Сталинская истребительная война (1941-1945 годы) - Иоахим Гофман

Признание разительной недооценки Красной Армии имеется даже в дневниках д-ра Геббельса, который 19 августа 1941 г. ретроспективно отмечал: «Мы, очевидно, совершенно недооценили советскую ударную силу, прежде всего оснащенность советской армии. У нас даже отдаленно не было ясного представления о том, чтó имелось в распоряжении большевиков. Отсюда и наши ошибочные оценки…» Рейхсминистр народного просвещения и пропаганды распространялся о том, насколько тяжело и без того далось Гитлеру решение напасть на Советский Союз, и добавил: «Но если заботы, которые при нашей неверной оценке большевистского потенциала пришлось нести фюреру, были уже столь велики и… так сильно напрягали его нервы, то что же было бы в случае, если бы у нас была ясность о полных масштабах угрозы!» Гитлер, добавил Геббельс, теперь очень негодует, «что позволил настолько ввести себя в заблуждение относительно потенциала большевиков донесениями из Советского Союза. В наших военных операциях нам доставила чрезвычайно много хлопот прежде всего его недооценка вражеских танковых и авиационных сил. Он очень страдал из-за этого. Имел место тяжелый кризис…» Известны высказывания из уст Гитлера, вполне подтверждающие это свидетельство. Так, в ставке фюрера 12 апреля 1942 г. Гитлер откровенно признал, что ошибся в оценке силы Красной Армии, заявив, что Советы «чрезвычайно замаскировали все, что касается их вооруженных сил. Вся война в Финляндии в 1940 г., как и русское вторжение в Польшу, осуществленное древними танками и оружием и плохо обмундированными солдатами, были сплошным крупным отвлекающим маневром, поскольку Россия в то время уже обладала вооружением, которое можно сравнить исключительно с немецким и японским».

Правда, последующие успехи Вермахта уже не позволили реально оценить ситуацию. Еще по оценке отдела иностранных армий Востока Генерального штаба сухопутных войск от 9 августа 1941 г. боевая мощь Красной Армии считалась исчерпанной, на значительные новые формирования больше не рассчитывали. «Отныне совокупных сил недостаточно ни для крупного наступления, ни для создания сплошного оборонительного фронта, — говорится там, — в отношении личного состава в обозримом будущем также должен быть достигнут предел.»

Поскольку в основу плана Генерального штаба Красной Армии от 15 мая 1941 г. были положены 258 советских дивизий, а до 8 августа на германском фронте появились уже 330–350 дивизий, то можно утверждать, не рискуя ошибиться, что еще в день начала войны в меньшем или большем удалении от государственной границы должно было быть сосредоточено примерно 300 советских дивизий. Главное командование сухопутных войск до 17 июня 1941 г. обнаружило на советской стороне лишь 182 дивизии (включая 7 танковых дивизий), а также 38 моторизованных механизированных бригад, а Гитлер в своем заявлении от 22 июня и вовсе говорил только о «160 советских дивизиях на нашей границе», то есть уже эта численность являлась в его глазах угрожающим фактором. Хотя, следовательно, имелись лишь неточные представления о подлинных размерах и наступательной ударной силе советской армии вторжения, ее развертывание даже в ожидаемых масштабах уже явилось предметом тщательного анализа. Правда, в целом советские меры расценивались как оборонительные, не в последнюю очередь — по политическим причинам. Тем не менее, ввиду обнаруженного сосредоточения сил с весны 1941 г. вновь и вновь возникала тревога по поводу опережающего нападения Красной Армии.

Уже в марте 1941 г., когда стали множиться сообщения о сильном сосредоточении войск в Прибалтике и появились высказывания латышских офицеров, например, полковника Опитиса и полковника Карлсона, что вблизи германской границы будут проведены крупные маневры, а затем начнется война с Германией, «нападение на Мемельскую [Мемель — ныне Клайпеда, Литва] область» впервые стало считаться не «полностью исключенным», а «возможным». Начальник штаба 18-й армии издал предупредительный приказ об «удержании плацдарма у Тильзита [ныне Советск, Россия]» и направил соответствующее предостережение 26-му армейскому корпусу. «Возможно, что русские начнут воевать путем наступлений, по крайней мере — в ограниченных масштабах», — заявляло и командование 16-й армии[72] 1 мая, а командование 3-й танковой группы высказалось аналогичным образом 30 мая 1941 г.: «Мобильные русские соединения в непосредственной близости от границы допускают возможность, что русские намерены нанести удар по немецким исходным позициям». С апреля стало ясно, что Красная Армия и «на румынской границе имеет достаточно мощные силы для внезапного начала наступательной операции». В мае и июне множились рассуждения, которые связывали стягивание «мощных мобильных сил» в непосредственной близости от границы у Черновиц и в Южной Бессарабии и подготовку переправочных средств у реки Прут с наступательными планами в южном направлении против Румынии.

