Первые люди на Луне - Герберт Уэллс

Такой вид имела окружающая местность на первых порах. Но затем вдруг с поразительной быстротой наступил лунный день.

Солнечный свет опустился с утесов; он коснулся снеговых масс, нагроможденных у их подножья, и стал приближаться семимильными шагами. Казалось, что все далекие утесы задрожали и задвигались; облако серого тумана поднялось со дна кратера; развертывающиеся серые клубы становились все крупнее, все шире, все гуще, пока, наконец, западная часть равнины не задымилась вся сплошь, словно мокрое полотно, и лишь отраженное сияние вершин пробивалось сквозь туманную пелену.

— Это воздух, — сказал Кавор, — это несомненно воздух, иначе он не испарялся бы от одного прикосновения солнечного луча. И с такой быстротой…

Он поднял глаза кверху:

— Глядите, — сказал он.

— Куда? — спросил я.

— На небо. Уже начинается…

На черном поле появилось маленькое синее пятно. Звезды кажутся крупнее. А мелкие звезды и туманности, которые мы видели в пустом пространстве, теперь исчезли.

Быстро и неотвратимо день приближался к нам. Одна серая вершина за другой озарялась солнечным светом и немедленно расплывалась в клубящийся белый пар. Наконец к западу от нас ничего не осталось, кроме разрастающейся стены тумана, кроме шумно надвигающегося и увеличивающегося дымного облака. Далекие утесы отступали все дальше и дальше, тускнели, меняли свои очертания и наконец совсем исчезли в этой белой мути.

Все ближе и ближе надвигался этот туманный прилив, перемещавшийся быстро, как тень облака, подгоняемого свежим юго-западным ветром. Вокруг нас закурилась тонкая передовая дымка.

Кавор схватил меня за руку.

— Что такое? — спросил я.

— Глядите, Солнце восходит! Солнце!

Он заставил меня повернуться и указал на вершину восточного утеса, выступавшего из тумана перед нами и едва заметного на черном небе. Но теперь его очертания были обозначены странными красноватыми вспышками, языками малинового пламени, которые тряслись и плясали. Я предположил, что это, должно быть, спирально закрученные струи пара, отразившие солнечный свет и создавшие на небе этот гребень огненных языков. Но оказалось, что это были солнечные выступы, — огненная корона Солнца, навсегда скрытая от земных глаз завесой атмосферы.

И затем — показалось Солнце.

Решительно и непреклонно выступила блестящая линия, выступил тонкий ободок яркого света, который принял форму полукруга, превратился в арку, превратился в пылающий скипетр, — и метнул в нас волну зноя, точно копье.

Право, мне показалось, будто мне выкололи глаза. Я громко вскрикнул и отвернулся, совсем ослепший, ощупью отыскивая одеяло позади тюка с багажом.

И одновременно с появлением, этого жгучего света раздался звук, первый звук, долетевший; до нас с тех пор, как мы покинули Землю, — шипение, и свист, бурный шорох одежды наступающего дня. Тут шар накренился, и , мы, незрячие и ошеломленные, повалились друг на друга. Шар еще раз покачнулся, а шипение стало громче. Я закрыл глаза, я делал неуклюжие усилия, чтобы прикрыть голову одеялом, и этот второй толчок опрокинул меня. Я свалился на тюк и, приоткрыв на секунду глаза, мельком увидел воздух по ту сторону стекла. Воздух разбегался, воздух кипел, как снег, в который воткнули раскаленный добела железный прут. При первом прикосновении солнечных лучей затвердевший воздух обратился в месиво, в грязь, в талую жижу. Он шипел и, лопаясь пузырями, превращался в газ.

Шар закачался еще сильнее, и мы уцепились друг за друга. В следующий миг нас подбросило, перевернуло, и я очутился на четвереньках. Лунный рассвет схватил нас в свои объятия. Он как будто хотел показать нам, жалким людишкам, что может сделать с нами Луна.

Вторично я мельком увидел все то, что творилось снаружи, — клубы пара, полужидкую грязь, плескавшуюся, опадавшую, растекавшуюся. Мы барахтались в темноте. Я очутился внизу, и колени Кавора упирались мне в грудь. Затем он, кажется, отлетел прочь от меня, и одну секунду я лежал, вытянувшись во весь рост, и глядел кверху. Огромная глыба тающего вещества обрушилась на шар, похоронила его под собою и теперь разжижалась и кипела вокруг пас. Я видел пузыри, танцевавшие на стекле. Чуть слышным голосом Кавор крикнул что-то. Новая лавина тающего воздуха налетела на нас, и, бормоча бессильные жалобы, мы начали катиться вниз по склону, все быстрее и быстрее, перелетая через трещины, подпрыгивая на буграх, уносясь прямо к западу, в шумное и неистовое кипение лунного дня.

Уцепившись друг за друга, мы крутились и вертелись, перекатываясь туда и сюда. Тюк с багажом вскакивал на нас, колотил нас, мы сталкивались, мы хватались друг за друга, потом нас снова разбрасывало в разные стороны. Вдруг наши головы встретились, — и казалось, — вся вселенная рассыпалась огненными стрелами и звездами. На Земле мы успели бы раз двадцать расшибиться насмерть, но на Луне, к счастью для нас, вес наш был в шесть раз меньше земного, и мы, падая, ушибались не слишком сильно. Я вспоминаю ощущение нестерпимой тошноты, как будто мозг перевернулся у меня в черепе, и затем…

Кто-то ощупывал мое лицо; чьи-то слабые прикосновения неприятно раздражали мои уши. Потом я заметил, что нестерпимый блеск окружающего пейзажа, несколько ослаблен синими очками. Кавор склонился надо мной. Я увидел его обращенное вниз лицо и глаза, тоже защищенные цветными стеклами. Оп тяжело и неровно дышал, и из его рассеченной губы струилась кровь.

— Вам лучше? — спросил он, вытирая тыловой частью руки окровавленный рот.

Мне чудилось, что все качается вокруг меня. Но в действительности у меня просто кружилась голова. Я заметил, что Кавор закрыл несколько ставней во внешней оболочке шара с целью оградить меня от падавших отвесно лучей. Все предметы вокруг меня блестели необычайно ярко.

— Господи, — вздохнул я, — но, ведь, это…

Я приподнял шею, чтобы осмотреться. Я увидел, что снаружи все сияло ослепительным светом — разительная перемена после угрюмой тьмы, встретившей нас на первых порах.

— Долго ли я пролежал без чувств? — спросил я.

— Не знаю, хронометр разбился. Не очень долго… Мой милый мальчик, я так испугался…

Некоторое время я лежал неподвижно, стараясь собраться с мыслями. На лице Кавора я видел следы только что пережитого волнения. Я не говорил ни слова. Я ощупал свои ушибы и внимательно посмотрел на лицо Кавора, желая знать, не потерпел ли он каких-нибудь повреждений. Тыльная часть моей левой руки пострадала всего сильнее: кожа с нее была содрана начисто. Лоб у меня распух, и из него сочилась кровь. Кавор дал мне небольшую дозу подкрепляющего лекарства, — какого, не помню,— которое он захватил с собой, отправляясь в путь. Немного спустя я почувствовал себя гораздо бодрее. Я начал осторожно шевелить членами. Вскоре я уже мог говорить.