Заговор мерлина - Диана Джонс

– Значит, мне следует называть вас «дедушка Гвин»? – уточнила я.

– Зови, если хочешь, – ответил он; по-моему, ему было все равно.

– А можно, я тоже буду вас так называть? – спросил Грундо.

Дед смерил Грундо долгим, задумчивым взглядом, как будто спрашивая себя о том, кто его родители.

– Полагаю, ты тоже имеешь на это право, – ответил он наконец. – А теперь скажите мне: что каждый из вас знает об Уэльсе?

Что касается меня, то честнее всего было бы ответить: «Не много». Но этого, пожалуй, говорить не стоило. На выручку мне пришел Грундо – вот когда я обрадовалась, что взяла его с собой! Читать Грундо трудно, поэтому, когда на уроках что-то рассказывают, он слушает гораздо внимательнее, чем я. Так что он действительно многое знает.

– Уэльс делится на кантрефы, – сказал он, – каждым из которых управляет один из меньших королей, а Пендрагон – верховный король всего Уэльса. Пендрагон правит Законами. Я знаю еще, что у вас тут другая система законов, но я не знаю, как она действует.

Вид у моего деда сделался почти одобрительный.

– А что означает титул верховного короля? – спросил он.

Это было все равно как на уроке, но, по крайней мере, ответ на этот вопрос я знала.

– Сын дракона, – ответила я. – Потому что говорят, будто в сердце Уэльса гнездится дракон.

Ответ, похоже, оказался неверным. Мой дед холодно ответил:

– Ну да, отчасти. «Пендрагон» – это титул, данный ему англичанами. На самом-то деле это должен был быть титул английского короля, но англичане о своих драконах давно позабыли.

– В Англии драконов нет! – возразила я.

Дед взглянул в мою сторону с суровым неодобрением.

– Это неправда. Или ты ни разу не слышала о красном и белом драконах? В прошлом были времена, когда между ними происходили великие битвы – до того, как на Островах Блаженных водворился мир.

Но я просто не могла удержаться и продолжала говорить глупости.

– Но это же всего лишь метафора! – возразила я. – Это означает, что валлийцы и англичане воевали друг с другом.

Его черные брови на мраморном лбу слегка приподнялись. Никогда еще не видела, чтобы человек выразил такое глубокое презрение, затратив так мало усилий. Он отвернулся от меня и снова посмотрел на Грундо.

– В Англии несколько драконов, – сказал он ему. – Белый – всего лишь величайший из них. Говорят, что еще несколько драконов есть в Шотландии, как в водах, так и в горах, но мне лично об этом ничего не известно.

Грундо смотрел на него как завороженный.

– А как насчет Ирландии? – спросил он.

– Ирландия, – сказал мой дед, – по большей части плоская и слишком зеленая, неподходящее место для драконов. Если они когда-то там и водились, святой Патрик их всех изгнал. Но вернемся к законам Уэльса. У нас нет таких судей, как у вас. Суды созываются по необходимости…

И он пустился в длинные объяснения. Грундо по-прежнему слушал как зачарованный. Я сидела и разглядывала их обоих. Грундо – бледный, конопатый, с длинным носом, а мой дед похож на классическую античную статую. У деда нос тоже довольно длинный, но при этом все его лицо настолько пропорциональное, что этого как-то не замечаешь. И голоса у обоих низкие, только у Грундо – хриплый и скрежещущий, а у моего деда – звучный и раскатистый.

«Они нашли друг друга!» – подумала я. И снова порадовалась, что захватила с собой Грундо.

В то же время я начала понимать, в чем была беда моей матери. Если бы мой дед был просто холодный, жесткий и неприветливый, все было бы куда проще: она могла бы ненавидеть его, да и дело с концом. Но беда в том, что дед, помимо всего прочего, был из тех людей, кому хочется угодить. Было в нем некое особое величие, которое внушало мучительное желание добиться, чтобы он думал о тебе хорошо. Вскоре мне уже отчаянно хотелось, чтобы он прекратил разговаривать с одним только Грундо и обратил внимание на меня – или, по крайней мере, не относился ко мне с таким неодобрением. Наверное, мама чувствовала то же самое. Но я понимала, что, как бы она ни старалась, с точки зрения своего отца, она была чересчур мягкосердечна и эмоциональна, и потому он обращался с ней с крайним презрением. Меня он презирал за другое. Я сидела за столом, и мне было мучительно больно от осознания того, что я – придворная с головы до ног и что я изящна, хорошо воспитана и приучена оценивать людей с первого взгляда, так, чтобы иметь возможность использовать их недостатки; и я видела, что мой дед не испытывает к таким людям, как я, ничего, кроме презрения. Это было действительно обидно. Грундо, может, и странный, но он не такой, как я, и моему деду он понравился.

