Подвиг Антиоха Кантемира - Александр Западов

Анна Иоанновна взяла их и, приблизив к глазам, укоризненно покачала головой. Потом подняла руку, показала бумаги притихшей толпе, надорвала их вдоль, скомкала и бросила на паркет.

— Ура-а-а! — закричали дворяне.

Князь Черкасский, улыбаясь, хлопал в ладоши. Его друзья подхватили аплодисменты.

В этот вечер над Петербургом встало красное цветом северное сияние. Жители поняли его как зловещую примету, предвестие беды.

А наутро в Москве повторяли слова князя Дмитрия Михайловича Голицына, сказанные после раздрания привезенных из Митавы кондиций: "Трапеза была уготована, да недостойны были званые… Знаю, что буду жертвой. Пусть. Пострадаю за отечество. Мне остается недолго. Но те, кто заставляет меня плакать, поплачут более моего".

Антиох Кантемир небесных примет не боялся. Терять ему было нечего. И он закончил свой перевод трактата аббата Фонтенеля о множестве миров.

Глава 6

Награда или наказание?

Трон был захвачен, самодержавие восстановлено, молебны отслужены. Подходило время рассчитываться с помощниками.

Новая государыня Анна Иоанновна умела быть благодарной. Она показала это добрым отношением к своим курляндским придворным.

Вслед за Анной явился из Митавы камергер ее двора и фаворит Эрнст Иоганн Бирон. Сын придворного служителя, набравшийся в герцогских конюшнях сведений о лошадях и большой их любитель, он занял у государыни первое место, был пожалован обер-камергером и получил ордена Андрея Первозванного и Александра Невского. Остальные прибывшие с благодарностью принимали мелкие придворные должности и пожалование деньгами.

Но как можно отблагодарить русских вельмож и дворян? Каждый из них представлялся Анне, только что расставшейся с митавским захолустьем, богатым гордецом.

Все же решилась она вручить князю Алексею Черкасскому и князю Ивану Трубецкому, руководителям дворянской оппозиции Верховному тайному совету, ордена Андрея Первозванного и Александра Невского. Василия Татищева отметила тем, что назначила его церемониймейстером на коронацию государыни. О Кантемире во дворце речь не заходила, и, вероятно, потому, что имя его становилось известным в столицах не только в области политической, как защитника самодержавных прав царствующей государыни, но и в литературной, как автора сатирических стихов, видам правительства не совсем соответствующих.

В сущности, Кантемир награждения не получил. По выслуге в чине подпоручика Преображенского полка он указом от 12 июня 1730 года был произведен в поручики — не в полковники же, а в следующий чин, согласно порядку прохождения службы. Именным указом от 20 декабря 1730 года детям князя Дмитрия Кантемира Матвею, Сербану, Антиоху и Марье было отписано во владение тысяча триста крестьянских дворов, из них 587 в Нижегородском и 443 в Брянском уездах Московской губернии. Правда, названного числа дворов в деревнях не оказалось, было на две сотни меньше, о чем Кантемиры подали челобитную в Сенат, но и такая поддержка была своевременна.

По-видимому, какие-то противники Голицына сумели через Бирона провести решение о помощи Кантемирам — именно этого временщика благодарила княжна Мария, прося его спомоществовать разоренному сиротству. "Истинно бедно живем, — писала она, — и ежели ваше сиятельство в сем деле не подаст нам руку помощи, понеже иного патрона не имеем, то в крайнее придем убожество".

Константин Кантемир в именном указе назван не был, и, очевидно, дар знаменовал желание обеспечить детей Дмитрия Кантемира, лишенных отцовского наследия, исключая Константина, сумевшего обделить сестру и братьев.

Государственные реформы ждать себя не заставили. Прежде всего Анна Иоанновна распустила Верховный тайный совет, пытавшийся ограничить ее власть, и восстановила Сенат в составе двадцати одного члена. Сенаторы были всё те же — двое князей Долгоруких — фельдмаршал Василий Владимирович и дипломат Василий Лукич; двое князей Голицыных — фельдмаршал Михаил Михайлович и брат его Дмитрий Михайлович; князья Трубецкие — фельдмаршал Иван Юрьевич и брат его Юрий Юрьевич; графы Головкины — канцлер Гавриил Иванович и сын его Михаил Гаврилович, — все парами от знатных фамилий, кроме них — князь Черкасский, генерал Ягужинский и другие: Иностранную фамилию носил только барон Остерман, однако в Петербурге к нему очень привыкли и немцем как бы не числили.

