Дуб и кролик - Мартин Вальзер

Горбах. Даже ты, Алоис, думаешь только о себе, теперь я в этом убедился. Я сожалею об этом, Алоис. (Уходит в дом.)

Алоис. Теперь я думаю только о том, что я всегда со всем соглашался. (Подкрадывается с молотком и шкурками к традиционным флагам. Прикрепляет на каждый флаг кроличью шкурку: он вешает шкурку на крючок на самом острие флага, там, где обычно прикрепляют ленты.) Мориц родил Иосифа. (Вешает шкурку на флаг.) Иосиф родил Элию. (Вешает шкурку на следующий флаг.) Элия родил Дебору и Веньямина. (Вешает две шкурки на третий флаг.) Веньямин родил Хильду и Фрица. (Снова две шкурки.) Фриц родил Ламеха. (Одна шкурка на флаг.) Ламех родил Эзру, Руфь и Алоиса. (Вешает три шкурки на флаг.) Алоис родил Алоиса. (Начинает прибивать последнюю шкурку к дубу, покрывая место, на котором висела памятная доска.) Родил Алоиса, родил Алоиса, родил Алоиса.

Громкое пение из ресторана. Алоис кричит, стараясь перекричать шум.

Флаги и шкурки развеваются на ветру.

9. Отъезд в различные заведения.

Человек в форме служащего Красного Креста проносит налево багаж Анны. Алоис ему помогает. Три перевязанные веревками картонные коробки и чемодан. Горбах стоит на террасе и наблюдает. Анна сидит безучастно.

Алоис. Ну вот, Анна, все готово!

Анна встает и хочет пройти мимо Алоиса.

Поправляйся, Анна. Любопытно, кто из нас первый вернется сюда, на вершину.

Анна стоит и смотрит на него безучастным взглядом.

Всего доброго, Анна. Слышишь? До свидания.

Анна уходит не попрощавшись. Слышно, как отъезжает машина. Алоис смотрит вслед, машет рукой, понимает, что это бессмысленно, и идет к директору на террасу. Здесь стоит его багаж — чемодан, картонная коробка и рюкзак.

На рюкзаке лежит его меховая шапка.

Горбах. Она как будто не в себе.

Алоис. Хуже всего, что она ничего не говорит. Ни одного слова.

Оба смотрят в ту сторону, куда уехала Анна.

Горбах. Ты же знаешь нашего мельника. Когда его жена бросилась в Тойтах, он тоже запил. Стал совсем таким, как Анна. Совершенно ничем не занимался. С ним было так плохо, что он свой большой палец принимал за пробку и все время хотел его вытащить штопором, все вкручивал штопор, а он не входил. Вот увидишь, Алоис, они снова поставят Анну на ноги.

Пауза.

Но сейчас тебе, конечно, тяжело, это ясно.

Алоис. С той минуты как она принялась за кроликов, с ней самой все было кончено. Морица хлоп по голове — кончено. Даниэля хлоп — и в ящик. И ни одного слова не говорила, как будто фасоль чистит. Я тогда сразу понял: этого она не вынесет. Раньше она все-таки иногда что-то замечала, скажет, бывало: «Холодно, не надевай пока тонкие носки»; спрашивала меня, не дует ли, а потом уже больше ничего не говорила.

Горбах. Ты себе не представляешь, какие у них теперь средства. (Берет со стола швейцарскую фуражку.) Шапка, Алоис, не забудь взять ее.

Алоис. Не надо, господин директор. В Сент-Фаццене я все равно не имею права ее носить.

Горбах. По моему мнению, на этот раз тебе совершенно незачем ехать в Сент-Фаццен. Городской совет и хоровой кружок можно было бы убедить.

Алоис. Нет, нет, ради бога, не надо! В конце концов я же повесил кроличьи шкурки на флаги и одну даже прибил к дубу. Недопустимо. Самый настоящий рецидив.

Горбах. А разве ты сам действительно не знаешь, почему ты это сделал, Алоис?

Алоис. Просто нашло на меня. Это и есть самое худшее в таких рецидивах. Вдруг на тебя находит.

Горбах. Мы должны были бы найти объяснение, Алоис. Время еще не потеряно. Потц говорит, что он заступится за тебя, если узнает, какую цель ты преследовал, развешивая шкурки. Было ли это направлено против евреев или против хорового кружка? Ты должен был решить для себя этот вопрос и соответственным образом извиниться, тогда ты получишь выговор и все дело уплывет вниз по течению Тойтаха.

