Сталин: тайны власти. - Юрий Жуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Бесславное завершение «странной войны» Дюнкерком, падением Парижа и Компьенским перемирием, подписанным Гитлером и Петеном 22 июня 1940 г., заставили советское руководство вновь сосредоточить внимание на анализе международного положения еще и потому, что переговоры с Криппсом завершились безрезультатно. Великобритания, единственная противостоящая фашистскому блоку страна, не предложила никаких конкретных мер для совместного отпора агрессорам. И произошло это несмотря на то, что Сталин откровенно изложил британскому послу свое видение возможного развития событий, отметив, что господство Германии в Европе не означает ее окончательной победы, а главные битвы мировой войны еще грядут[43].
Тут же, естественно, оценку ситуации, но на этот раз во всеуслышание — на сессии ВС СССР, дал 1 августа и Молотов. «Приближается конец первому году европейской войны, — сказал он, — но конца этой войне еще не видно. Более вероятным надо считать, что в данный момент мы стоим накануне нового этапа усиления войны между Германией и Италией, с одной стороны, и Англией, которой помогают Соединенные Штаты, — с другой стороны. Все указанные события не изменили внешней политики Советского Союза. Верный политике мира и нейтралитета, Советский Союз не участвует в войне»[44].
Ни Сталин — Криппсу, ни Молотов — депутатам сказать не смогли только одного: сколь долго СССР сможет следовать избранным курсом и оставаться нейтральным. И все же прогноз их оказался точным. Уже 27 сентября в Берлине был подписан пакт Германии, Италии и Японии. Для советского руководства он, безусловно, ознаменовал переход войны в ожидаемую глобальную фазу: «Отныне Япония отказывается от политики невмешательства в европейские дела, а Германия и Италия, в свою очередь, отказываются от политики невмешательства в дальневосточные дела. Это, несомненно, означает дальнейшее обострение войны и расширение сферы ее действия»[45]. За такой внешне спокойной, академической по стилю констатацией таилось понимание Кремлем неизбежного следствия пакта — возрастания непосредственной угрозы прежде всего для СССР. Ведь в силу своего географического положения, наличия сухопутных границ с Германией на западе и с Японией на востоке, он теперь оказывался сжатым клещами военного союза стран-агрессоров, попал в положение, в котором не могли оказаться ни США, ни Великобритания, надежно охраняемые морями и океанами от неожиданного вторжения на свою территорию.
Усилившаяся военная опасность вынудила узкое руководство попытаться вернуться к прежде оправдавшей себя политике — переговорам с Берлином. А как повод были использованы прямые нарушения советско-германского пакта, о чем Молотов заявил еще 21 сентября послу Шуленбургу и 26 сентября временному поверенному Типпельскирху Эти, а также и другие аналогичные демарши НКИД привели, как могло показаться, к желаемому. 17 октября Щуленбург передал Молотову послание Риббентропа, в котором содержалось приглашение председателю СНК СССР посетить Берлин для обсуждения возникших разногласий. Узкое руководство приняло предложение, решив использовать предоставившуюся возможность, чтобы прояснить для себя планы Германии, «получить информацию и прощупать партнеров»[46].
В немалой степени подтолкнули Кремль на такой шаг и последние события на Балканах. 28 октября итальянские войска, располагавшиеся в Албании, вторглись в Грецию. Великобритания же, связанная с последней договором о совместной обороне, ограничилась поначалу лишь тем, что 1 ноября заняла Крит — для прикрытия Суэцкого канала и своих средиземноморских коммуникаций. Теперь уже вся континентальная Европа, за исключением Югославии, оказывалась под контролем Берлина и Рима, и потому грядущая война с Германией должна была потребовать десятикратных, по сравнению с возможными прежними, военных усилий, мощнейшего экономического их обеспечения.
Вторые советско-германские переговоры проходили в Берлине 12 и 13 ноября 1940 г. Молотов во время бесед с Гитлером и Риббентропом чисто прагматически не уклонился от умозрительного рассмотрения идеи, выдвинутой немцами, — о присоединении СССР к пакту трех стран. Но со свойственными ему упорством и настойчивостью он не ушел от главного, ради чего и приехал, — от проверки того, как будут реагировать его оппоненты на требования соблюсти интересы Советского Союза и способствовать обеспечению его национальной безопасности.
