Елизавета. В сети интриг - Мария Романова

Вернуть на трон кровь Романовых было, конечно, мыслью разумной. Однако Анна уже давно была русской лишь по крови. Неудивительно поэтому, что вместе с ней в страну хлынули и иноземцы всех мастей – немцы и пруссаки, в первую очередь, конечно. Да и фаворит Анны был, конечно, вовсе не русским.

Именно ему Анна была обязана тем, что очень скоро она стала самодержицей. Не без участия его, фаворита, Эрнста Бирона, Тайный совет был распущен, а все нити правления императрица сосредоточила в своих руках.

Анне приятно было думать, что Бирон был ее правой рукой. Приятно было даровать «душечке» Эрнсту возможность поуправлять. Однако она не замечала, что ни один из даров к ней не вернулся и что она была, скорее, некрасивой марионеткой на троне. А вот кукловод, не очень, впрочем, и пытаясь спрятаться, оставался все-таки у подножия трона.

Анна искренне не понимала, отчего русские по крови царедворцы так не любят иноземных своих коллег. Ведь сам Петр Великий, имя которого по сю пору было настоящей святыней в России, призывал учиться у всей Европы, брать у нее все лучшее, что могло бы послужить благу великой империи. Однако царю Петру Алексеичу и в голову не могло прийти, что иноземцы, обретшие новую родину, очень быстро начнут заражаться и исконно российской «болезнью» – мздоимством, отчего интересы страны так же очень быстро начнут путать со своими собственными интересами, а свой карман станут почитать более всего остального в этом мире.

Такова была правда с точки зрения Анны Иоанновны. Но какой увидели бы ее сторонние наблюдатели?

Глава 4. История о связанных руках

Взору стороннего наблюдателя предстала бы не очень молодая и, увы, весьма нездоровая женщина, которая наконец дорвалась до власти. Женщина, намертво забывшая то, о чем думать было бы неудобно или даже просто некомфортно. Последняя из московских царевен, помнившая о той, другой России, которую навсегда изгнал со страниц истории уже не раз вспоминавшийся здесь Петр Великий.

Анна Иоанновна родилась в самом конце семнадцатого века и была не последней, а предпоследней из московских царевен. Последней все же будем считать ее сестру Прасковью, появившуюся на свет через полтора года. Как и другие царские дети, Аннушка появилась на свет в Крестовой палате Московского Кремля, которую ко дням родов царицы специально убирали с особым великолепием.

В обычное время Крестовая использовалась как молельня, но на время родов туда переносили царскую кровать, и первое, что мог увидеть, хотя и не осознав, новорожденный, – это дивный свет, льющийся через цветные витражи окон, цветовое буйство настенных росписей, блестящие золотом и серебром иконные оклады, пестротканые одеяния и яркие уборы боярынь и мамок. Не уступали в красочности постели и стены дворцовых комнат, которые были затянуты сверху донизу сукнами зеленого, голубого и всех оттенков красного цвета. Нередко стены и потолок обивались атласом, златоткаными обоями и редкостной красоты тисненой золоченой кожей с изображениями фантастических птиц, животных, трав, деревьев. Стены комнаты царевны Анны были именно такими – документы утверждают это совершенно однозначно.

Самим мигом рождения, казалось, определена будет и вся ее судьба – судьба одной из многочисленных царских дочерей, мир которых десятилетиями неизменен и ограничен: Кремль, загородный дворец, церкви и, наконец, монастырская келья.

Анне не повезло родиться не только на рубеже веков, но и на переломе российской истории. Хотя тут уж о везении или невезении говорить следует осторожно: менялась судьба огромной страны, и это цунами перемен не могло не задеть уютного мирка многочисленной царской семьи.

За неполных полвека Анна смогла прожить три совершенно разные жизни. Первые пятнадцать лет – светлое детство и тихое отрочество, такие обыденно-традиционные для московской царевны, какой она по воле судьбы родилась. В семнадцать лет и уже волею грозного дядюшки-государя она превратилась в курляндскую герцогиню и почти два десятилетия не столько жила, сколько маялась и мучилась в чужой, непонятной и враждебной стране. И наконец волею теперь уже случая и политического расчета в зимний день 1730 года она стала императрицей и последние десять лет жизни восседала на престоле могущественной империи.

Эти три столь непохожие друг на друга жизни просто не могли не отложить своих отпечатков на ее нрав, поведение и вкусы, не могли не слепить неповторимо-причудливый и сложный характер.

Итак, июнь тысяча семьсот тридцатого года. В Измайлово, старый загородный дворец царя Алексея Михайловича, отчий дом, после двух десятилетий бесприютности, тревог и нужды возвращается из Курляндии Анна. Возвращается призванная Тайным советом как царица, но вовсе не самодержица. Ибо руки ее связаны «Кондициями», которые она подписала сама. В этом документе без Верховного тайного совета она не могла объявлять войну или заключать мир, вводить новые подати и налоги, расходовать казну по своему усмотрению, производить в чины выше полковника, жаловать вотчины, без суда лишать дворянина жизни и имущества, вступать в брак, назначать наследника престола.

«Кондиции» просуществовали недолго – ровно столько, сколько Анна чувствовала себя гостьей, а не хозяйкой в собственной стране. Но вернемся в июнь, осмотримся глазами Анны, вернувшейся из курляндской бедности и забвения.

Измайлово для нее – то же самое, что Преображенское и Семеновское для Петра Первого. И именно в Измайлове Анна несколько позже организует новый гвардейский полк – Измайловский, который встанет в один строй с полками петровской гвардии – Преображенским и Семеновским. История порой ни в чем не уступает судьбе по коварству.

С Измайловом у Анны были связаны самые ранние и, вероятно, как это часто бывает в жизни, лучшие воспоминания безмятежного детства. Сюда после смерти царя Ивана переселилась вдовая царица Прасковья с дочерьми: пятилетней Катериной, трехлетней Анной и двухлетней Прасковьей. История повторялась снова – точно так же в 1682 году в Преображенское перебралась, овдовев, жена царя Алексея Михайловича, Наталья Кирилловна, с десятилетним Петром и одиннадцатилетней Натальей. Но если будущее обитателей Преображенского дворца было тревожно и туманно, то для обитателей Измайлова горизонт был чист и спокоен: к семье старшего брата Петр относился вполне дружелюбно и «не умышлял ничего противу семейства». Дорога реформ прошла в стороне от дворца царицы Прасковьи – до семьи царя Ивана доходили лишь отзвуки грандиозного переворота в жизни России. Измайловский двор оставался островком старины: две с половиной сотни стольников, весь штат «царицыной» и «царевниных» комнат, десятки слуг, мамок, нянек, приживалок были готовы исполнить любое желание Прасковьи и ее дочерей. Будто и не бушевал за стенами тихого дворца буйный век.