Проект «Конкистадор» - Сергей Самаров

– Вам нравятся лавры полковника Квачкова? – с насмешкой спросил следователь, ничуть не потерявший хладнокровия.

– Владимир Васильевич весьма уважаемый человек и в армии, и в гражданском обществе. Хотя мы с ним лично, к сожалению, не знакомы, но уважать вполне можно и заочно. Вам, при всем старании, не испачкать его имени. Вам и вашим бездарным коллегам.

– А ваше?

– Руки коротки, – Владимир Алексеевич почувствовал в вопросе мимолетную скользкую угрозу, и сказал предельно жестко. – И их обломать недолго. Вне боевой обстановки я человек не слишком терпеливый, и потому предупреждаю вас заранее: держите дистанцию, которая должна отделять подлеца от порядочных людей. Иначе они могут воздать вам по всем статьям.

Угроз следователь, наверное, несмотря на молодость, слышал немало, а свою порядочность он оценить мог, наверное, даже лучше подполковника Кирпичникова. И потому продолжал с упрямым самодовольством.

– В моих возможностях перевести вас из категории свидетелей в категорию подозреваемых. Тогда мне уже не придется ездить к вам за дачей показаний. Я буду просто звонить, и вас будут привозить ко мне в кабинет из камеры. Вы этого добиваетесь? Вас, насколько мне известно, в трудном положении взяли на новую службу с испытательным сроком. После ареста – а любой суд санкционирует его, тем более наш, районный, – ваш испытательный срок закончится раньше, чем мы проведем расследование. Это тоже вас устроит?

– Я не собираюсь вам объяснять, чего я добиваюсь и что меня устроит, но могу вам гарантировать только одно: я приложу определенные усилия к тому, чтобы вы лишились вашей должности. Это я вам обещаю. И возможности для этого я имею, будьте уверены. А сейчас попрошу не мешать мне ужинать. Вы способны испортить аппетит любому человеку, очень уж у вас пресная и подлая рожа. Прощайте. Надеюсь никогда больше вас не увидеть.

Утром Владимир Алексеевич поехал на службу невыспавшимся. Для него самого такое состояние было непривычным. Сколько раз в боевой обстановке, когда спать приходилось урывками по пятнадцать минут каждые четыре часа, как обычно делается в ходе длительного марша, он быстро втягивался в ритм. А здесь, в расслабляющей домашней обстановке, после беседы с молодым следователем и, тем более, после таких событий, как убийство священника, тоже дающее пищу для размышлений, никак не удавалось уснуть. А если и удавалось задремать, то сны приходили такие, что лучше бы вообще не смыкать глаз.

В результате подполковник Кирпичников проснулся совершенно в непривычном для себя разбитом состоянии. Нечто подобное он исытывал только один раз – когда ему сообщили о расформировании бригады, переводе молодых офицеров на службу в другие части и об отправке старших офицеров в отставку. В глубине души Кирпичников понимал, почему он так нервно реагирует на жизненные несправедливости. Где-то там, в боевой обстановке, он всегда был готов к любому повороту событий. В спокойной же обстановке такого настроя нет, и потому возникающие неприятности переносятся гораздо сложнее. Они словно бы бьют в тот момент, когда ты не выставил защиту.

Добравшись до своего кабинета на полчаса раньше остальных, подполковник сразу сел писать рапорт о вечерней операции совместно с силами областного управления внутренних дел. За свою армейскую жизнь подполковник написал столько рапортов, что научился делать их предельно сжатыми и лаконичными, полностью состоящими из фактов, без всякой «воды». И потому успел составить документ до того, как дверь без стука приоткрылась и в нее заглянул генерал-лейтенант Апраксин.

– Утро доброе, Владимир Алексеевич. Вижу, вы с утра успели потрудиться.

– Труд невелик по объему, товарищ генерал, – подполковник Кирпичников встал и протянул рапорт Апраксину, который сразу пробежал его по диагонали.

– Ну что, отработали по двойной программе, и я не вижу вашей вины в перевыполнении нормы, – сказал Виктор Евгеньевич, завершив чтение и свернув лист бумаги пополам. – Мне вчера из ГУВД уже звонили, благодарили за прекрасно выполненную работу. Правда, ничего не сказали о перевыполнении. Наверное, подполковник Васильков записал захват бандитов на счет своей группы. Ты против не будешь?

– Мне не жалко, – сдержанно улыбнулся Владимир Алексеевич. – Милиции тоже нужно звездочки зарабатывать. То, что для спецназа ГРУ считается проходным моментом, для них чрезвычайная ситуация, подвиг. Пусть записывают.