На первое заседание Сената Анна Иоанновна пригласила господ сенаторов к себе в Измайлово, милостиво соизволила присутствовать и распорядиться о сбавке подушных денег и о благочестном содержании православия, веры и прочего, что до святой церкви касается.

Затем государыня пожелала создать свои войска — учредить новый гвардейский полк. Он был назван Измайловским, по имени подмосковного села, как раньше по имени сел Преображенского и Семеновского получили свои названия старые гвардейские полки. Две тысячи солдат были приведены в Измайлово с Украины, их взяли из пехотного корпуса милиции, набранного среди мелкой шляхты. Командиром полка стал граф Карл Густав Левенвольде. Ему предписали зачислить на офицерские должности лифляндцев, эстляндцев, курляндцев и лишь в последнюю очередь — русских. Полк исполнял роль личной гвардии Бирона и государыни и, если понадобится, должен был защищать своих шефов от русских гвардейских полков.

Повинуясь требованиям дворянства, Анна Иоанновна отменила введенный в 1714 году закон о майорате, согласно которому имения родителей наследовал их старший сын. Младшие братья своего хлеба должны были искать службою, ученьем и торговлей. Майорат был выгоден крупным землевладельцам — наследственные имения сохранялись в целости, не дробились, переданные в руки старшего сына. Остальных же детей приходилось наделять движимым имуществом и деньгами. Для дворян среднего достатка и тех, кто победнее, деньги доставать было нелегко, в приданое дочерям давать нечего, дать что-либо сыновьям, кроме старшего, нет возможности. Отмене закона о майорате дворяне обрадовались.

Еще одна просьба их была уважена — в Петербурге в 1732 году начались занятия в открывшемся новом учебном заведении — Сухопутном шляхетском кадетском корпусе. В его стенах готовили молодых людей для военной и гражданской службы. Ежегодно в корпус принимали по пятьдесят русских да пятьдесят лифляндских и эстляндских кадет.

Показывая, что племянница Петра Великого следует всем его установлениям, Анна Иоанновна проявила внимание к Военно-морскому флоту, правда, ограничившись только словесным распоряжением. Она повелела Сенату "в коллегию адмиралтейскую наикрепчайше подтвердить, чтоб корабельный и галерный флоты содержаны были по уставам, регламентам и указам, не ослабевая и уповая на нынешнее благополучное мирное время". Между тем флоту нужны были не слова, но дела: на Балтике едва десять — двенадцать русских кораблей были способны выйти в море — в буквальном смысле только выйти, а не то чтобы еще и сражаться.

Лишь вслед за такими указами Анна Иоанновна сочла возможным заняться своими неприятелями из Верховного тайного совета.

Долгорукие явно свой фавор обращали в тягость казне и народу. Выждав месяц-полтора, семейству нанесли удар. Князя Василия Лукича отправили жить в подмосковную деревню, но вскоре назначили губернатором в Сибирь. Ивана Григорьевича отправили воеводой в Вологду, Михаила Владимировича воеводой в Астрахань, князя Алексея Григорьевича с семьей и братом Сергеем отослали в дальние их деревни.

Таким был указ 8 апреля 1730 года. Через три месяца опубликовали новый. Гонение Долгоруких продолжалось: Алексея Григорьевича с детьми отвезли в Березов, Василия Лукича — в Соловки, Сергея Григорьевича — в Оренбург, Ивана Григорьевича — в Пустозерск.

В следующем, 1731 году вышел манифест с обвинением бывшего фельдмаршала Василия Владимировича Долгорукого, который будто бы "дерзнул не токмо наши государству полезные учреждения непристойным образом толковать, но и собственную нашу императорскую персону поносительными словами оскорблять". В некоторых жестоких государственных преступлениях обвинялись также князь Юрий Долгорукий, князь Алексей Барятинский и Егор Столетов. Всем четверым объявлена смертная казнь, по милости государыни замененная Василию Владимировичу заключением в Шлиссельбургскую крепость, а остальным вечной работой в сибирских острогах.

Но и это был еще не конец. В ссылке и тюрьмах за каждым из Долгоруких следили, речи записывали. В 1738 году некий доносчик сообщил, что знает за князем Иваном Григорьевичем злые и вредительные слова, слышал от него в Березове, что императрица-де разорила его и всю фамилию Долгоруких, что, мол, не государыня она, а шведка и живет с Бироном.

Начался розыск, пошли допросы с пристрастием, очные ставки, следствие закончилось новым судом сенаторов и генералов — собрание их присвоило себе юридические права.