Пришедший оттуда - Наталья Соколова

Хорошо, что все это осталось позади.

Теперь только довезти петлю домой... А что там, дома? Надо позвонить. Надо позвонить, ты слышишь? Встань, сделай над собой это усилие. Возьми трубку!

- Значит, достали. Предположим, - сказал Ценципер. - Покажите трофей. Он повертел деталь, потом откинулся на спинку кресла и полузакрыл глаза. Прекрасная вещь. Антикварная вещь. Какое бы ей найти применение? А вот такое. - Резким движением зашвырнул деталь в угол, за шкаф. - Вы идиоты или как? Это годится для рыбной ловли - отличное грузило. Или для старинной русской игры, называется: бабки. По буквам: Балда Авансирование - Балда вторично - Китай - Индокитай. Но чтобы ребенку... Она же бракованная, ваша петля, все размеры смещены, на торце ржавчина. Он подергал себя за серо-седые, торчащие вокруг лысины перья. - Сборка сердца - надо понимать! Первый класс точности... Микроны... Это не макароны, между прочим.

Наступило молчание.

- Не пойдет в сборку? Это точно? - спросил огорченный Андрей.

- Просто смешно! Уж Ценципер знает ГОСТы, Ценциперу можете поверить.

Я сказал каким-то новым для себя, резким тоном:

- Ну и что же? Значит, на этом конец? Советуете сложить руки? Пусть уми...

Андрей скривился как от боли.

- Не надо. Прошу вас.

- Какой же выход? - спросил Ценципер, не обращая на меня внимания, круто поворачиваясь к Андрею. - Эх, сколько времени потеряли!

Андрей запустил пальцы в свои крупнокудрявые волосы.

- Выход один. Попросить...

- Гладких?

- Да. Пусть выточит по чертежу.

- Я уже сам думал о Гладких, - признался Ценципер. Он говорил как-то помягче обычного, не так пулеметно. - У нее может... должно получится.

- Если ее попросить. Гладких не откажет, сделает. Вот только когда? Андрей стал прикидывать.

Она работала в утро. Сегодня четверг - день политучебы. После занятий у нее передача опыта: приехали украинцы. А с утра ей опять заступать. Значит, остается только ночь. Да, только ночь!

- Спать, пожалуй, совсем не придется. - Ценципер покачал головой. Тяжело, конечно. - Позвонил телефон. Он поднял трубку, подержал ее в руке и положил обратно на рычаг. - Тяжело...

В наступившей тишине стало отчетливо слышно далекое, глухое, как будто подземное рокотание завода. На фоне приглушенных дальних звуков, стертых расстоянием, растворившихся в общем ровном тоне, выделялся один солирующий звук, выделялась звуковая струя потолще, погуще остальных, со своим особенным ритмом, - казалось, большое бревно сначала ползло с натугой по шероховатому полу, волоклось протяжно, медленно, с какими-то всхлипами и хрипами; потом, чуть помедлив, резким броском таранило железные ворота. И снова ползло, всхлипывало, шуршало.

- Пойдем, Андрей. - Ценципер встал. - Разыщем Гладких. Чертежи? Беру на себя. - Он опять заговорил в обычной телеграфной манере. - Сталь? Наверное, 40Х. Проверишь!

Теперь, на этом новом крутом повороте, все в моей жизни зависело от Гладких, какой-то Гладких, от ее решения, от того, захочет ли она, пробыв целый день на заводе, остаться еще на ночь - зная, что завтра в семь утра ей снова нужно стать к станку. И это ради незнакомого человека, ради чужой беды... Какую гирю надо положить на чашу весов, чтобы чужая беда перевесила, стала ее бедой? Какие привести доводы?

- Достаньте мне пропуск, - крикнул я Ценциперу. - Я с вами!

Ценципер отмахнулся короткой, похожей на крыло рукой. И черная птица на стене тоже отмахнулась.

