Последние узы смерти - Брайан Стейвли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но в последнее время она уже не жалась в углу, не припадала к стальному полу, а сидела со скрещенными ногами ровно посередине клетки, сложив руки на коленях и устремив взгляд за решетку. Кадену эта поза была знакома по многим годам медитации среди хин, но откуда переняла ее девушка, он не представлял. Теперь она выглядела не пленницей – королевой.
И, как пристало королеве, почти не замечала его во время последних посещений. Если верить Симиту, так действовал адаманф – или многомесячный прием адаманфа, необходимый, чтобы отрезать ее от колодца. Впрочем, сегодня Тристе медленно подняла взгляд, словно отметив сначала болтающиеся ноги Кадена, затем его грудь и лишь долгое время спустя – лицо. Каден вчитывался в ее черты, пытался перевести изгибы и плоскости кожи в мысли и чувства. Как всегда, безуспешно. Хин были великими знатоками природы, но жизнь среди монахов дала ему мало возможностей изучить людей.
– Прошлой ночью я насчитала десять тысяч огоньков, – заговорила Тристе негромким и хрипловатым, как бы истершимся, голосом. – Там, снаружи…
Она легчайшим движением подбородка обозначила мир за мрачными пределами своей клетки, за прозрачными стенами Копья.
– …фонарики, подвешенные на бамбуковых жердях. Камины в богатых кухнях, жаровни для рыбы на рынках, на улицах Ароматного квартала. Огни жертвоприношений на крышах тысячи храмов, а над ними еще звезды.
Каден покачал головой:
– Зачем ты считала огни?
Тристе опустила взгляд на свои ладони, потом оглядела стальные стены клетки.
– Мне все трудней верить, – тихо сказала она.
– Во что верить?
– В существование мира. Что каждый огонек кто-то поддерживает, готовит на нем, поет у него или просто греет руки. – Она подняла взгляд к небу. – Звезды, конечно, нет. А может быть, и звезды. Как ты думаешь, звезды горят?
– Не хочу гадать.
Тристе рассмеялась – слабым беспомощным смешком:
– Конечно, зачем тебе.
Каден ожидал от Тристе блуждания мысли, и все же ее бессвязные речи мешали ему поддерживать беседу. Он словно наблюдал за медленным распадом ее рассудка. Как будто слепленную из песка фигуру размывала большая невидимая река.
– Ты как, Тристе? – мягко спросил он.
Девушка снова рассмеялась:
– Зачем спрашиваешь, если тебе нет дела до ответа?
– Мне есть дело до ответа.
Она взглянула на него и как будто увидела: глаза ее на миг округлились, на губах возникла улыбка – и пропала.
– Нет, – возразила она, медленно качая головой (нарочитая отчетливость движения – взад-вперед, взад-вперед – напомнила Кадену полуприрученное животное, испытывающее оставленную ошейником и поводком свободу). – Нет-нет. Нет. Тебя только она заботит. Твоя драгоценная богиня.
До ближайшей клетки было несколько десятков шагов, подслушать невозможно, и все же Каден невольно оглянулся через плечо. Другие заключенные, если бы и уловили их разговор, вряд ли бы поняли, а если бы поняли – вряд ли поверили бы в богиню, заключенную в теле молодой пленницы. С другой стороны, разоблачение могло обернуться катастрофой. Каден понизил голос:
– Сьена – твоя богиня, Тристе. Не моя. Потому она тебя и избрала.
Девушка ответила пристальным взглядом:
– Ты ради нее приходишь. Поболтать с ней, опоив меня до беспамятства?
Каден покачал головой и спросил:
– Она молчит? Ни разу не… появлялась с того раза в Журавле, когда ты резала себе живот?
Тристе впервые подняла руку – пошарила перед собой, как шарят слепые – будто пробуя на ощупь старую рану.
– Надо было тогда и кончать, – тихо, но твердо выговорила она наконец.
Каден молча смотрел на нее. Казалось, целая жизнь миновала с тех пор, как Тарик Адив с сотней эдолийцев явился в горный Ашк-лан с известием о смерти императора на языке – и с Тристе. Тогда она была девочкой. Теперь уже не была.
Он знал ее неполный год, но за этот год для нее не прошло ни дня без боя или бегства, без тесной камеры или криков под ножами ишшин. Ни единого дня. Кадена выпавшая на его долю борьба измучила и закалила, а ведь она была ничто в сравнении с ее борьбой. Каден не сомневался: сейчас перед ним сидела не простодушная дочь лейны, захваченная течением, в котором ей не по силам ни выплыть, ни отвернуть к берегу. А вот чем она стала, во что превратили ее боль и страх, во что она сама себя превратила… этого Каден не знал.
– Если бы ты не остановила нож, то убила бы не только себя, но и богиню. Ты бы прервала ее связь с миром. Ты бы отрезала нашу способность чувствовать удовольствие, радость.
– Это если верить твоему кшештрим, – сплюнула Тристе. – Он и мне скармливал эту сказку.
– Я не ограничился словами Киля, – покачал головой Каден. – Далеко не ограничился. В Рассветном дворце хранится самое полное в мире собрание летописей – и человеческих, и кшештримских. Каждую свободную от препирательств с советом минуту я проводил в библиотеке. Все, что я читал, подтверждает рассказ Киля – и об истории богов, и о войнах с кшештрим.
– Думаю, он хотел меня убить, – сказала Тристе. – Это ведь единственный способ освободить его богиню?
– Она – твоя богиня, – повторил Каден.
– Нет, больше не моя. С тех пор, как насильно влезла мне в голову.
– Она избрала тебя, – возразил Каден, – за твою преданность.
– Это наверняка неправда. В храме много десятков лейн, с их искусством в служении Сьене мне никогда не сравниться, и они всецело преданы своей богине. – Тристе поморщилась. – А я… никто. Побочный отпрыск какого-то министра.
– У Тарика Адива были огненные глаза, – напомнил Каден. – Твой отец пусть в дальнем, но в родстве с моим. Значит, и ты тоже потомок Интарры.
Он сам удивился этой мысли. Сотни лет Малкенианы основывали свое право на власть на этих глазах, на божественном происхождении династии. Разветвление фамильного древа могло привести к гражданской войне, к гибели Аннура.
Тристе помотала головой:
– Не сходится.
– Вполне сходится, – настаивал Каден. – Только так и сходится. Легенда гласит, что
