Гладиатор по крови - Саймон Скэрроу

— Тихо, малыш. Тихо…

— Катон, — продолжил Семпроний настойчивым тоном, — нам надо ехать дальше. Мы должны попасть в Гортину так скоро, как это только возможно… чтобы восстановить порядок, чтобы помочь людям, чтобы спасти тех, кого еще можно спасти. А чем мы можем помочь ему? Немногим. Но если мы потратим лучшую часть дня на то, чтобы доставить этого ребенка назад в Маталу, тогда в опасности могут оказаться другие люди.

— Возможно, — ответил Катон. — Как знать? Однако, если мы сейчас бросим мальчика, он точно умрет в холоде и одиночестве.

— Может, умрет, может, нет. Его может кто-то спасти.

— Ты действительно веришь в это?

— А ты действительно считаешь, что наша задержка в пути не поставит под угрозу многие жизни в Гортине? — возразил Семпроний.

Катон нахмурился, раздираемый на части справедливостью слов сенатора и нравственным порывом, побуждавшим его позаботиться о мальчугане. Он решил попробовать другой ход.

— А если бы это была Юлия? Что бы тогда ты сказал?

— К счастью, это не Юлия. Катон, мальчик мой, обратись к разуму. Ты — офицер, у тебя более широкие обязанности — есть долг, есть империя. Тебе ведь, конечно, приходилось во время сражений оставлять тяжелораненых на поле боя? Этот мальчик — такая же жертва судьбы, и ты ничем не можешь изменить этого. Более того, скажу, что малейшее движение причинит ему жутчайшую боль. Ты и в самом деле готов подвергнуть его мучительной скачке в Маталу? Только для того, чтобы он умер там? Милосердие скорее требует оставить его на месте. — Семпроний опустил ладонь на плечо Катона и пожал его. — Поверь мне… А теперь нам надо идти. Пошли.

С горечью в сердце Катону пришлось признать правоту Семпрония. Что бы ни говорило его сердце, у него были обязанности перед другими людьми, перед многими людьми. Отвернувшись от мальчика, он выпустил из ладони крошечную ручонку. Пальчики сразу же зашевелились и попытались вцепиться в Катона, глаза ребенка наполнились ужасом. Катон отодвинулся, убрал руку и вскочил на ноги.

— Пошли. — Семпроний поманил его в сторону стреноженных коней. — У нас нет лишнего времени.

Едва Катон повернулся и последовал за сенатором, сумрак пронзил полный ужаса и паники тоненький голосок, словно дротик проникший в самое сердце молодого человека. Душу центуриона коробило от сознания собственной мерзости, он ощущал себя холодным и бесчеловечным существом, позабывшим обо всех качествах, делающих человека человеком.

— Надо ехать, — возвысил голос Семпроний, схватив Катона за руку и потянув прочь от становящегося все более громким детского крика. — По коням, и поехали. И не забывай того, что я тебе только что сказал. В тебе нуждаются сейчас другие люди.

Он подвел Катона к коню и чуть подсадил молодого человека, помогая тому сесть в седло. После торопливо снял путы с ног коня, ткнул поводьями в руки Катона, после чего хлопнул по боку животного, с пронзительным ржанием тронувшегося с места. Затем Семпроний сам поднялся в седло и пришпорил коня следом за своим спутником. Поравнявшись с центурионом, он бросил на него короткий взгляд: на лице Катона застыло мрачное выражение. Ощущение собственной вины отягощало сердце Семпрония. Долг обязывал их обоих оставить искалеченное дитя, но Катон явно воспринимал совершенную ими несправедливость острее. Молодой человек явно был наделен чуткой душой. Глубоко переживая, он не боялся показывать свои чувства. Погоняя коня вперед, Семпроний ощущал вместе с тем и нотку утешения: во всяком случае, дочь его выбрала в мужья достойного человека.

Ночь сгущалась над Критом, а они все ехали вперед по дороге в Гортину, пролегавшей по богатому сельскому краю. По обеим сторонам дороги уходили к далеким холмам масличные рощи, фруктовые сады и виноградники. Большая часть здешних земель была скуплена и собрана в поместья, принадлежавшие некоторым из самых богатых людей империи. И пока владельцы поместий наслаждались городской роскошью, в имениях распоряжались управляющие, которым подчинялись надсмотрщики, командовавшие отрядами рабов, трудившихся от утренней до вечерней зари. Короткая жизнь большинства рабов была полна жестокости, и смерть становилась для них избавлением. Теперь, впрочем, отметил Катон, ситуация изменилась. Землетрясение уничтожило каменные поместья, и обитавшие в деревянных лачугах рабы, конечно же, ухватились за возможность совершить побег или отомстить своим хозяевам.

Ночь выдалась ясной, и хотя тонкий месяц вместе с усыпанным звездами небом освещал дорогу, Семпроний перевел коней на шаг.

— Не стоит торопить коней, не то оступятся, — пояснил он. — К тому же пусть немного передохнут.

— И я тоже.

Катон изменил позу и потер поясницу. Ночной воздух дышал прохладой, и он усомнился в том, что поступил правильно, оставив свой плащ умирающему мальчику. Впрочем, центурион немедленно прогнал недостойную мысль и принялся вглядываться в окружающий ландшафт. Дорога шла на невысокий гребень, и как только они оказались на самом верху, Катон заметил справа от дороги, не более чем в четверти мили от себя, яркое пламя.

— Что же, о боги, там творится? — пробормотал Семпроний.

Оба всадника остановили коней, всматриваясь во взмывающие к небу рыжие языки. Возле руин, в которых превратились здания фермы, был разведен огромный костер. Вокруг огня поставили четыре прочных столба с перекладинами наверху, на которых корчились опаляемые жаром трое обнаженных мужчин и женщина. Они извивались от боли, и их пронзительные, доносящиеся издалека вопли заставили похолодеть кровь в жилах Катона.

Позади высвеченных пламенем резких контуров четверых людей, медленно поджаривавшихся на крестах, Катон различил кольцо силуэтов компании, явно наслаждавшейся зрелищем. Некоторые из них держали в руках кувшины, из которых то и дело отпивали, другие плясали, а несколько бросали камни в распятых людей.

Катон нервно глотнул.

— Похоже, что рабы дорвались до мести.

Оба они некоторое время рассматривали мрачную сцену, и сенатор, наконец, прошептал:

— Ах, бедолаги.

— Боюсь, что нам придется увидеть еще не одну подобную трагедию, — проговорил Катон. — Зараза будет распространяться по всему острову, можно не сомневаться.

Тем временем из толпы выступил коренастый мужчина с молотом и направился к кресту, на котором была распята женщина. Он выбил клинья, удерживавшие крест на месте, и, привалившись к столбу, толкнул его в сторону огня. Крест наклонился, на секунду завис в воздухе вместе с отчаянно и тщетно забившейся в путах женщиной, а потом повалился в костер, подняв тучу искр… к ночному небу взметнулись языки пламени вместе с предсмертным воплем жертвы, полным муки и ужаса.