В соответствии с выработанной узким руководством накануне поездки директивой Молотов выдвинул как предварительные и обязательные условия выполнение Берлином того, что до некоторой степени должно было предотвратить внезапность нападения на СССР не кого-либо, а именно Германии:
— гарантировать нейтралитет Швеции, возможность свободного прохода советских судов из Балтики в Северное море, вывести части вермахта из Финляндии (чтобы прикрыть северный фланг будущего театра военных действий);
— пересмотреть отношения с Румынией, не препятствовать заключению договора между СССР и Болгарией о создании советских баз в районе Босфора и Дарданелл (что обезопасит южный фланг).
В целом же Молотов пытался добиться ограничения района наибольшей угрозы уже существующей зоной — советско-германской границей и получить тем самым возможность сконцентрировать именно там все еще относительно слабые силы Красной Армии. Однако переговоры подтвердили самые неприятные ожидания — полное нежелание Германии даже касаться данных проблем. И еще из Берлина, не дождавшись возвращения, Молотов телеграфировал Сталину: беседы «не дали желаемых результатов», «похвастаться нечем». [47]
Утопающий должен хвататься и за соломинку. Поэтому в столь страшной, безысходной ситуации было бы неудивительным, даже понятным, если бы советское руководство согласилось на дьявольский союз — присоединение к пакту Берлин — Рим — Токио без каких-либо условий, лишь бы отсрочить войну, к которой страна все еще не была готова. В Кремле полагали, что для полного перевооружения армии и флота, подготовки новобранцев и резерва к будущим сражениям не хватает двух лет. И все же капитуляции так и не последовало.
25 ноября Молотов, вернувшись в Москву, пригласил для беседы Шуленбурга. Выражая отнюдь не свое личное мнение, он высказал готовность продолжить обсуждение вопроса о возможности присоединения Советского Союза к пакту трех, но опять же только при предварительном согласии со стороны Германии принять все изложенные в Берлине советские условия.
Последовавшее гробовое молчание, отсутствие какой бы то ни было ответной реакции заставило окончательно признать: полученная в августе 1939 г. отсрочка, казавшаяся тогда чуть ли не вечной, истекла. А потому теперь предстояло срочно и решительно изменить как внешнюю, так и внутреннюю политику, форсировать любой ценой военные приготовления, добиться успехов в экономике, и прежде всего в оборонной промышленности.
Но еще долго в столице СССР не знали, что 18 декабря Гитлер подписал план «Барбаросса», назначив день нападения на своего восточного соседа.
Выступая 1 августа на сессии ВС СССР, Молотов далеко не случайно вновь предостерег всех от успокоенности, напомнил о по-прежнему грозившей стране опасности войны, только несколько отодвинувшейся, как он тогда думал, во времени. Молотов сказал:
«Чтобы обеспечить нужные нам дальнейшие успехи Советского Союза, мы должны всегда помнить слова товарища Сталина о том, что "нужно весь наш народ держать в состоянии мобилизационной готовности перед лицом опасности военного нападения, чтобы никакая "случайность" и никакие фокусы наших внешних врагов не могли застигнуть нас врасплох" (продолжительные аплодисменты). Если мы все будем помнить об этой святой нашей обязанности, то никакие события нас не застанут врасплох…»[48]
Так страшная опасность, нависшая над страной, перестала быть тайной. Не скрывалась больше ни от кого и необходимость безотлагательно завершить модернизацию промышленности для быстрейшего создания современных видов вооружения, их поточного производства. Сторонники перестройки не замедлили воспользоваться ситуацией в своих целях и вновь выдвинули на первый план решение задач, поставленных еще XVIII съездом. Прежде всего, попытаться максимально возможно ограничить право парткомов различных уровней вмешиваться по своему усмотрению, чаще всего некомпетентно, в управление экономикой. И во вторую очередь, при подборе кадров исходить не из факта членства в партии и стажа пребывания в ней, а только руководствуясь соображениями профессионализма — наличия высшего образования, опыта работы.
Довольно серьезный и решительный шаг в данном направлении был сделан летом 1940 года. 25 июня ОБ приняло постановление, как оказалось, первое в целой серии, подрывающее основы жесткой вертикальной партийной структуры, призванное для начала ликвидировать наиболее нетерпимые теперь чрезвычайные органы ЦК на отдельных предприятиях — явно излишние, практически автономные, откровенно дублировавшие, даже подменявшие деятельность дирекции, окончательно запутывавшие сложившуюся систему управления. Правда, постановление предлагало для их искоренения чисто бюрократический путь, весьма характерный для Маленкова и его УК.