Клодина в Париже - Сидони-Габриель Колетт

– Очаровательно! Какой поэтический взгляд и стиль, почему не могу я направить свои задумчивые шаги к этой цветущей, благоухающей беседке и посидеть там хоть минутку!.. Но перейдём к практической стороне дела. Продолжайте, Анаис, прошу вас.

– «Поскольку испражнений пяти или шести персон в течение года вполне достаточно, чтобы унавозить гектар почвы, и ничто из состава удобрений…

– Тише, тише, не торопитесь!

– …не должно быть потеряно, отхожая яма представляет собой или вырытое в земле отверстие, обмазанное хорошо утрамбованной глиной, или своего рода глубокую чашу из обожжённой глины, или просто-напросто старую, вышедшую из употребления бочку».

– Прощайте, бочки, заполненные нечистотами! Моё дорогое дитя, превосходно. Я не добавлю ничего нового, сказав, что следует плотнее замешивать человеческие удобрения с двойным количеством земли, и что пяти килограммов достаточно, чтобы унавозить один ар и отравить этим двести. В награду за ваше прилежание я разрешаю вам пять раз поцеловать доктора Дютертра, депутата кантона.

– Ты шутишь! – мечтательно шептала Анаис. – Если бы только достаточно было одного твоего разрешения…

О, Берийон, как развлекал ты этих противных девчонок, одной из которых была я! Мы декламировали, сопровождая это выразительной мимикой и жестами, его вступительную часть. Наивная душа, Мари Белом, протягивала к небу свои руки акушерки и, вся трепеща в растроганной убеждённости своей правоты, обращалась к молодой селянке:

– «Несчастное дитя! О, как велико ваше заблуждение! Ради вашего же блага и вашего счастья гоните прочь даже саму ненавистную мысль бежать от своих родителей, из этого славного домишки, где вы появились на свет! О, если бы вы знали, какой ценой те, чьей роскоши вы завидуете, заплатили за шёлк и драгоценности, которыми они украшают себя!»

– Десять франков за ночь, – прерывала Анаис. – Я полагаю, что таковы парижские цены!

Этот поганый Берийон в потёртой обложке, с форзацами, украшенными переводными картинками, слишком живо воскресил в моей памяти Школу и моих подружек. Вот что: я напишу Люс. Я давно не получала от неё никаких известий, может, она покинула Монтиньи?

Эти дни не отмечены ничем необычным. В своих хлопотах из-за платьев и шляпок я выхожу из дома и быстро иду по улицам. Какой-то господин последовал за мной. Меня осенила злосчастная мысль показать ему язык. «О, давайте-ка его сюда!», – воскликнул господин. Это послужит мне уроком. Пойти к тётушке Кёр и помочь ей разливать чай? «Пфф», как делала дылда Анаис, которая великолепно умела изображать, что её тошнит. К счастью, там будет Марсель… Но всё равно я предпочла бы попыхтеть дома, даже над тем, что мне не слишком нравится.

И вот я снова у тётушки Кёр в своём простом платьице синего сукна, у меня пока что нет других приличных нарядов. К тому же, если я пополнею, что вполне вероятно, платья, заказанные заранее, лопнут на мне. (Можете себе представить эту лавину плоти, которая вырвется наружу?) А сейчас я вешу всего пятьдесят кило на автоматических весах на площади Сен-Жермен-де-Пре.

Я появляюсь в полпятого. В гостиной ещё никого нет, там бесшумно порхает Марсель, немного бледненький, с синяками под глазами. Я нахожу, что этот несколько усталый вид делает его ещё привлекательнее. Он расставляет в вазах цветы и тихонько напевает.

– Дорогой мой «племянник», может, вы наденете фартучек с мережкой?

– А вы, не хотите ли надеть мои панталоны?

– Благодарю вас, панталоны у меня уже есть. Ох какой вы нескладный, посмотрите же, что вы наделали! Вы ставите тумбу вверх тормашками.

– Вверх чем? – переспрашивает он, хохоча.

– Вверх ногами. Вы что, не понимаете? И где только вас воспитывали?

– Увы, здесь!.. Клодина, почему вы не носите английский костюм? Вам бы это потрясающе шло.

– Потому что в Монтиньи нет такого портного.

– Зато они есть в Париже. Хотите, я вас отведу к одному из них? Не к самым знаменитым, не бойтесь. Обязательно пойдём. Обожаю поглаживать и мять ткани.

– Да, мне очень хотелось бы этого… Кого вы ждёте сегодня? Эти люди станут на меня пялиться. Может, мне лучше уйти?

– Не стоит, тут не будет толпы гостей, которые станут пяли… разглядывать вас! Придёт наверняка госпожа Барманн, старая черепаха. Может быть… Шарли, – говорит он, отводя глаза, – но не наверняка; госпожа ван Лангендонк…

– Бельгийка?

– Нет, она киприотка.

– Стоило родиться гречанкой, чтобы разукрасить себя таким именем! Будь я фламандкой, мне и в голову бы не пришло называть себя Навзикаей!

– Что поделаешь? Тут я бессилен!.. Придёт также несколько молодых людей, завсегдатаев салона Бар-манн, и одна старая дама, которую бабушка очень любит, её всегда называют госпожой Амели, никто уже и не помнит её фамилии, да и вообще ничего о ней.

– Чёрт побери, мне и этого вполне достаточно!

– Клодина… а Люс?

– Тс-с-с! идёт тётушка.

И правда входит его бабушка, шурша шелками.

– О! Вот и моя прелестная племянница! Вы предупредили, чтобы за вами заехали сюда, или хотите, чтобы вас проводил Марсель?

– Но, тётя, я ни в ком не нуждаюсь. Я пришла сюда одна.

Даже сквозь пудру видно, что на её лице проступает гневный румянец.

– Одна? Пешком? В экипаже?

– Нет, тётя, в омнибусе «Пантеон—Курсель».

– Боже мой, Боже мой, Клод так виноват… Больше она не осмеливается ничего добавить.

Марсель искоса поглядывает на меня, прикусив, несчастный, свой язычок, и если я засмеюсь, то всё пропало. Он поворачивает выключатель, зажигая свет, и тётушка Кёр, оправившись от потрясения, глубоко вздыхает.

– Милые дети, сегодня придёт совсем немного друзей…

Дз-з-зинь… один уже есть. Вернее, одна. Я поспешно отхожу к чайному столу, Марсель от души смеётся. К тётушке Кёр подкатился какой-то горбатый шар в ореоле завитков из йодистой ваты.

Закутанная в старомодный соболий палантин, через который она дышит, госпожа Барманн водрузила на голову шляпу в виде совы с распростёртыми крыльями. Сверху сова, снизу сова. Нос крючком в красноватых прожилках выглядит довольно властным, серые шарики глаз бешено вращаются.

– Я чувствую себя совсем разбитой. Прошла пешком одиннадцать километров, – произносит она грубым голосом. – Но мне удалось обнаружить чудесную мебель у двух старых дев, они живут в Монруже. Я совершила целое путешествие!.. Гюисманс был бы в восторге от этой на редкость живописной кучи покосившихся домишек. Я рыскаю повсюду, хочу украсить, обставить новый особняк нашего знаменитого друга Гревейя… он как дитя доверился мне. А ведь недели через три я устраиваю у себя ярмарочное представление, балаган… Я не прощу вас, сударыня, привести ко мне этого мальчугана…