- Чушь! Гладких нечего уговаривать. Не из таких. Андрей, ты готов? - Он сердито посмотрел на меня своими круглыми ястребиными глазами и закричал: - Бодрее! Мы с вами сварим этот бульон, да, да. Сошьем этот костюмчик! И получится совсем неплохо, слово Ценципера! Слышали, как сказал один портной? Его спросили: "Сколько времени вам нужно, чтобы сшить брюки?" "Шесть дней". - "Помилуйте, за шесть дней бог создал мир". Он ответил: "Так взгляните на этот мир - и на мои брюки!"

Снова продолжительно, настойчиво зазвонил телефон. Машинально я снял трубку.

- Юра? - Майкин голос, нежный и дрожащий, как серебряный луч, шел откуда-то издалека. - Это ты, Юра?

У меня перехватило дыхание.

- Как ты смогла... Кто тебе дал этот...

- Эдик звонил - по твоему поручению. (Никакого поручения я Эдику не давал.) Оставил номер телефона. А я не могла дождаться... - Слышимость была плохая. Звук прерывался, пропадал. - Эдик сказал, что все идет как надо. Медленно, но идет! Юра! - Голос зазвенел на высокой ноте. - Юра, я так боюсь. Скорее, пожалуйста, скорее! Когда все это будет? Ксения Алексеевна тут, с нами. Она тоже спрашивает - когда... Ей надо все подготовить... Один укол за шесть часов до операции, другой за три часа...

Я посмотрел на стоявших в дверях Ценципера и Андрея, - они прислушивались к разговору. И сказал Майке (я старался говорить как можно тверже, увереннее), что все идет как надо. Медленно, но идет. Люди делают что могут. Надо потерпеть. Деталь будет готова...

- К пяти часам, - горячо бросил Андрей, и щеки его вспыхнули.

- К семи утра, - сухо, деловито поправил Ценципер.

Я сказал в черную гудящую трубку:

- К полвосьмому. Деталь будет к полвосьмому! Вот так. Готовьте... готовьте его к операции. Ну не надо, ну, родная...

Я как-то смутно, невнятно вспоминаю теперь события этой ночи. Путаюсь, сбиваюсь, когда хочу восстановить их последовательность.

Меня отвели (кто отвел, не помню) в технический кабинет. Комнату Ценципера надо было запереть, а здесь мне разрешили оставаться до утра. Горела одна только лампочка, слабо освещая просторный зал, длинные ряды пустых скамеек и громоздкий пустой ящик для докладчика, с прислоненной к нему указкой, которая отбрасывала тонкую изломанную тень. Казалось, самый воздух тут еще не остыл, был насыщен гулом и жаром дневных дел, хранил долгое протяжное эхо многоголосых дневных разговоров - вместе с едва заметным привкусом папиросного дыма, который, наверное, сколько ни проветривай, никогда не улетучивался совсем.

"Победим брак!" - кричали стенды. "Будем выпускать детей только первого и высшего сорта!" Стояла сильно увеличенная модель ребенка с опущенными пухлыми ручками и полузакрытыми глазами - на нее падал слабый неровный свет, и казалось, что ресницы иногда вздрагивают, шевелятся, лукавая полуулыбка морщит рот. Большие красные стрелы, остро нацеленные то на колено ребенка, то на плечо его, то куда-то под мышку, предостерегали: "Берегись дефектов при натяжке! В этом месте легко допустить грубую нахлестку стыков". Или: "По твоей вине тут может получиться перекос слоев и отклеивание кромки боковины".

За окнами, запотевшими, с подтеками сырости, голубели снега переулка, ватные крыши каких-то приземистых заводских служб и расплывались, лучились редкие пятна фонарей. Изредка по переулку проходила одинокая машина, и красные огоньки, вспыхнув, прочертив изогнутую линию, исчезали за поворотом заводской ограды, как исчезает тлеющий уголек брошенной папиросы.