Последний свидетель. История человека, пережившего три концлагеря и крупнейшее кораблекрушение Второй мировой - Фрэнк Краке

– Заткнись!

Они переехали канал, и у Вима перехватило дыхание. Он точно знал, где они сейчас, – Северный Амстел-канал, впадающий в реку Амстел. Он так часто плавал здесь на своей лодке. Он начал догадываться, куда его везут. С начала оккупации улица Ойтерпестраат пользовалась зловещей репутацией. Здесь располагалось гестапо и центральный участок полиции.

Ойтерпестраат. Это название произносили только шепотом, когда люди рассказывали друг другу об исчезнувших родственниках, соседях и коллегах. Один из друзей Гера пробыл там две недели и вышел совершенно неузнаваемым. Когда-то здесь находилась школа для девочек, теперь же тут мучили, терзали и убивали людей. Множество борцов Сопротивления нашли здесь свою смерть, а многих мучили так, что они теряли рассудок. После историй, рассказанных Гером, Вим несколько ночей не мог заснуть.

– Пошевеливайся! – рявкнул полицейский, когда они сошли на остановке.

Пассажиры не осмеливались смотреть, как его выталкивают из трамвая. Вим чуть не упал. Они миновали пост охраны и подошли к входу. Вверху развевался черный флаг с зигзагами молний. Когда документы были оформлены, голландец в форме немецкой службы безопасности (СД) повел его в здание. Повсюду Вим видел людей в форме СД и СС, говоривших по-немецки. Он иногда видел таких на Каттенбурге, но никогда еще их не было так много. Они прошли по длинному коридору, голландец открыл дверь камеры, втолкнул Вима туда и запер дверь. Вим во второй раз за два дня оказался в тюрьме.

На нарах сидел мужчина лет сорока. Он сказал, что его зовут Фредерик и он из Утрехта.

– Зови меня Фред. – Он пожал руку Вима и сделал приглашающий жест: – Садись, парень.

Лицо у Фреда распухло, под глазом налился большой синяк. Весь он был покрыт кровью, синяками и ссадинами.

– Они обрабатывали меня два часа, – сказал Фред, – но я ничего не сказал.

– Что ты сделал? – спросил Вим.

– Тебе лучше не знать, чтобы этого из тебя не выбили. Этот Аус дер Фюнтен хуже всех. Чертов фриц! Товарищи предупреждали меня о нем. Настоящий садист, да еще и эсэсовец. Узнаешь, каковы немцы. А они еще называют себя высшей расой. Этому типу нравится смотреть, как другие мучаются. Грязную работу он оставляет подчиненным, руки пачкать не хочет.

– Я всего лишь сбежал из Германии, – сказал Вим. – Меня отправили туда на работу. Я же ничего больше не сделал…

– Им нет дела… Они захотят узнать, как ты сбежал, кто тебе помогал, кто укрывал, где ты брал еду. Они будут мучить тебя, пока ты не скажешь даже то, чего не знаешь.

Той ночью Вим не мог заснуть. Слова Фреда крутились у него в голове: «Чего не знаешь, того из тебя не выбить!»

На следующее утро дверь камеры с лязгом распахнулась.

– Алозерий! Выходи! – рявкнул надзиратель с дубинкой.

Было около семи утра, и за окном уже светило солнце. Фред спал – или притворялся.

Вим вышел. Надзиратель повел его по лестницам, несколько раз они свернули налево, потом направо. От надзирателя сильно пахло спиртным, и Вима замутило. Когда тот втолкнул его в кабинет и вышел, Вим почти обрадовался.

Голые стены. На столе в углу поблескивали непонятные железные предметы. Стол с черным бакелитовым телефоном. За столом сидел эсэсовец.

– Вильгельмус Йоханнес Алозерий? – спросил он на удивление высоким голосом.

– Да, господин. Это я.

Виму никак не удавалось взять себя в руки. Он обливался потом, голос его дрожал. Зазвонил телефон. Эсэсовец какое-то время молча смотрел на него, потом снял трубку. Двадцать секунд он слушал, потом бросил трубку. Он поднялся, открыл дверь и вызвал надзирателя:

– Sofort abführen! Убрать его, немедленно!

