Клариса. По ту сторону холста - Олла Дез

— Вот. С начало мы сломаем фасадные, а потом обследуем закрытые. И найдем створку, — утешил Себ.

— Пошли. Быстрее начнем, быстрее закончим.

Надо сказать, что они были очень красивые. Эти самые фасадные трубы. В моем мире они тоже есть. Я так поняла, что устройство органов у нас одинаковое. Я даже припомнила, что в моем мире, кажется, тоже предпринимали попытки обследовать старый орган. Только вот у нас сверлили в нем дыры. Он все-таки уникальный.

Так вот фасадные трубы были великолепны. До того, как Себ что-то вылили на одну из них. Предварительно они натянули что-то вроде шатра, в который мы и забрались. Зачем не понятно. Повалили едкий дым, от которого наши лица моментально стали черными, черными стали и стенки шатра, и наша одежда. Но дальше него дым не пошел. И мы стали похожи на трех демонят. Но результат был на лицо. Мы черные, а в органе образовалась дыра, в которую и сунулся Габби.

— А просто выломать было нельзя? Или, по крайней мере, кто-то один внутрь бы залез и вылил. Зачем всем троим то лезть? — прокашлявшись, спросила я.

— Нет. Так гораздо аккуратнее. Я проверял. А разве тебе не интересно, и ты согласилась бы остаться снаружи? — спросил в ответ Себ.

— Нет, не согласилась бы, — кивнула я.

— Вот и не ворчи.

И тут Габби основательно нырнул в орган так, что только его ноги и торчали на поверхности. А потом что-то восторженно завопил. Мы подскочили и потянули его назад. Он вывалился, держа в руках пыльный футляр.

А в нем…

Глава 5. «Княжна Тараканова»

«В каталоге картин против произведения

Флавицкого Константина Дмитриевича

сделать отметку, что сюжет этой картины

заимствован из романа, не имеющего

никакой исторической истины».

Указ Императора Александр II

Мы сидели в тюрьме. В самой настоящей. Себастьян пожал плечами и сказал, что тюрьма самая обыкновенная. Меня, кстати, в нее сажать не хотели. Но я вцепилась в Габбриэля, как коршун и сказала, что куда они, туда и я. И вот мы сидим. Целый день уже сидим. Нас покормили всего один раз за целый день. А уже вечер, между прочим. И есть очень хочется. Тем более, что и обед был не очень сытным. Получается, ели мы последний раз еще в поезде. Кроме того, мы были все еще грязными. Нам кинули одну мокрую тряпку на всех, и мы кое-как оттерли лицо и отряхнули одежду. Но мое лицо и братьев были далеки от чистоты.

Когда мы вытащили Габби за ноги из органа, он крепко держал в руках футляр. Как мы его открывали, дрожащими от волнения руками, это просто само по себе достойно кисти художника. А потом пред нами предстал шедевр гениального мастера. Я аккуратно, предварительно вытерев тщательно пальцы об юбку, благо она у меня длинная, дотронулась до живописного полотна.

Они были очень красивы. Их лица были тонки и благородны. Классически правильные черты лица и тонкий профиль. Один из них сильно кашлял, а другой, усадив его в кресло, осторожно вынимал из тонких пальцев кисть. Это были, безусловно, братья ван Эйки. Но здесь, в этом мире, они были ван Эйрами. И тут, к моему безграничному удивлению, Губерт вдруг посмотрел прямо на меня и произнес:

— Он нарисовал её с лимоном, девочка. Их двенадцать. Найди все. Твой путь только начат.

— С кем ты говоришь? — удивился Ян, и тоже посмотрел на меня. Но, в отличие от Губерта, он меня не видел.

— С той, для кого ты нарисовал Грааль. Впрочем, неважно Ян. Не обращай внимание.

Видение исчезло. Я очнулась и с восторгом описала, что увидела. Но умолчала о словах братьев. Описала только их внешний вид. А Габби указал мне на одно из лиц в центре «Праведных судий». Я энергично закивала, подтверждая, что увидела именно этого человека.

А потом мы свалились там же, у развороченного органа, вповалку и заснули. Все-таки была глубокая ночь, и мы очень устали и перенервничали. Помню, что моя голова была на плече у Габби, а обнимал меня для тепла Себ. Второй рукой Себ прижимал к себе футляр со створкой. Так нас и застали вошедшие утром служки и священник, а также хранитель алтаря. Они же и вызвали полицию, пока мы продирали глаза и зевали. Полиция прибыла очень быстро. Мы только встать успели и попытались хоть как-то привести себя в порядок, как нагрянули стражи порядка.

И тут-то наконец хранитель алтаря и заметил у нас футляр с «Праведными судьями». К тому моменту храм уже был полон зевак, которых почему-то оказалось слишком много. И все глазели на нас, галдели и показывали пальцами. Я пряталась за братьями, которые первым делом запихнули меня себе за спины. Тут-то всеобщий крик просто достиг своей кульминации. Хранитель алтаря подлетел к Себу и выхватив у того футляр спросил, заикаясь:

— Он… на… н…настоящая?

И, получив утвердительный кивок, зачем-то упал в обморок. Слабые нервы, как сказала бы эмакум Альма. И тут как тут появились репортеры и фотографы. Нам задавали вопросы, но полиция увела нас прочь под выкрики толпы. Толпа вопила что-то про национальных героев. Когда нас уже с почетом провожали в машину полиции, меня наконец-то заметили. И крики начались по второму кругу. Что-то про то, что ребенка нельзя в камеру.

И тут я так вцепилась в Габби, что полиция смогла бы меня отцепить, только сломав пальцы. Что они, разумеется, делать не стали. Они засунули нас троих в камеру и пошли разбираться, что с нами делать дальше. И вот мы сидим. Есть хочется. А еще в ванну и домой. Именно в такой последовательности. Габби как на зло стал перечислять, что он съест в первую очередь, когда нас выпустят.

А потом из зарешеченного окна закапало. И я тут как заору. Парни перепугались, и, перебивая друг друга сказали, что это всего лишь дождик и в камеру попало лишь несколько капель.

Тогда я, стуча зубами, рассказала им про княжну Тараканову и знаменитую картину. С крысами, прекрасной девушкой, великолепным красным платьем и льющейся из зарешеченного окна потока воды. По ходу моего красочного рассказа про умирающую страшной смертью обреченную и прекрасную девушку, я наблюдала, как вытягиваются лица у братьев и приоткрываются от удивления и изумления рты. А когда я закончила описывать картину, Габби произнес:

— В каком страшном