Легенда Португалии - Наталия Полянская

Ильясов смотрел, как Софи идет по краю прибоя, ее босые ноги заливает пена, в опущенной руке покачиваются пляжные босоножки… Такие сценки он снимал миллион раз. Выбиралось время, место, уточнялось техзадание, заказчики и исполнители до одури спорили в комнатах для переговоров, сверяли макеты, изводили тонны кофе и жестких редакционных булочек. Потом все шумной, пребывающей в несогласии группой выезжали на природу, искали нужный берег, ракурс, свет, загоняли в кадр модель, та, профессионально улыбалась, делала, что попросят, Женя снимал сотни кадров – и внезапно в одном из них вспыхивало волшебство, и вот этот единственный кадр всегда брали, потому что было «самое то».

Сейчас «самое то» получалось просто так. Без споров, ракурсов и постановок.

Софи обернулась, чтобы спросить, почему он отстал, и Женька быстро снял ее – вот так, вполоборота. Она улыбнулась и махнула рукой – догоняй, дескать, и снова пошла к пирсу, выдававшемуся в океан и похожему на прилегшего отдохнуть древнего ящера.

Ильясов отвлекся, чтобы снять играющих детей, песочный замок и Эшторил над пляжем, а когда обернулся, то увидел, что Софи уже взобралась на пирс и стоит в самом его начале, разговаривая с каким-то художником. Что-то в его позе показалось Женьке знакомым, и, не веря глазам своим, он приник глазом к окуляру…

Анатоль. Тот самый слащавый тип из аэропорта. Ильясов машинально нажал на кнопку, запечатлев, как Анатоль что-то говорит Софи, а она рассказывает что-то в ответ и помахивает рукой, как всегда делает, когда увлечена.

Мать вашу!!!

Увязая в песке, Женя быстро пошел к пирсу и в два счета на него взобрался.

– О, Эжен. – Софи тронула Ильясова за локоть. – Оказывается, Анатоль тоже остановился здесь неподалеку, представляешь?

– Да неужели?

– Здравствуйте, – учтиво сказал красавец Анатоль, показывая в улыбке сверкающие американские зубы. – Вон там, – он махнул рукой вдоль залива, – в Кашкаише. И пишу этот несравненный вид. Первый кусочек земли, который португальские мореплаватели видели, возвращаясь из долгих странствий, и последний, который они покидали, отправляясь на поиски африканских сокровищ, восточных специй и золота Бразилии.

Перед ним стоял мольберт, растопырив деревянные ноги, а на мольберте – холст с начатой картиной, где имелись масляные завитки волн, призрачное очертание берега и что-то, напоминающее бурый холмик там, где полагалось быть визитной карточке Кашкаиша – старинной вилле-замку, хорошо видной отсюда. Рядом на подставке примостился ящик с красками, а в руках Анатоль держал палитру и кисть, измазанную чем-то неприлично-желтым. Сегодня бывшая звезда подиумов носила блузу, как полагается настоящему французскому художнику, белый берет и парусиновые брюки. Не человек, картинка.

– Эжен, сфотографируй Анатоля, – попросила Софи, видимо уловившая то же, что и Ильясов. – Так живописно! Тебе пригодится для журнала.

– Нет-нет! – поспешно открестился художник. – Прошу, не стоит! Я не люблю как-то… фиксировать себя, пока работа не закончена.

– Еще одна плохая французская примета? – спросил Женя. Он обрадовался, что не придется снимать этого мерзкого типа. Много чести, жалко кадры тратить.

– Суеверие. – Анатоль вновь поразил мир сиянием своей улыбки. – Мы, художники, тонкие натуры, понимаете… У каждого из нас – набор маленьких личных ритуалов.

Ильясов не мог не признать, что француз хорош, – как и знал в глубине души, что Анатоль не нравится ему только лишь по той причине, что нравится Софи. Она смотрела на красавца с гораздо большей приязнью, чем хотелось бы Жене. В конце концов, Анатоль соотечественник, а не загадочный русский, чью душу можно разгадывать до второго пришествия.

Можно ведь и не разгадать. Или не захотеть разгадывать.

– Софи говорит, вы завтра отправляетесь на север, – произнес между тем Анатоль, – в Коимбру. Так?

– Верно. – Женьке стало немного неприятно, что за две минуты Софи уже разболтала все их планы.

– О, поэтические места. Память о великой любви…

– О чем ты? – живо заинтересовалась Софи.

– Дорогая, это есть в каждом путеводителе! – Анатоль положил палитру и кисть на ящик с красками и потер ладони. Ильясов еще раз посмотрел на набросок и решил, что картина ему заранее не нравится. Какая-то она была… ненастоящая, что ли? – Любовь короля Педру и прекрасной Инес де Кастро. Я сейчас читаю поэму «Лузиады» Камоэнса – это великий португальский поэт, – объяснил Анатоль почему-то только Женьке, – и там кипит страсть. Любовь Педру и Инес – только небольшой эпизод в поэме, и все же… А возле Коимбры развернулась настоящая трагедия. Я думал побывать там… побродить на природе…

– Я сейчас читаю «Лузиады»! – перебила его Софи. – Я знаю об Инес де Кастро!

– О, не может быть! – он уставился на нее в полнейшем изумлении. – Что тебе там нравится больше всего? Я поражаюсь силе этих строк! «Лишь ты, любовь, таинственная сила, играющая слабыми сердцами…» Как подумаю, сколько пришлось пережить несчастным влюбленным, сердце разрывается.

– Помереть можно, – сказал себе Женька по-русски. Только ремарками и спасаться.

Ни Софи, ни Анатоль не обратили на него никакого внимания. Они смотрели друг на друга, и в глазах обоих пылал огонь, сразу выдающий единомышленников.

– Конечно, раньше чувства были ярче, – заметил художник и лирично отвел взгляд, уставившись на океанскую гладь. Гладь ничем особо новым не поражала – все так же, как и пару минут назад. – Хотя меня до сих пор не покидает надежда, что однажды я встречу женщину, которая воспламенит мое сердце так же, как Инес воспламенила сердце Педру.

– Конечно, встретишь, – весело сказала Софи. – Обязательно.

– Ах, я бы не был так уверен. Ты не знаешь всего.

– Не понимаю, о чем ты.

– Это личное, Софи. – Он пожал плечами. – Извини. Я не хотел бы говорить об этом.

«Несчастная любовь в анамнезе, как пить дать. Почему мне вечно везет на подобные приключения? Почему я не могу просто проехаться по стране с красивой девушкой, черт возьми?! Обязательно вылезет на свет какой-нибудь непонятый художник, чье сердце никогда не сможет наполниться любовью, а страданиями преисполнится… как там было… чаша терпения людей на земле и Бога на небе. Только Анатоля Делорма мне тут и не хватало».

Женя был романтической натурой, что правда, то правда. Если в тебе нет ни капли романтики, ты просто не увидишь ни одного кадра, ни одного образа, и уж тем более не сумеешь вдохнуть в него волшебство. Но что Ильясов ненавидел, так это пафос. Во всех его мерзостных проявлениях.

– О, но ты хотя бы расскажешь, почему ты прилетел в Португалию? – спросила Софи. – Мы собирались идти ужинать. Присоединяйся к нам. – И она оглянулась на Женю, спрашивая его одобрения. Ильясов неохотно кивнул.