Слово sofort было Виму знакомо. Он и опомниться не успел, как снова оказался в камере. Вим изумленно огляделся. Фреда не было. Вима продержали там еще две ночи. Каждую минуту он ждал, что его вызовут и потащат на пытку. Мысли эти были мучительны сами по себе. В конце концов, он уже надеялся, что его замучают быстро, но надзиратели лишь приносили ему еду и воду. Его так и не вызвали, и Фреда он больше не видел.

На третий день рано утром охранник вошел в его камеру. Вим испугался, но не подал виду.

– Через полчаса тебя увезут. Собирайся!

Вим не понял, что ему собирать. Все его вещи забрали еще в Хорне. Ему оставалось лишь ждать. Полчаса тянулись, словно полдня. Что с ним сделают? Его снова будут допрашивать? В другом месте? Или что еще хуже? Вим попытался собраться с мыслями.

Шаги в коридоре стали громче. Два офицера СД открыли камеру и, не говоря ни слова, повели его из здания. На улице Вим всей грудью вдохнул свежий летний воздух, но времени, чтобы отдышаться, ему не дали. Через пять минут он снова сидел в трамвае, который шел на север, в центр города.

Когда они проехали Маурицкаде, он понял, куда его везут: центр для задержанных на Ветерингсшанс. Он знал этот дом, но никогда не был внутри – просто часто проезжал мимо, развозя заказы клиентам мясника. Здесь его передали другому человеку из СД, а тот привел его в комнату с грязными белеными стенами. Одна стена была покрыта красно-коричневыми потеками. За столом сидели трое из СД. Они спросили его имя и адрес. Вим честно все ответил. Тот, что сидел посередине (судя по нашивкам, он был старшим), сказал:

– А теперь мы сделаем твой портрет…

От того, как двое других хохотнули, холодок пробежал по спине Вима. Его поставили в тридцати сантиметрах от грязной стены, лицом к ней. Офицер ударил его ремнем по спине. Вим дернулся вперед, и голова его ударилась по стене. Удар был таким сильным, что он упал на колени. Все трое расхохотались, а он потерял сознание.

Камера была битком набита людьми. Вонь стояла такая, что он чуть не задохнулся. Духота коридоров в сравнении с камерой могла показаться морским бризом. Пять пар глаз смотрели на него. Вим пробормотал свое имя и сел прямо на пол в углу, где было свободное место. Камера была рассчитана на одного, максимум на двоих. У бетонной стены стояли деревянные нары, на полу валялась пара матрасов. В углу, справа от себя, он увидел железное ведро, туалет. Вонь от ведра смешивалась с запахом давно не мытых тел.

Вим дрожал. Он поднес руки к лицу и ощупал нос. Нос был покрыт кровью и жутко болел. Коснувшись лба, он вздрогнул. Все тело пронзила боль. На лбу он нащупал огромную шишку, налитую кровью. Верхняя губа была разбита, но зубы вроде бы уцелели. Сосед протянул ему миску с водой.

– Ополосни лицо. Хуже уже не станет.

Судя по чувству юмора, он был из Амстердама.

Настоящая боль пришла на следующий день. У Вима страшно болела голова. Все синяки и ссадины распухли и болели еще сильнее. Прошлой ночью он спал на бетонном полу. Хотя стояло лето, в камере было холодно и сыро. На паре тонких матрасов ему досталось не больше сорока сантиметров, и он скатился с них, даже не заметив. Его ели блохи, и он постоянно чесался. Вкуса еды он даже не почувствовал. Немного картошки и овощей, размятых в кашу, на металлической тарелке. Никакого мяса. Однажды охранник принес каждому по белому бумажному пакету с красным крестом. Там лежал помидор и немного сахара.

Заключенных периодически вызывали из камеры и после допроса возвращали дрожащих, с разбитыми головами. Через три или четыре дня Вим стал настолько грязным, что променял бы всю еду, лишь бы помыться. Голова напоминала перезрелую дыню.

Каждый день их на полчаса выводили на прогулку. Все двери распахивались одновременно, и их с громкими криками выгоняли в клетку на дворе. Эта клетка делилась на отделения, чтобы на открытом воздухе не оказалось слишком много заключенных. Повсюду были решетки – отсюда не убежишь.

Как-то днем в их крыло пришли восемь охранников. Дверь камеры напротив открылась, заключенных выволокли. Через пять минут все повторилось с камерой, расположенной по диагонали от камеры Вима. Шли часы. Вим гадал, в каком состоянии те вернутся. На следующее утро оказалось, что камеры все