Невеста без фаты - Джиллиан Хантер

— Не в этом конкретном случае. Кроме того, сэр, вы достаточно давно берете у меня уроки, чтобы знать, что я проповедую самоконтроль.

— С этим не поспоришь.

С тех пор как по настоянию приемного отца, связи которого оказались весьма полезными, Кит подал прошение о получении диплома учителя фехтования, он ни разу не позволил себе участия в дуэли, как бы его ни провоцировали. Ведь для магистра фехтования дуэль с соперником, явно уступающим ему в мастерстве, была бы преступлением против чести. Кит давно решил — чем убивать ближнего ради того, чтобы доказать свое превосходство, уж лучше забивать головы легкомысленным студентам мечтами об опасных приключениях.

Впрочем, иногда он все же принимал вызов, когда надо было проучить какого-нибудь зарвавшегося болвана, уверовавшего в свою исключительность.

Такое случалось не часто — раз или два в год. Как правило, поединку предшествовали обильные возлияния; и женщина, из-за которой и разгорался сыр-бор, с пьяных глаз казалась намного симпатичнее, чем на следующее утро. Но Кит видел слишком много греха в своей жизни, чтобы его мог соблазнить заурядный адюльтер.

Разумеется, как и любой виртуоз, он был не прочь скрестить шпаги с желающими проверить свое мастерство за несколько лишних фунтов. В конце концов, полный карман всегда лучше пустого.

Сэр Годфри сделал добрый глоток вина.

— Вы сегодня завоевали зал. Думаю, что после сегодняшнего представления вы могли бы уложить в постель любую женщину этого города, какую бы только ни захотели.

— Ну, это преувеличение, — со смехом сказал Кит.

Даже если бы это было правдой, на ум приходила только одна женщина. Он не знал ее имени. У него не хватило ума спросить, но он знал, что ее нет в этой комнате и что она не из тех, кто готов ответить на заигрывания повесы на полутемной лестнице. И сомнительная честь поучаствовать в спектакле также была ею отвергнута.

Он не мог объяснить, почему его так влекло к ней. Почему он чувствовал, что может говорить с ней как с другом.

Свежесть, чувственность и мгновенно возникшее ощущение общности — и все в одной женщине. Он не мог припомнить ни одной леди, которая бы сочетала в себе все эти качества. Женщины, которые были его любовницами, и женщины, которых он считал друзьями, принадлежали разным группам. Он невольно задавался вопросом о том, что она вообще здесь делала. Здесь были люди из высшего общества, к которому она, кажется, не принадлежала. Как, впрочем, и он сам. Он давал уроки джентльменам, но он не был одним из них. Сегодня он развлекал высший свет на благотворительном балу маркиза, устроенном, как и все балы, что давал маркиз, с грандиозным размахом, но ему не следовало обманывать себя — он был лишь лицедеем на этом празднике. Как бы его ни хвалили, как бы ни льстили ему леди и джентльмены, для них он оставался простолюдином, зависящим от таких джентльменов, как сэр Годфри, которые платили ему за уроки.

— Вы безупречно исполнили эпизод с плащом и фонарями, — сказал Кит, поборов желание еще раз взглянуть на часы. — Ни одного неловкого движения. Смею сказать, злоумышленнику следует дважды подумать, прежде чем на вас нападать.

— Жаль, что леди, на которую я так стремился произвести впечатление, пропустила мое представление. Все из-за хворой старой тетки.

Кит изобразил сочувствие. По правде говоря, сэр Годфри нравился ему все меньше и меньше. Чем больше Годфри говорил, тем больше обнаруживал свое двуличие. Он презрительно отзывался как об аристократах, которым завидовал, так и о тех, которые на него, торговца, работали. Фехтование было для него лишь средством пустить пыль в глаза, но не искусством. Сэр Годфри был мужчиной умным, но недобрым.

Годфри рукой, в которой держал бокал, указал на дальнюю стену:

— Вы знаете, сколько стоят эти римские статуи?

Киту нравились красивые вещи, даже если они были копиями, а не подлинниками, и он даже покупал красивые безделушки, если они были ему по карману. Но опять-таки он не был аристократом, и вкус его был далек от изысканности. Он не мог весь день любоваться древними руинами. Ему надо было зарабатывать на хлеб.

— Я даже не знаю, подлинные ли они, — честно сказал Кит.

— Для простых смертных, таких, как мы с вами, это особого значения не имеет, — откликнулся Годфри. — Реплики в розницу идут за очень хорошие деньги. Все прямо-таки помешались на старине. Вы знаете, как моя невеста предложила провести ближайшие несколько дней в столице?

— Посетить музей? — поинтересовался Кит.

— Я бы мог понять такое желание, — сказал Годфри. — Но нет. Она желает посетить выставку древних надгробий. Можете себе представить? Красивая леди готова платить деньги за то, чтобы рассматривать могилы незнакомцев.

— Как вы говорите, это всеобщее помешательство. Мода. — О чем Кит подумал, и то лишь на мгновение, так это о том, какой должна быть женщина, чтобы она могла бы удовлетворить всем притязаниям Годфри. — Смею ли я спросить, почему вы идете у нее на поводу?

— Смеете. Поскольку я сам поднял эту тему. Я от нее без ума. Я был немало удивлен, когда она согласилась за меня выйти. Впрочем, нельзя сказать, что она приняла мое предложение сразу и с радостью. За ее руку боролись еще трое господ. Но она все же выбрала меня. — Годфри осушил бокал. — Или, лучше сказать, ее тетя остановила на мне свой выбор. Мне пришлось убедить старушку, что она не прогадает, если выберет меня.

— Потому что вы?..

— Потому что у меня самые лучшие манеры и потому что я не повеса и не мот. Когда вы познакомитесь с моей нареченной, возможно, вы поймете, почему мне так отчаянно хотелось ее заполучить.

— Она очень красива?

— Да. И еще она богатая наследница, что совсем нелишнее, если вы понимаете, о чем я.

Когда барон Эшфилд умер, Франческа потеряла самого лучшего друга, какой был у нее за всю жизнь. Отец выбрал ей в мужья Генри, когда Франческе было семнадцать, и Эшфилд тогда служил в армии. Отец ее настоял на этом браке, потому что это был разумный выбор, и Франческа рыдала не одну неделю, потому что любила племянника викария, и если ее выбор не был разумным, тогда она просто не понимала, что такое разумный выбор.

Она вся сжалась в комок, когда познакомилась с бароном, неуклюжим увальнем в два раза крупнее ее, который почти все время молчал, а если и говорил, то отрывистыми, незаконченными фразами, что заставляло ее усомниться в его умственных способностях. И только после трех лет брака он признался, как сильно ее любит.

Она лежала в постели, подавленная, после четвертого подряд выкидыша и осознания того ужасного факта, что никогда не сможет выносить ребенка. Франческа даже не подозревала, что мужчина способен на такие сильные переживания, что мужчина способен так горевать.