьезно поговорить с Афанасием о своих нежданно обрушившихся на ее красивую головку чувствах.

Пираты Персидского моря

А тем временем парус стремительно приближался к кораблю наших путешественников. Синдбад, на всякий случай, достал свой верный ятаган, матросы тоже вытянули из рундуков ножи, топоры и прочие пистоли. На Аллаха надейся, а порох держи сухим, так примерно гласит старинная восточная морская мудрость.

Предчувствия моряков начали оправдываться после того, как стали просматриваться все части догонявшего их корабля. Настроение у путешественников и вовсе испортилось, когда на грот-мачте в корзине впередсмотрящего они увидели не матроса, а его голую жопу.

— Если бы Зигмунд сейчас не спал, — заметил Афоня, вышедший на палубу подышать свежим воздухом, — то он бы мигом разгадал, что означает эта жопа на мачте. — Интересно, кому это понадобилось срать с такой высоты на голову команде?

— Жопа на мачте, — сурово парировал Синдбад. — То и означает, что она всем нам недвусмысленно угрожает. Это и без твоего ученого медведя ясно.

Только успел капитан промолвить эти слова, как рядом с бортом звонко шипя, в воду плюхнулось раскаленное ядро.

— Ё ханы-бады! — вдруг донеслось с нападающей шхуны и всем стало ясно, что корабль Синдбада атакован пиратами Персидского моря.

— К повороту, нах! — опомнился капитан Синдбад. — Левый борт основной калибр заряжай, ля!

На корабле началась предбоевая суета. Матросы ругались матом, сталкивались лбами, спотыкались о канаты и готовились отбивать абордаж. Комендоры уже успели перепачкаться больше обычного и с грохотом катали ядра на своей палубе. Боцман покраснел от натуги, насвистывая в свою дудку новую песню «Наверх вы товарищи, все по местам…».

Синдбад разминался на мостике со своим ятаганом. Гульчатай, свесившись через борт, плевала в сторону пиратской шхуны и грозила пиратам своим кулачком, а Афоня вытянул из трюма огромную кувалду и теперь усиленно плевал на свои ладони.

— Синдбад, — вдруг позвал капитана русский путешественник. — Ты сразу-то их не бей, сначала надо что-нибудь обидное сказать, потолкаться, а уж потом можно и в лоб заеперить.

— Афоня, — огрызнулся капитан. — Отвянь ты, нах, со своими правилами честной драки! Видишь же, какая сучья свадьба намечается. Я им потом что-нибудь обидное скажу и потолкаюсь, мля! Орудие, товсь! Пли, нах!

Из-под палубы шваркнуло, и в сторону пиратов устремилось ответное ядро. И… О чудо! Снаряд мягко влетел на палубу шхуны и с той же скоростью устремился в обратном направлении, клонясь на пороховую палубу синдбадова корабля.

— Поворачивай! Поворачивай, нах! — заголосила вся команда, ошарашенная таким поведением снаряда. Рулевой так закрутил руль, что корабль круто лег на скулу.

— Откренивай! — командовал Синдбад, и матросы, поползли на вздыбившийся борт. Гульчатай от такого поворота событий, пролетев через палубу, запросто могла бы разбить свою прелестную головку о грот-мачту, но там расшаперив ноги, в полном недоумении сидел Афоня. Его пах и смягчил скольжение девушки. Увидев у себя между ног голову любовницы, Афоня, морщась и с трудом поднимаясь, сухо и по-деловому произнес:

— Апосля с тобой миньетить будем, родная. Вот выполним боевую задачу, и сделаешь миньет по полной программе.

Сказал и пошел в гальюн…, видно, как-то по-особому готовиться к бою. В голове же девушки, так и остался без ответа вопрос: какое отношение имеет миньет к выполнению боевой задачи? А, быть может, и не было в гулиной головке такого вопроса, а просто случилось сотрясения мозга. Кто теперь это узнает…

Когда, облегчившись, Афоня вышел на палубу, бой был уже в самом разгаре. Кроме мата и крови в воздухе витал запах рукопашной, то есть откровенно воняло говном. Сначала Афоня подумал, что наносит именно от него, но потом понял, что воняет от всех участников баталии. Оценив ситуацию, наш путешественник увидел, что три пирата уже прижали Синдбада к румпелю и вот-вот, пригвоздят его китайское желтое тулово к штурвалу, как кичевую репродукцию в деревенской хате.

Наш русский путешественник не любил, когда даже фирменные офорты висят на стенах, уж, не говоря о румпеле, поэтому он маханул своей кувалдой и… все трое супостата упали вместе с перилами капитанского мостика в воду.

— Брэк! — вдруг гаркнули одновременно Синдбад и капитан пиратов. Бой сразу прекратился, каждый достал по коврику и углубился в молитву, сопровождая ее поклонами и обращениями ко Всевышнему. Муэдзин тоже нашелся. На синдбадовом корабле его функции выполнял кок, а у пиратов, из корзины на грот-мачте голосил какой-то кудесник в колпаке и халате со звездами. Афоня за компанию, тоже сложил пальцы щепотью и троекратно наложил на себя крестное знамение.