А как обстояло дело с бросающимися в глаза фронтальными выступами у Белостока и Львова, из которых и должны были наноситься главные наступательные удары? Еще 20 мая 1941 г. Главное командование сухопутных войск считало вероятным лишь частичное наступление или контрнаступление против флангов прорвавшихся немецких соединений, в рамках «местного наступательного ведения обороны». Только в теории, но не на практике считалось возможным и «превентивное наступление» «на основе боевого развертывания», как оно было обнаружено, причем также с относительно ограниченными целями: «сильным ударом из района Черновицы — Львов на Румынию, Венгрию или Восточную Галицию, другой сильной наступательной группой из Белоруссии в направлении Варшавы или на Восточную Пруссию». Несмотря на растущую тревогу в майские и июньские недели 1941 года, руководящие органы Главного командования сухопутных войск еще не могли представить себе общего наступления из районов Львова и Белостока в западном направлении до Одера у Оппельна с дальнейшим развертыванием на север и с прямой целью разгрома всей германской армии на Востоке, захвата всей Польши, Восточной Пруссии и других территорий. На совещании начальника Генерального штаба генерал-полковника Гальдера с начальниками штабов групп армий и армий 4 июня 1941 г. 1-й штабной офицер оперативного отдела полковник Хойзингер даже дал явно «примитивную оценку» противника, которая, однако, была еще подтверждена Гальдером. Поскольку «крупные наступления являются для русских нелепостью», начальник Генерального штаба не верил ни во все-таки возможное «превентивное наступление» Красной Армии, ни в «частичное наступление… в рамках оборонительного решения». Этой неверной оценкой, еще поддержанной командующими группами армий, начальник Генерального штаба проявил то же легкомыслие, как и после начала войны, когда он, как известно, предавался попросту гротескным представлениям о продолжительности «похода» против Советского Союза.

Напротив, Верховное главнокомандование Вермахта [ОКВ] — что было обусловлено, возможно, и его более широким кругозором — сделало из разведывательных данных весны 1941 года существенно более серьезные выводы, чем конкурировавшее с ним Главное командование сухопутных войск. Так, начальник штаба оперативного руководства ОКВ генерал артиллерии Йодль[73] и начальник штаба ОКВ генерал-фельдмаршал Кейтель с апреля по июнь 1941 г. направили несколько писем министерству иностранных дел и правительству Рейха, в которых они с растущей тревогой, а в конце почти умоляющим тоном и с «сильнейшей настойчивостью» обращали внимание на то, что Советская Россия осуществляет «против Германии самое мощное боевое развертывание в своей истории» и в любой момент может привести в движение на запад «гигантскую советскую вооруженную мощь».

Являлись ли такие предупреждения лишь частью мер по пропагандистскому обеспечению уже принятого и начавшего осуществляться наступательного Плана Барбаросса, выдававших его за ответ на угрозу со стороны Советского Союза, или за этим скрывалась подлинная тревога? Согласно ходячей интерпретации «антифашизма» сталинистской чеканки, особенно в Германии, речь здесь, разумеется, может идти только о предупредительном пропагандистском маневре для оправдания наступления, которое эти круги стереотипно выдают «за вероломное фашистское нападение на ни о чем не подозревавший, миролюбивый Советский Союз». Если, однако, напротив, принять во внимание очевидные сегодня факты подготовки советской захватнической войны, то предупреждения предстают в ином свете, тем более с учетом еще неполной информации, имевшейся у ОКВ. Так, например, начальник штаба оперативного руководства Вермахта в своем письме послу Риттеру 20 июня 1941 г. смог указать на наличие из танковых сил во фронтальном выступе у Белостока, выдававшемся далеко на запад, лишь одной танковой дивизии и пяти танковых бригад, и уже это послужило основанием для тревоги, тогда как в действительности в полукруге вокруг Белостока было ведь сосредоточено не менее трех механизированных корпусов, имевших, как минимум, по 1030 танков каждый, а еще один механизированный корпус располагался у основания выступа, между Брестом и Кобрином. Хотя разведданные немецкой стороны и были еще неполными, в сводках ОКВ они, тем не менее, складывались в целостную картину, носившую уже угрожающий характер.