Дуб и кролик - Мартин Вальзер

Потц. Я отказываюсь.

Горбах. А я абсолютно все забыл. Господин школьный советник, как по-французски «связать»?

Шмидт. Все зависит от того, в каком смысле. Enchainer, ligoter.

Горбах. А как сказать «нас связали»?

Шмидт. Собственно говоря, этот вопрос не имеет никакого отношения к моему предмету. Поэтому я не могу гарантировать точность. Так вот, во французском языке... Нет, не так... Я хочу сказать, что у них все зависит от того, какое действие вы обозначаете — то, которое происходило в прошедшем времени, но последствия которого имеют место в настоящем...

Горбах. Господи боже мой, чем вы занимаетесь?

Шмидт. Если я составлю предложение с глаголом avoir, а правильнее будет в данном случае применить глагол etre...

Горбах. Господи, но тогда возьмите этот etre!

Шмидт. Я покрою позором немецкую педагогику, если в первом же предложении допущу ошибку...

Машник. Господин крейслейтер, с вашего разрешения, я работал в Париже в «Амбассадоре». Для меня не будет такой трудности немножечко припомнить, как нужно сказать.

Горбах. Пожалуйста, Машник, сделай это, только поскорее. Спокойно припомни.

Машник. Я скажу господам французам так. (Поворачивает голову в ту сторону, откуда ожидаются французы.) Я скажу: Messieurs... понимаете, это должно быть вежливое обращение, руганью и криком мы теперь уже ничего не добьемся... Messieurs, on nous a ligote.

Горбах (пробует). On nous a ligote. Смотрите, получается. On nous a ligote... Слушай, Алоис, если и на этот раз все обойдется благополучно... я воздвигну часовню здесь, на Дубовой горе.

Алоис. Ах, господин крейслейтер!

Горбах. Ах, Алоис, называй меня снова просто Горбах. Вечно эти чины. В конце концов, Алоис, мы все только люди.

6. Апрель 1950 года. Перемены на Дубовой горе.

Второй рецидив Алоиса.

На вершине уже стоит ларек для продажи сосисок; по случаю праздника воздвигнута скромная триумфальная арка, украшенная гирляндами. Потц и Алоис стоят перед пюпитром с нотами. Потц указывает Алоису вступление. Машник прикрепляет памятную доску к самому старому дубу. В руках у него пурпурно-красный платок, которым он позже завесит доску. Серый день.

Слева выходит Анна.

Анна. Алоис тоже попадет на доску?

Машник. Как бы я мог стать государственным служителем, Анна, если бы я выбалтывал то, что по службе не должно быть выболтано?

Анна. А я тоже попаду на доску?

Машник. Боже мой, Анна, что ты о себе воображаешь!

Анна. Я освободила Ежи.

Машник. Никто теперь не сердится на тебя за это, но, чтобы попасть на доску, этого недостаточно. Главное в данном случае — общественный интерес.

Анна. Алоис.

Алоис. Да, Анна.

Анна. Иди сюда.

Алоис смотрит на Потца.

Потц. Ну, что опять случилось, госпожа Грюбель? Мы немножко волнуемся перед дебютом? Допускаю. (Протягивает ей руку.)

Анна отворачивается.

Добрый день, госпожа Грюбель. Только не волнуйтесь, это соло будет огромным успехом Алоиса. И вашим тоже. Голос у него окреп, но при этом ничего не потерял. Правда, Алоис? Ну да, мы с ним хорошо поработали. Народ будет говорить только об Алоисе.

Анна. Они уже и так говорят об Алоисе. Потому что он теперь наконец-то выступит публично, говорят они, и голос у него как у соловья, господин старший школьный советник.

Потц. Школьный советник, с вашего позволения. Поймите, я не жалуюсь.

Анна. Как у соловья, господин... господин...

Потц. Школьный советник, с вашего позволения.

Анна. А вам бы хотелось быть женатым на соловьихе?

Потц. Я считаю, что вряд ли следует так буквально понимать столь популярное народное сравнение.

Анна. А как еще можно это понимать?

Потц. В переносном смысле. Так сказать, в общем смысле.

Анна. Алоис, пойдем.

Алоис. Да, Анна.

Потц. Алоис!

Алоис. Но если Анна не хочет, господин школьный советник.

Потц. Анна волнуется перед дебютом. Не правда ли, госпожа Грюбель?

Анна. Я думаю, мы-то с вами понимаем друг друга.

Потц. Я надеюсь, госпожа Грюбель.

Анна. Сначала из моего Алоиса сделали кроликовода, а теперь его приучают к пению. Как господам будет угодно.

