Колибри - Диана Килина

– Расскажи мне всё, – просит он снова.

И я начинаю рассказывать.

ГЛАВА 14

Я разглядываю цветные фотографии, и с интересом вытаскиваю одну из пачки. На ней изображена маленькая птичка с длинным клювом. Она сфотографирована в полёте, макросъёмкой, и я могу видеть каждое её пёрышко. Она очень яркая, разноцветная, как радуга. Горло у неё матово–алое, животик блестяще–синий, по бокам горла выступают синие перья в виде воротника, хвост и голова – салатовые. Я беру снимок и подбегаю к отцу:

– Папа, а кто это?

Отец улыбается одной из своих покровительственных улыбок, берёт меня на руки и сажает к себе на колени. Он смотрит на фотографию, а потом переводит взгляд на меня.

– Это колибри–ангел, – говорит он, – Красивая, правда?

– Очень. А где она живёт? – не унимаюсь я.

– В Бразилии. Это очень далеко, за океаном.

– А она не прилетает к нам зимовать? – спрашиваю я, насупившись.

– Нет, детка, она никогда не покидает своих мест. Она очень маленькая и хрупкая, не умеет ходить по земле.

– Почему?

– У неё слишком тоненькие и слабые ножки. Совсем как у тебя, – отец щекочет меня в пятку, и я хихикаю.

– Но я умею ходить, – хмурюсь я.

– Да, но часто падаешь, – бурчит он, разглядывая свежий синяк на моей коленке.

– Папа, а как она появилась? Колибри–ангел? – говорю я, снова вглядываюсь в фотографию птицы.

– Про колибри есть красивая легенда. Хочешь, я тебе расскажу?

Киваю головой.

– Только сначала ты почистишь зубы, наденешь пижаму, и ляжешь в постель, – приказывает отец, и я начинаю ныть:

– Ну, папа…

– Никаких возражений! У тебя есть пять минут.

Я бегом пускаюсь в ванную, быстренько чищу зубы. Потом иду в свою комнату, окрашенную в бирюзовый цвет, и надеваю пижаму. Я устраиваюсь на кровати, обнимая большого плюшевого утёнка, и с благоговением смотрю на отца, когда он входит в мою комнату.

Папа укладывает меня на кровати, накрывает одеялом и садиться рядом. Он начинает свой рассказ:

– Индейцы Майя говорили, что первые две колибри были созданы из небольших перьев, оставшихся от других птиц. Они получились крошечными, и сотворивший их Бог был настолько доволен, что решил сыграть красивую свадьбу.

Первыми появились яркие разноцветные бабочки. Затем цветочные лепестки усыпали ковром землю, а пауки из своей серебристой паутины сплели свадебную дорожку. Солнце послало вниз свои лучи, и в их свете жених ослепительно засиял переливающимися красными, голубыми и зелёными красками. Приглашённые гости видели, что, как только он отворачивался от солнца, его перья опять становились такими же серыми, какими и были изначально созданы. Жених хотел покорить сердце невесты, но она огорчилась, видя его скучный образ в тени. Тогда он взмыл в небо, и раскрыл крылья под лучами, снова окрашиваясь в яркие цвета.

Невеста–колибри полетела за ним, и они закружились в красивом разноцветном танце. Так кружились они долгие–долгие дни, пока, наконец–то, не решили спуститься на землю. Но спустившись, они упали, потому что их ножки отвыкли ступать по твёрдой почве. Жених смог подняться в небо, а невеста упала без сил замертво. Он ещё долго–долго кружил над ней, с тоской зазывая к себе, но серое тельце оставалось неподвижным. Она не могла его увидеть, потому что пришла осень, и Солнце редко показывалось из–за облаков.

Потом наступила зима. Она была не такая, как у нас, без снега, но Солнца совсем не было на небе. Колибри стал серым, и с тоской опустился на одну из веток. Он оцепенел и замер, и так просидел всю зиму, до тех пор, пока не вернулась весна, и лучи Солнца снова не спустились с небес. Они пробежали по телу невесты, и её перья заиграли голубыми красками. Жених встрепенулся, раскрыл крылья, которые в мгновение стали зелёными и фиолетовыми, и подлетел к земле, чтобы разбудить невесту. Она открыла свои глазки, и, увидев его в ярком оперении, поднялась к нему в небо.

С тех пор колибри всегда летают днём, и только в сумерках садятся на ветки, замирая. Говорят, что они до сих пор переливаются всеми красками под лучами Солнца, а ночью сливаются с деревьями.

– Какая красивая история, пап, – сонно бормочу я.

– Я знаю дочка, – вздыхает он, – Когда–нибудь, я отвезу тебя в Бразилию, и ты познакомишься с колибри–ангелами. Они такие же хрупкие и прекрасные, как ты. А теперь спи.

Я послушно закрыла глаза и во сне передо мной заплясали разноцветные крошечные птицы.