И я испытала огромное облегчение, когда нам наконец разрешили встать из-за стола и выйти из этой высокой холодной комнаты. Дед вывел нас наружу через парадную дверь, навстречу яркому солнцу и чистому, холодному воздуху. Пока я стояла, моргая на солнце, дед спросил у нас:

– Как вы думаете, где лежит красный дракон?

Мы с Грундо переглянулись – и неуверенно указали в сторону самых далеких бурых гор, вы тянувшихся на горизонте туманной зубчатой цепью.

– Верно, – сказал дед. – Это часть его спины. Сейчас он спит. Пробудится он только в случае крайней нужды, и разбудить его смогут лишь те, кто знает, как это сделать. Дракон не любит, чтобы его будили. Последствия обычно бывают очень серьезные. То же относится и к белому дракону Англии. К нему взывают на свой страх и риск.

От того, как он это сказал, нас мороз подрал по коже. А потом дед добавил уже более нормальным тоном:

– Ну, теперь вам, наверное, захочется побегать, осмотреть окрестности. Ходите где хотите, только не пытайтесь кататься верхом на кобыле и возвращайтесь к шести. В шесть у нас чай, а не обед, как вы привыкли. Увидимся за чаем. А до тех пор у меня дела.

И он вернулся в дом. Потом мы узнали, что у него был кабинет в глубине дома, хотя в самом кабинете нам побывать не довелось. На самом деле нас это немного удивляло. Мы ни разу не видели, чтобы дед отправлял какие-то религиозные обряды или чтобы к нему наведывались прихожане – там и жилья-то никакого не было на много миль вокруг, – но, как неуверенно сказал Грундо, мы ведь не были в гостях у Гвина в воскресенье или в какой-нибудь церковный праздник, так что почем мы знаем?

Однако часовня там была. Под горой слева от дома, крошечная и серая, с маленькой аркой на крыше, под которой висел колокол. Часовня утопала в зелени, и рядом с нею был выложенный дерном бугор, похожий на большой улей, внутри которого журчала вода. Все это место произвело на нас какое-то странное, жутковатое впечатление, так что мы вернулись обратно на гору, обошли дом сзади и нашли там каменный гараж, где стояла машина. А в остальном все было как везде.

Мы обнаружили огородик, обсаженный такими оранжевыми цветами, которые всегда растут букетиками, а за домом был двор с колодцем. Воду качали из колодца ручным насосом прямо в кухню. Ольвен, толстая экономка, показала нам, как это делается. Нелегкая это работа! Потом мы прошли через двор и увидели два огороженных луга. На одном паслись пара коров и теленок, а на другом – флегматичная коренастая серая лошадь.

К тому времени наше ощущение, что все вокруг такое странное и необычное, несколько повыветрилось. Мы привыкли бывать в новых, незнакомых местах и уже начинали чувствовать себя как дома. Мы облокотились на ворота и принялись разглядывать флегматичную кобылу. Та подняла голову, повернула в нашу сторону белую, как мел, морду и снова принялась спокойно щипать траву.

Наверное, ее равнодушие задело Грундо. И на него нашло шкодливое настроение.

– Попробую-ка я на ней прокатиться! – сказал он, подмигнув мне.

– Ну давай, тебе же хуже будет, – ответила я.

По правде говоря, мне почти хотелось, чтобы Грундо поссорился с моим дедом. Я была зла и недовольна собой.

Грундо выглядит чахлым, но на самом деле он на удивление жилистый. Благодаря этому он ездит верхом куда лучше меня. Я-то так и не продвинулась дальше самых элементарных навыков. Из-за какой-то мягкотелости, которую я, увы, унаследовала от мамы, мне всегда жалко лошадь за то, что она таскает меня на себе и я заставляю ее проделывать всякие штуки. А Грундо говорит, это глупости – лошадей ведь для того и разводят. И он способен заставить почти любую лошадь делать то, что он хочет.

Он перемахнул через ворота и спокойно пошел к кобыле. Лошадь мельком взглянула на него и снова утратила к нему интерес. Она как будто не заметила, когда Грундо положил ей руки на холку. Кобыла была не очень высокая. Грундо без труда взгромоздился ей на спину и цокнул языком, чтобы она шла вперед. Кобыла повернула голову назад и взглянула на него с изумлением. А потом… Понятия не имею, как она это сделала, и Грундо говорит, что и сам этого не знает. Она просто вышла из-под него. Честное слово. Вот только что Грундо сидел у нее на спине – а мгновение спустя он уже сидит на воздухе, в пустоте, и лицо у него совершенно ошарашенное, а еще мгновение спустя лошадь уже в десяти футах от него и снова принялась щипать траву, а Грундо плюхнулся на землю.