Потц. Но голос, госпожа Грюбель...

Анна. Память человеческая должна быть как сито, а не такой подвал в голове, в котором все остается навечно.

Потц. Но голос, госпожа Грюбель...

Анна. Да, я знаю, он должен петь соло для того, чтоб каждый вспомнил, что с ним случилось!

Потц. Госпожа Грюбель, как раз чудо этого голоса заставляет нас забывать обо всем земном. Не правда ли, Алоис?

Алоис. Я понимаю вас, господин школьный советник.

Потц. Вы действительно не верите в то, что музыка имеет власть над людьми?

Анна. Плевала я на музыку.

Потц. Госпожа Грюбель, весьма сожалею, но я должен прямо вам сказать: возможно, вы просто немузыкальны. Или (быстро) ...вы опять пьяны.

Анна. Алоис, ты идешь, наконец?

Потц. Но, госпожа Грюбель... праздник... все уже подготовлено. Соло является кульминационным пунктом...

Машник (докладывает из глубины сцены). Прибыл земельный советник.

Потц. Земельный советник, госпожа Грюбель.

Анна. Алоис!

Машник. Господин бургомистр.

Потц. Господин бургомистр!

Алоис. Подумай, Анна. Какой большой праздник!

Машник. Хоровой кружок.

Потц. Алоис наконец будет принят. Это самый великий день в его жизни. Неужели вы его испортите? Вы этого не сделаете.

Флаги, гости под открытыми зонтиками появляются со всех сторон. Анна видит, что она окружена. Она мчится к триумфальной арке, срывает гирлянду.

Машник!

Машник. Анна! (Вешает гирлянду на место.)

Алоис (мягко, уводя Анну налево). Анна, не делай этого. Я так люблю петь. Ты же это знаешь. Позволь мне, Анна.

Анна. Но люди, Алоис. Они такие подлые.

Алоис. Они хотят меня послушать. Они радуются пению.

За это время все встали на свои места.

Потц докладывает Горбаху. Горбах стоит в центре, готовясь произнести речь.

Горбах. Алоис!

Анна удерживает Алоиса.

Алоис. Так точно!

Анна. Алоис!

Алоис. Иди, Анна. Я скоро приду домой.

Горбах . Алоис!

Алоис. Так точно! (Подталкивает Анну и стремительно бежит к Горбаху.)

Хоровой кружок Брецгенбурга, офицер французской армии, земельный советник, бургомистр и прочие гости уже собрались. Внимательно слушают. Горбах выступает, иногда заглядывая в маленькую шпаргалку.

Горбах. В тот день погода была лучше, чем сегодня, но это единственное, что было лучше. Страшный был апрель, клянусь богом, мы все это помним. И то, что мы сегодня, ровно пять лет спустя, так мирно, в полном здравии, здесь собрались, этим мы не в последнюю очередь обязаны мужеству нашего Алоиса Грюбеля. Да, да, Алоис. Тебе и согражданам, которые поняли, что было поставлено на карту. Когда в ту минуту я почувствовал, что ты задумал, на мои плечи легла тяжелая ответственность. Могу ли я, должен ли я... Я знал, что я должен и что я могу. Поэтому я позволил тебе удалиться к твоим кроликам, к твоим шкуркам, которые не без глубокого смысла носили имена наших еврейских сограждан. В те времена достаточно было подмигнуть, сделать одно чуть заметное движение рукой, чтобы понять друг друга. Разве тогда, в те бесчеловечные годы, кто-либо знал, кому можно доверять? Никто этого не знал. Скорее можно было тогда довериться этому воронью. (Указывает вверх.) Столько зла было тогда между людьми. (Его явно раздражают вороны, которых он только теперь заметил.) Да, эти вороны над нами... в те дни... именно они... они всегда... я хочу сказать... я счастлив, что вороны... я имею в виду, я счастлив, что не было произведено ни одного выстрела в защиту Брецгенбурга. Памятная доска, которую вы, господин бургомистр, через несколько минут откроете... Мы приведем своих детей к этой доске, и они прочтут тогда эти прекрасные слова: «Кто с оружием в руках защищает Родину, тот разрушает ее». Во время печальных событий того злосчастного апреля я принял решение: если мне будет дарована возможность остаться в живых, воздвигнуть здесь, на Дубовой горе, строение. Часовню. Как известно, существует весьма разумное правило: строй только то, что ты можешь финансировать. В один прекрасный день часовня будет построена. Для того чтобы приблизить эту прекрасную цель хотя бы на один шаг, здесь сначала будет построено другое здание. (Делает знак Алоису.)