Алоис. Этим мне уже не поможешь, господин директор. Что-то во мне разладилось. Как видно, что-то еще осталось, какая-то гнильца. Возможно, остатки старого коммуниста, в свое время в лагере этого не заметили и упустили. А может быть, это следы тех бесчеловечных лет — профессор их в прошлый раз не заметил. Я должен узнать, почему со мной это случилось, иначе я ни минуты не могу быть уверен, что я снова что-либо подобное не выкину, а может быть, еще и похуже.

Горбах подходит к дубу.

Горбах. Значит, ты мне не хочешь сказать, что ты имел в виду.

Алоис. Господин директор, я клянусь...

Горбах. Возможно, ты получил задание.

Алоис. Это был рецидив.

Горбах. Алоис, я хотел бы знать, о чем ты думаешь.

Алоис. Я тоже, господин директор. Поэтому я и хочу уехать в Сент-Фаццен. Подсознательное, говорил профессор, это как белочка: нужно сидеть совершенно спокойно на солнце, тогда она вскочит на плечо, скользнет вниз по рукаву, съедет на колено и ест прямо из рук. (Указывает вниз, в долину.) Автобус уже остановился у ручья. (Подходит к вещам, берет рюкзак и заглядывает в него.)

Горбах. Там что-то шевелится, Алоис.

Алоис. Да, господин директор, я утаил от вас. Но ему было только одиннадцать дней, когда Анна прибежала с молотком... Он из рода Даниэля. Взгляните сами. Он здесь один-единственный. Потомства от него не будет. Он слишком слабенький. Я его беру с собой. Наверно, никому это не идет на пользу, когда ты остаешься последним. Вы не сердитесь, господин директор?

Горбах. Ты мог бы оставить его здесь, Алоис. Ему будет хорошо у меня.

Алоис. Вы меня обрадовали, господин директор. Только я все-таки должен взять его с собой. Он привык ко мне. Я его держал на чердаке. (Осторожно берет рюкзак.) Не забудьте посылать Анне иногда какие-нибудь пустяки, изредка, к воскресенью. В этих заведениях очень хороший уход, но по воскресеньям, после обеда... такая тишина стоит в доме... Хорошо, если что-нибудь в это время можно распаковать и бумага чуть-чуть шуршит.

Горбах. Желаю тебе счастливого пути, Алоис.

Трясут друг другу руки. Алоис надевает шапку.

Алоис (беря картонку и чемодан). Вы же знаете, я счастливчик! Просто стыдно, что мне всегда так везет, а на земле все идет хуже и хуже. Повсюду такое напряжение, а у меня спокойная жизнь в Сент-Фаццене. (Прислушивается.) Автобус!.. Ну, прощайте, господин директор! (Идет налево, снова останавливается.) Если вы Анне будете что-то посылать, то что-нибудь в серебряной бумаге. Она ее любит. Может быть, даже кусочек мха. В особенности осенью. Осенью она всегда так любила мох. Я об этом говорю, потому что я ей ничего такого послать не смогу. В таком заведении, господин директор, не растет никакой мох. (Кивает, уходит.)

Горбах машет ему вслед швейцарской фуражкой.

МАРТИН ВАЛЬЗЕР — MARTIN WALSER (род. в 1927 г.).

Немецкий писатель, драматург, публицист (ФРГ). Литературную деятельность начинал как режиссер, автор радиопьес и рассказов; за один из них — «Конец Темплоне» — был удостоен в 1955 году премии «Группы-47».

Перу М. Вальзера принадлежат романы «Супружества в Филиппсбурге» («Ehen in Philippsburg», 1957), «Половина игры» («Halbzeit», 1960), «Единорог» («Das Einhorn», 1966), «Болезнь Галлистля» («Die Gallistl'sche Krankheit», 1972), пьес «Господин Кротт в сверхнатуральную величину» («Uberlebensgroß Herr Krott», 1962), «Черный лебедь» («Der schwarze Schwan», 1964) и др.

Очерк М. Вальзера «Наш Освенцим» напечатан в «Иностранной литературе» (№ 10, 1966 г.). В этом номере мы знакомим читателей с его драматургией, публикуя пьесу «Дуб и кролик» («Eiche und Angora», Frankfurt am Main, Suhrkamp Verlag, 1962), за которую писатель был удостоен премии имени Г. Гауптмана.

Эта пьеса, премьера которой состоялась в 1962 году, представляет собой обвинение нацизму и злую сатиру на гитлеровских последышей, сменивших коричневую форму на более современные одежды. Действие пьесы развертывается на протяжении ряда лет — с апреля 1945 по конец 1960 года.

Примечания

1

Утренний завтрак (франц.).

2

Пражская ветчина (франц.).

3

Яйцо всмятку а ля Опера (франц.).

4

Мясо Штефания (франц.).