Измена. Искры над пеплом (СИ) - Шторм Диана

Машенька, давай дождемся твоего возвращения. Ты сама с ней поговоришь и тогда уже решишь, что делать дальше. Я уверен, что к тому моменту, всё разъяснится. Ну не захочешь, чтобы она жила с нами – придумаем что-нибудь вместе. Квартиру ей снимем или ещё какой-то выход найдём. Так будет лучше, поверь мне.

Любимая моя Мышка, скоро этот кошмар закончится и мы опять будем вместе, как раньше. Скучаю и с нетерпением жду встречи! Люблю тебя, моя радость! Поправляйся скорее!»

Меня то в холод, то в жар бросает, пока я это сообщение Свете зачитываю. Плохо так. Вроде вот, сделала шаг навстречу, попыталась подойти ко всему отстранённо, непредвзято. Забила на свои собственные эмоции, переступила через обиду и боль. А он… он даже не попытался понять и поверить. За Катю он переживает! А как же я?! Почему он встаёт на сторону девчонки, которую до того как она к нам переехала, лишь один раз в жизни видел? Почему не хочет вместе со мной разобраться в случившемся? Почему ему легче верить не в коварство моей сестры, а в мою психическую нестабильность? Разве невиновный, любящий будет так поступать? Ведь тот же Воробей или Светлая мой рассказ под сомнение не поставили. А Митя? Ведь он должен знать, что я не склонна к бредовым фантазиям! Почему я должна верить в секс без его согласия, если он отказывает мне даже в крупице понимания?

– Ненавижу! – выдавливаю я сквозь плотно стиснутые зубы и, невзирая на слёзы пытаюсь набрать ответное: «Пошёл к чёрту!»

Светлая наклоняется и быстрым движением выхватывает телефон из моих трясущихся рук.

– Погоди! – говорит она в ответ на мой возмущённый возглас, – Маш, послушай! Ну что это тебе даст? А вдруг он действительно ни при чём и эта пигалица его в такой оборот взяла, что он даже мысли плохой о ней не допускает. А представь, что будет, если она и дальше его обрабатывать продолжит.

– Обрабатывают, когда нужно обрабатывать. Больше похоже на то, что они просто спелись и издеваются надо мной, – возражаю я.

– Может быть и так. А может и нет. А что если она действительно сама всё это замутила? Что если твоя Катя действительно чем-то опоила твоего мужа и воспользовалась его невменяемым состоянием? Что если она на самом деле причастна к гибели твоего ребёнка? Ты дашь ей победить? Уйти от наказания?

– Даже если это она, то я ничего уже доказать не могу. Времени прошло много. Да и анализы, что у меня брали – там же никакой химии не нашли. – голова тяжёлая, щеки пылают огнём, – Свет, я её с рождения помню. То, что она с ним была – это одно. Но травить моего ребёнка… Не могу в это поверить!

– В жизни всякое случается… – вздыхает Светлая, – Маш, а что если я, до твоего возвращения, у тебя дома поживу? Понаблюдаю за ними, постараюсь с Митей поговорить, за сестрой твоей присмотрю… Я же давно ремонт в квартире запланировала, ну вот сейчас и начну, а на это время к вам. Как тебе такая идея?

Смотрю на неё с сомнением.

– Ну пожалуйста! Ради меня! – настаивает подруга.

Боже мой, какая бессмыслица спорить с очевидным. Но Светлая так просит…

– Хорошо, – наконец соглашаюсь я, – Делай как знаешь.

– Вот и здорово! – ободряюще улыбается подруга, – И, кстати о птичках: кто такой этот твой «Джек Воробей»? Мне кажется, что ты раньше мне о нём не рассказывала…

Глава 19

– Так кто же это такой? Ты мне о нём не рассказывала.

«Джек Воробей»? Светка не так уж далека от истины. Когда мы были помладше, то Гоше действительно нравился этот персонаж, да и морем он прямо-таки бредил. Мечтал стать моряком, когда вырастет.

На второй год нашего знакомства он себе даже ухо проколол. Причём сделал это сам, с помощью большой цыганской иголки. Помню, как вышел во двор, с малиновой припухшей мочкой уха, в которой красовалось маленькое серебряное колечко. Сказал, что настоящему моряку без такого украшения – ну никак. Нам, двенадцатилеткам, это тогда очень крутым показалось. А вот папа его знатно поругал, требовал, чтобы сын немедленно вытащил из уха «девчачью цацку». Не знаю как они в итоге договориться смогли, какие там аргументы Гоша отцу привёл, но это колечко в его ухе ещё два года проболталось. А потом в жизни Гоши случилась первая потеря.

Того, спасённого нами мышонка, Воробей, с моего согласия, забрал к себе. Его родители не возражали, но поставили условие, что сын сам будет ухаживать за зверушкой. Воробей был счастлив. Назвал мышонка Корсаром и действительно к заботе о питомце подошел очень ответственно. Как выяснилось, животных Воробей очень любил. Но на собаку или кошку его родители ни в какую не соглашались. И вот, наконец-то, у него появился столь желанный питомец. То, что это была всего лишь мышь, Воробья нисколько не смущало. Он очень быстро привязался к грызуну, и тот отвечал моему другу полной взаимностью – отзывался на кличку, охотно шёл на руки, забирался по одежде на плечо, усаживался там и благодарно щекотал маленьким нежным язычком лицо и шею хозяина. Когда я приходила к Гоше в гости, то мы вместе выгуливали Корсика на подоконнике, с интересом наблюдали за ним и угощали маленького белого подлизу сочными одуванчиковыми листиками. А на четвёртое лето он просто умер. Неожиданно, без каких-либо предпосылок. Утром Воробей подошел к клетке, чтобы дать Корсику еды и обнаружил его уже окоченевшим.

Гоша тут же позвонил мне, поделился своим горем и сказал, что если я хочу, то могу прийти и проститься с Корсаром. Оглушенная новостью, я тут же побежала к нему. На моего друга смотреть было больно. Он страдал и я чувствовала это. Отец Гоши убеждал его, что три года – это предел мышиной жизни, но Воробей всё равно вбил себе в голову, что Корсар не умер бы, если бы его вовремя отвезли к ветеринару.

Отец Гоши положил Корсика в коробку из под телефона и пообещал, что похоронит его в каком-нибудь тихом месте. Вот тогда-то Воробей и вынул из уха своё «пиратское» колечко. Это был его прощальный подарок пушистому другу.

Когда отец Гоши ушёл на работу, мой друг лег на кровать, спрятав лицо в подушке. По чуть вздрагивающим плечам, я поняла, что он плачет. Это были беззвучные слёзы, он стеснялся показывать их окружающим и сдерживался как мог.

«Мужчины не плачут» – не раз говорил его отец. Но, в тот момент, я смотрела на Воробья и не понимала, что же в этом такого постыдного. В моей душе смешались воедино горе, жалость, нежность и желание утешить. Помню, что легла с ним рядом, обняла, прижала к себе. Мы просто лежали молча: Воробей плакал, а я гладила его по голове, вслушиваясь в прерывистое дыхание, ощущая стук его сердца. Мы тогда так и уснули обнявшись. А когда, через пару часов, проснулись, то не могли скрыть внезапно охватившее нас смущение. Я поспешила с ним попрощаться и побежала домой, взволнованная чем-то новым, промелькнувшим в его взгляде и сбитая с толку от наплыва собственных, неясных и будоражащих душу эмоций.

Два дня после этого Воробей общался со мной как-то отстраненно. А на третий день он отозвал меня в сторону, подальше от любопытных взглядов и, глядя мне прямо в глаза, признался в любви…