Никон - Владислав Бахревский

Проповедь Аввакум сказал о «Воспоминании явления на небе Креста Господня в Иерусалиме».

— Было то диво Господнее, — говорил он, — при императоре Констанции, сыне первого христианского благоверного императора Константина Великого. Во дни святой Пятидесятницы, 7 мая 351 года. В третьем часу утра перед всем великим городом на небе, сияющ, как второе солнце, явился равноконечный Крест Господен. — Аввакум так возвел руки и так поднял голову вслед за руками, что вся церковь завороженно уставилась на его большие белые поповские длани.

В этот миг солнечный луч попал ему на лицо и ослепил.

— Господи! — воскликнул Аввакум. — Да свято и свято предание отцов церкви нашей.

И правой дланью благословил свою новую паству.

— Праведник! — всхлипнула та самая бабка, которая знала заклинание на привлечение кладов.

— Господи! Есть ведь и у нас в России путные попы. Как одного вытолкали в шею, тотчас и сыскали! — зашептала жена церковного старосты.

— Истинный праведник! — покрестилась странница-монахиня.

А вдохновленный протопоп с жаром продолжал первое свое вразумляющее слово:

— Явление Креста в Иерусалиме было знаком Господа всем живущим на земле. В те далекие времена люди, смущенные ересью Ария, сбились с правого пути, но Бог вразумил их. Крест встал на небе, над святой горой Голгофой, и прошел по небу до горы Елеонской, отстоящей от Голгофы на пятнадцать стадий. И ужаснулись люди, чуя ад под ногами из-за своего безверия. Сама земля жгла им пятки! Вот и вы ногою-то придавите землю, не жжется ли? В небо, в небо глаза поднимите! Где он, Крест Господен? Не видите?! По вам, коли нет, ну и ладно! Нынче лба не перекрестил, завтра, мол, вдвое помолюсь. Милые! Да ведь завтра разверзнутся сферы небесные и земные, затрубит архангел, и зарыдаете, вспомнив, что щей похлебать не забывали, а душу накормить все недосуг было, все авось да небось! Милые, одному Богу известно, когда быть Страшному суду, а потому нет у человека дня завтрашнего. Есть один — нынешний. Цените его и лелейте!

Уж так пронимал протопоп свою паству, что самого себя до слезы допек. Расплакался, а бабы и того пуще — в три ручья растеклись.

После службы еле протолкался сквозь бабье племя: одна за руку схватит, целует, другая за рясу тянет… А какая в лицо заглядывает… Успех и победа.

В честь праздничка Анастасия Марковна приготовила в тот день обед архиерейский. Пирогов напекла с белугой, уха была из стерляди.

Обедали всем семейством. Двадцать душ сидело по лавкам, а на единственном стуле кормилец и глава тридцати одного года от роду Аввакум Петрович, протопоп.

— Как лепо ты говорил! — радовалась Анастасия Марковна. — Много раз дивилась твоему слову, но нынче, Петрович, я, как лист осиновый, дрожала. Ты говоришь, а я дрожу. И ведь не худо мне, радуюсь! Но каждая жилочка во мне бегает. Слезы сами текут, да так, что и тебя не вижу. А сердцу легко, будто я махонькая девочка! Будто встала на облако да и пошла по нему не проваливаясь.

Уху хлебали из трех плошек. Две плошки для всех прочих, а красная перед главой семейства. Из нее кушали сам Аввакум, Анастасия Марковна, братья Евфим и Герасим, а брат Кузьма ел уже из другой плошки.

Хлебали молча, но, когда подали пироги и квас, сладкий для маленьких, шипучий для взрослых, пошли разговоры.

— Братец, — сказал Евфим, — ты нам-то присмотрел приходы али еще нет? Ты не стесняйся, мы и на захудалое место пойдем, лишь бы Богу служить, да и семейству будет полегше.

Евфим говорил покряхтывая, почесывая то в бороде, то за ухом. Аввакум — мужик грозный, может в сердцах наорать, а то и треснуть. Однако ж и помалкивать нельзя. Живет на земле, а делами занят небесными. Белугу дадут — съест белугу, дадут косточку глоданую, не удивится, а то и вовсе не заметит, погложет вдругорядь.

— Найдется и вам, чай, место, — сказал Аввакум спокойно. — Под моим началом десять церквей, четыре монастыря да еще соборная церковь. Обживемся, кликну клич по всему Юрьевцу — собор нужно ставить новый.

— Али тебе этот нехорош? — удивилась Анастасия Марковна.

— С виду затейлив, да ведь до первого большого пожара. Не верю дереву, верю камню. Потому и церковь наша вечная, что апостол у нее Петр — камень… Меня, правду сказать, завтрашний день заботит. Нынче служба удалась — праздник в душе был. А завтра служить надо вдвое краше. Завтра память по Иоанну Богослову.

— Не думай, отец! Не думай! — сказала Анастасия Марковна. — Верю, Бог даст тебе и завтра силы! И слово даст.

— Я, с утра вставши, двор перемерил, — сказал Евфим. — В книгах записано, что в длину он двадцать четыре сажени, поперек в одном конце в двадцать две, а в другом в десять. Десяти саженей там нет, всего девять!

— Сажень больше, сажень меньше, — пожал плечами протопоп.

— Так ведь за каждую сажень по пять алтын патриарху надо платить.

— Деньги, Евфим, дело десятое.

— Да как же десятое! Прореха на прорехе.

— Бог милостив, — сказал Аввакум и поднялся.

Прочитали благодарственную молитву, пошли по делам.

Аввакум отправился смотреть городские церкви.

Поп Сретенской Кирик трудился перед храмом на хорошо возделанной земле. Кирик был росточка малого, сдобный, как пышечка, работал ловко, с охотой.

«Добрый пример прихожанам», — подумал Аввакум, подходя к попу и здороваясь.

Поп начальству обрадовался, подбежал за благословением.

— Что сажаешь? — спросил Аввакум.

— Репу, — ответил Кирик.

— Как репу?

— Репу, — повторил Кирик, улыбаясь солнцу, протопопу, будущей репе.

— Так это, чай, не огород! — удивился Аввакум. — Перед храмом цветы надо посадить.

— Какой же прок от цветов? — У Кирика бровки так и подскочили. — Репу, чай, есть можно.

— А на что прихожанам твоя репа?! — осердился Аввакум. — На что Господу Богу репа?! Цветы — храму украшение. Не цветы — деревья посади. Яблони. А репу тотчас выдери и выбрось.

— Я всегда репу сажаю! — заупрямился Кирик.

— Потому что дурак! — сказал ему Аввакум. — Зачем, говорю, прихожанам на твою репу смотреть?

— Яблони когда еще вырастут, — покачал головой Кирик. — А репа к осени будет. Я репу сажаю.

— Вот и не сажай боле! Тотчас все повыдергивай.

— Задалась ему моя репа!

— Ах ты, поп глупый! — вскричал Аввакум и, не размышляя более, огрел неслуха посохом по спине.

Поп не ждал такого поворота, присел, сиганул козлом между грядками и укрылся в доме. Аввакум в ярости давил репу, призывая на голову глупого попа силы небесные.

Раздосадованный, тотчас переменил решение обойти церкви и направился в Патриарший приказ. Чтоб делом себя занять, попросил книги сбора патриарших пошлин и налогов. Хотел успокоиться за нудным просмотром цифири, а вместо успокоения — новая тревога. Чуть не у каждого двора недоимки. Двоеженцев более пятидесяти! Дюжина троеженцев!