– Ты, я вижу, не в настроении… Следователь вчерашний не понравился?

– На мой армейский простецкий вкус, товарищ генерал, таких следователей необходимо расстреливать еще до зачатия.

– Кардинальная мера. Если бы еще и судей наших судов… – согласился генерал. – Рассказывай по порядку.

Владимир Алексеевич хорошо помнил, что еще вечером пообещал генералу в телефонном разговоре подробно передать суть беседы со следователем. И потому хорошо продумал, что и как сказать, и расставил акценты там, где их следовало расставить. Все прозвучало убедительно и ни в какой мере от правды не отступало. Генерал возмутился.

– Так и пригрозил арестом?

– Так и пригрозил. И не сомневается, что их районный суд даст санкцию. Я считаю, что это шантаж, и с помощью шантажа меня пытаются заставить давать какие-то показания, которые нужны им для их темных делишек.

– Не расстраивайся. Это я улажу. Сегодня же этого следователя там не будет. А если и будет, то с дела его снимут с соответствующей формулировкой. У нас слишком серьезная операция предстоит, чтобы еще отвлекать командира оперативной группы на всякую следственную ерунду. На сегодня какие планы?

– Занятия согласно расписанию подготовки. Что слышно про пополнение?

Подполковника Кирпичникова интересовали кандидатуры офицеров спецназа, которые он предложил. Апраксин обещал изучить их личные дела.

– Сегодня будем решать. Я сообщу. В десять часов прибудет ваш «старшина роты». Попрошу принять его уважительно. Я лично уговорил его уволиться с работы, которой он дорожил. Кстати, Гималай Кузьмич свободно владеет испанским. У него мама наполовину испанка, а бабушка испанка полностью – была вывезена в Союз ребенком в тридцать седьмом году, когда Франко пришел к власти. Если возникнут вопросы, обращайся. Я сегодня, пожалуй, почти весь день буду на месте. Если уеду, звони.

– Хорошо, товарищ генерал.

Дверь открылась без стука, и вошли майор Старогоров с капитаном Радимовым. За порогом встали по стойке «смирно».

– Вольно, – дал генерал команду. – Утро доброе, молодые люди. Не буду вам мешать. Кстати, Владимир Алексеевич, на нашу операцию дали сверху окончательное «добро», можешь вводить группу в курс дела. В общих чертах.

– Я, товарищ генерал, остальных черт сам пока не знаю.

– Полковник Градовокин готовит материалы. Поскольку «добро» получено, он форсирует процесс. Поинтересуйся, когда он планирует ознакомить вас со своими набросками. Дорабатывать будете вместе. Может, и я что-то подскажу, поскольку в Латинской Америке работал.

– Понял, товарищ генерал.

С начальником оперативного отдела Департамента «Х» полковником Градовокиным Владимир Алексеевич накануне уже познакомился…

В дверь постучали в то время, когда группа работала над документами, изучая все возможности летающего «ведра» с замысловатым и ничего не говорящим названием БПЛА ВВП. Владимир Иванович Авсеев с утра заглянул в кабинет, принес документы и сообщил, что уже созванивался с создателями летательного аппарата и удивил последних вариантом, который сумела применить на практике майор Ставрова. И даже предположил, что, если как следует изучить всю документацию, то можно обнаружить еще какие-то возможности «ведра». Владимир Иванович, зная, очевидно, о предстоящем задании больше самих офицеров оперативной группы, попросил обратить особое внимание на манипуляции аппаратом в условиях существенных полетных помех, которые могут возникнуть в густом тропическом лесу. Авсеев ушел, а через пять минут в дверь снова постучали.

– Войдите, – на правах старшего сказал подполковник Кирпичников.

Дверь открылась и вошел сухощавый, но крепкий и жилистый остролицый человек ростом чуть ниже среднего. Он был в цивильной одежде, но держался почти по-военному, хотя стойку «смирно» при входе не принял.

– Слепаков Гималай Кузьмич. Прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего… То есть, вообще… Для прохождения службы, короче…

Гималай Кузьмич еще не забыл, кажется, уставные формы обращения, но путался, не зная, как вести себя, поскольку воинского звания он уже не носил, тем не менее пришел как служащий в военизированную систему. Путаница между гражданской и военной манерой общения мешала ему чувствовать себя раскованно. Армейские привычки в нем были еще сильны, однако гражданское поведение бывшему прапорщику ВДВ тоже было по душе. Но он, кажется, был готов общаться так, как ему предложат.