– Мой папа был фотографом, – говорю я, – Зарабатывал на свадьбах и семейных фотосессиях. Он был талантлив, умел видеть то, что другие не видят. Но настоящей его страстью были птицы. Он, наверное, обошёл всю Эстонию в походах, фотографируя редких и не очень птиц.

Я замолкаю, уставившись в кружку с чаем. Потом сглатываю, отпиваю немного и говорю то, что до сих пор причиняет боль.

– Он заболел, когда мне было четырнадцать с половиной. Рак лёгких. Курение и правда убивает, – с горечью добавляю я, – Сгорел за четыре месяца. Мама держалась, как могла, а вот во мне что–то сломалось. Я начала прогуливать школу. Потом связалась с дурной кампанией, начала пить. Потом стала покуривать травку. Мама поначалу не догадывалась, куда я пропадаю. Первым звоночком стал вызов из полиции через год после его смерти. Я украла какую–то безделушку в торговом центре, чтобы продать её и купить косяк. Она отчитала меня и бросила мне слова, которые подстегнули меня ещё больше. Она сказала: «Твоему отцу было бы стыдно за тебя».

Делаю короткую паузу, и сглатываю подступившие к горлу слёзы.

– Я прорыдала всю ночь, а потом разорвала его фотографии. Слава богу, что тогда уже были цифровые фотоаппараты, и через пару лет мама отпечатала их снова. Иначе, я бы себе никогда этого не простила.

Бросив взгляд на стену, увешанную нашими фотографиями, я невольно улыбнулась, вспоминая, как мы были счастливы.

– Я кричала, что его больше нет, что он бросил нас, и ушла из дома. Тусовалась неделями у знакомых, постоянно пила и курила. Потом меня вызвали в школу, и директор пригрозил исключением. Я только пошла в десятый класс. Мне было плевать, но мама просила меня хотя бы получить среднее образование. Я пообещала ей, что сделаю это и перестала уходить по ночам, а после школы продолжала тусоваться с сомнительными ребятами.

Александр бледнел на глазах. Он даже не притронулся к своему чаю, который я сделала ему полчаса назад. Я пожала плечами и продолжила.

– Мой первый раз произошёл на узкой кровати в кампании малознакомых парней. Я смутно помню, сколько их было тогда. Я была в дурмане, в постоянном дыму и мне становилось легче. Иногда я думала, что этот дым может забрать меня к отцу, туда, где не будет так больно.

Я посмотрела на него, он ответил мне коротким пристальным взглядом. По его лицу ходили жевалки, челюсти были плотно сжаты, но он не перебивал. Просто слушал.

– В общем, когда меня затошнило в первый раз, я ничего не поняла. С месячными на фоне стресса постоянно случались перебои, их не было то два, то три месяца, так что я не придала значения задержке. Потом меня затошнило снова. И ещё, и ещё. Мама перепугалась не на шутку и отвела меня к врачу. Тот подтвердил мою беременность, одиннадцать недель. Времени на раздумья толком не было. Мама сказала, что об аборте даже речи не может быть, слишком большой срок. Я перешла в одиннадцатый класс, когда это произошло. Гимназию я закончила экстерном на домашнем обучении.

Я вздыхаю и набираю в лёгкие побольше воздуха.

– Мне, в общем–то, было всё равно. Я подумала, что просто откажусь от ребёнка сразу после родов и продолжу жизнь, как ни в чём не бывало. Остаток беременности я проходила в постоянном раздражении от тошноты, растущего живота и пинков ребёнка. Не помню, как я рожала, помню только, что это было очень тяжело. Мне плюхнули его на живот, я посмотрела, что он рыжий и вздохнула с облегчением. Мол, наконец–то это закончилось, и я могу тусоваться дальше.

Я снова делаю паузу, и хмурюсь, вспоминая тот момент.

– А потом он посмотрел на меня глазами отца. Понимаешь? – мой голос задрожал, но я продолжила, – Суровым взглядом, полным каких–то мыслей. У него были папины глаза, синие–синие, глаза, которые я любила больше всего на свете. Акушерка сказала, что так не бывает у младенцев, что у них либо карие, либо серо–голубые. А у него синие, как сапфиры.

– А твоя мать? – от звука его голоса я вздрагиваю.

– Мама была рядом всё время, и она сказала: «Он гордился бы тобой. Ты справилась».

– И ты решила оставить ребёнка? – спрашивает босс, и я киваю.

– Да. Не смогла написать отказ. Он был такой крошечный, беззащитный, – я запинаюсь, смотрю на стену, за которой спит Тео, – И живой. Он был живой, я чувствовала его, слышала его дыхание. Я не понимала, как из всего дерьма, что я натворила, могло получиться такое. Живой, крошечный младенец. Тео родился абсолютно здоровым, несмотря на мои загулы, алкоголь и наркотики. Это просто чудо, что я не подцепила никакую заразу и не родила больного ребёнка. Он чудо. И неважно, кто его отец. Он – мой и только мой.