Охота на Чупакабру - Татьяна Рябинина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наша скромная двушечка тянула на девяносто с лишним квадратов. Центр есть центр. Чудовищных коммуналок по двадцать комнат становилось все меньше. Когда дома ставили на капремонт, такие квартиры дробили на несколько отдельных. Нашу тоже когда-то выгородили из огромной господской, оставив от прежней роскоши, кроме комнат, двадцатиметровую кухню и десятиметровую ванную.
Стоила эта недвижимость в десяти минутах ходьбы от площади Восстания бешеных денег. Не зря отчим после похорон бабы Светы визжал, брызгая слюной, и топал ногами. Когда он узнал, что та завещала квартиру мне, его чуть кондрат не хватил. Вопли о том, что я неблагодарная тварь и подлая шлюха, заморочившая голову чокнутой старухе, продолжались долго. А я смотрела на него и думала: надо же, а ведь называла этого человека папой, поскольку он официально меня удочерил. Кстати, избавив тем самым от совершенно безумного налога на наследство.
Он даже пытался через суд посмертно признать бабу Свету недееспособной, но ничего не вышло: завещание та написала еще до инсульта, в здравом уме и трезвой памяти. После безобразного скандала, который отчим с матерью закатили, узнав, что я беременна и не собираюсь делать аборт.
- Да, - сказала она, вернувшись тогда от нотариуса, - печально сознавать, что твой сын вырос такой свиньей. Вот как бывает, когда слишком много работаешь, чтобы вытянуть ребенка в одиночку. Учти, тебя это тоже ждет, раз уж ты такая коза упрямая. Работу я имею в виду, а не то, что ребенок вырастет свиньей. Это уж от тебя зависит.
Началась новая неделя, и меня затянуло в привычный конвейер. Записи, монтаж, подготовка к новым интервью – все по часам. Приходила домой, готовила ужин и падала на кровать с книгой, но… не читалось. Вообще ничего не хотелось. Обычно в мае-июне мне по вечерам дома не сиделось. Один из плюсов жизни в центре – при большом количестве минусов! – не надо никуда ехать, если захочется выйти из дома. Не обязательно бар, ресторан и прочие тусовки. В белые ночи я любила гулять без компании, впитывая энергетику города, с которым оказалась на одной волне. Но сейчас… нет, не хотелось и этого.
Я бы охотно выкинула Чупакабру из головы, если бы не постоянные напоминания. В понедельник пришлось отсматривать черновой монтаж нашего интервью, во вторник – уже готовую к эфиру передачу. Со стороны могло показаться, что все идеально – как всегда. Но перфекционист во мне кипел и пенился, подмечая и мою тщательно скрываемую нервозность, и подвисшие на долю секунды пересечения взглядов.
Эфир я никогда не смотрела, потому что в это время как раз ехала на работу, да и смысла в этом уже не было. Но тут с упорством мазохиста еще раз проглядела выложенную в интернет-канал запись перед тем, как отправить ссылку секретарше Вадима.
Все, на этом закончили, сказала я себе, получив от нее в ответ «большое спасибо». Сдали в архив, живем дальше.
А через два часа принесли цветы. Семь мандаринового оттенка роз и разукрашенная дурацкими сердечками карточка со стандартным печатным текстом: «Прости меня, пожалуйста»…
Вадим
- Не орел ты, Чупин, ни хрена не орел, - сказал я своему отражению в зеркале, загадочно мерцающем под слоем пыли, и подумал, что домработницу тоже пора менять: обнаглела и перестала ловить мышей.
- Ну не всем же быть орлами, - ответило отражение, мерзко оскалившись. – Кому-то и трясогузкой - жопой трясти.
Когда-то я думал, что самое ужасное – это лежать с обеими ногами на вытяжке и переваривать услышанное: «Лыжи? К сожалению, исключено. В лучшем случае ходить с палочкой». Но оказалось, что перенести удар острым клинком намного легче, чем ежедневное перепиливание тупым лезвием.
Шесть лет назад мы с Диной приехали в Питер на майские праздники. Взяли в аренду машину. Срок действия моих прав закончился, получить новые я не успел, поэтому за рулем была она. Ехали по центру, Дина отвлеклась, выехала на перекресток на красный свет. Сама отделалась небольшим сотрясением, ушибами и царапинами. Мне досталось конкретно. Повезло, что ВМА дежурила по скорой, и что Макс дежурил в травме.
Да, о лыжах пришлось забыть. Операция, гипс, снова операция, снова гипс. Костыли, физиотерапия, массаж, гимнастика. Но я потихонечку из этого выбирался. Вот только Дина после аварии отгородилась великой китайской стеной. Между нами и раньше все было сложно. Я добивался ее изо всех сил, лез из кожи вон, а она… снисходила. Но все же снисходила! А теперь смотрела сквозь меня, молчала днями и неделями, задерживалась, не предупредив. Ложась спать, выключала свет и молча поворачивалась спиной.
«Извини, я устала, не сегодня».
Я пытался с ней говорить. Не раз и не два. Она отмалчивалась. Не выдерживал, срывался на крик – еще больше уходила в себя. Чтобы хоть чем-то отвлечься, впахивал, как проклятый, торчал на заводе с утра до вечера, вникал во все тонкости производства, управления и продаж. О разводе впервые заговорил через год:
«Если тебе так плохо со мной, давай разведемся».
«Как хочешь, - ответила Дина, пожав плечами. – Мне все равно».
Ту ночь я провел на кухне, вылакал бутылку виски и понял, что не смогу. Не смогу без нее. Да, это была болезнь, одержимость, почти мания. Пусть так, но все же рядом с ней. Видеть ее, разговаривать, дотрагиваться до нее, чувствовать ее запах. Хуже всего, что иногда она словно оттаивала ненадолго. Улыбалась, шутила, не отталкивала в постели. И тогда я начинал надеяться – глупо, отчаянно. Но проходил день или два, и все становилось по-прежнему.
Так прошел еще год, и я впервые изменил ей – тупо и грязно, с какой-то случайной девицей на вечеринке, не получив никакого удовольствия, кроме банальной физической разрядки. Отец Дины тогда уже умер – иначе я не смог бы смотреть ему в глаза. Перед ним мне было бы стыдно. Перед ней - ни капли. Только злобное мстительное чувство: вот, на тебе! Хотя она и не подозревала. А может, и подозревала, но ей было наплевать.
Господи, в какого жалкого ядовитого уродца превратилась моя любовь к ней!
А главное – я никак не мог понять, что ее держит рядом со мной. Спрашивал в лоб – отмалчивалась. О, в этом она была асом: глядя куда-то в пустоту, делать вид, будто не услышала
