Женщина–апельсин - Нина Васина

– Это – родственник?

– Да. Он потомственный китаец.

Волкову показали четырех детей, трех мальчиков и девочку лет пяти. Когда перешли к застреленным женщинам, Волков потерял способность быстро двигаться, и Николаев тащил его от стола к столу волоком, восклицая:

– И эту не узнаешь? И эту? А вот эту узнаешь? Нет? Удивительно! А вот эту, действительно, трудно узнать… лица почти нет, но, может, по родимым пятнам?

– Что… это? – спрашивал плохо двигающимися губами Волков. – За-зачем это тут?

Ева вышла на улицу. Похолодало. Она вдруг вспомнила про Ангела Кумуса, как он там, бедный, с такой шикарной Далилой? Хорошо им там, чертям…

Николаев выволок Волкова, прислонил к стене. Опер уже не сдерживал рвотные потуги, но, видимо, позавтракать он не успел.

– Тебе Коля передал для меня записку? – спросил Николаев.

– Ка-какой Коля? – глаза опера были безумными.

– Коля, китаец, – ласково и медленно пояснил Николаев.

– А… да… Передал! Да, конечно… Ты тогда уехал. Я все записал.

– Где она?

– Кто… она?

– Где записка, которую тебе продиктовал Коля, которую ты должен был мне передать немедленно, как только меня увидишь?!

– Да… где она? А! Она у тебя на столе, под телефоном.

– А что там написано? – Николаев говорил уже почти по слогам.

– Там? Там много чего написано. Сейчас вспомню. Я понимаю, вам некогда съездить и почитать… сейчас… что-то вроде: сделано двадцать две выездные визы. Плохая подмена будет с автобусом туристов. Туристов… В воскресенье. Еще тебе звонил из автосервиса Гаврюшин…

– Хватит. Тебе сказал Коля, что это важно?

– Говорил. Он улыбался, как заяц такой страшный, и говорил «жизни и смерти», «жизни и смерти». А!.. Я понял, – Волков оттолкнулся от стены и достал носовой платок. – Я не передал тебе вовремя записку, поэтому ты злишься… Только и всего? Ну вы, ребята, даете!

– Ничего ты не понял. Разве я злюсь? Ты еще не видел, куда я отвожу таких идиотов, как ты, когда злюсь! Нет, я не злюсь! – заорал Николаев и пнул ногой мусорный контейнер. – Я просто тебе показал, что ты наделал. Ты куда работать пришел? Мы же трупники!

– Ладно, хватит орать. Ну забыл я про эту дурацкую записку, ты же в тот день ввалился с задержания, столько шуму было! Подумаешь, перестреляли каких-то китайцев, и что такого, это их разборки, меньше преступности узкоглазой будет!

– Нет, ты видела, видела!? – закричал Николаев Еве. – Я его пальцем не тронул, этого сруна! Ты видела, я с ним говорил по-хорошему!

– Николаев, брось, тут дело гиблое! – махнула рукой Ева.

Но Николаев не сдержался и от души заехал Волкову под ребра кулаком. Потом схватил его за шкирку и затолкал в машину.

Он развернулся с визгом и скрежетом тормозов. Остановился и сказал Еве в окошко:

– Отвезу, болезного, домой, у него насморк, температура, он в футбол переиграл.

– Не имеете права! – кричал Волков, стараясь разглядеть Еву. – Я напишу на вас рапорт!

– Я так думаю, – сказал на это Николаев. – Если я его каждое утро перед работой буду привозить сюда на опознание, то он постепенно перестанет блевать и научится соображать. Недели хватит, как думаешь?

В Управлении адвокат Стаса Покрышкина вывалил перед Евой такой ворох бумаг и предписаний, что ее внутреннее ликование по поводу похищения Ангела Кумуса сразу исчезло. С задержанием Стаса, оказывается, она нарушила по крайней мере штук пять статей УПК. Сам адвокат был бодр, хорошо выбрит и причесан, с безупречным маникюром и такой бешеной злобой по поводу ее опоздания на работу, что Еве впору было прикрыть руками голову и просить пощады.

Она же сгребла бумаги в кучу, выслушав сказанные сквозь зубы пожелания адвоката, ойкнула и побежала за ним.

– А вот тут мне не совсем понятно… Почему это я не имела права задержать его после нашей беседы?

– Он был без адвоката!

– Но он сам пришел, не бегите так, я не успеваю, вы такой хороший специалист, объясните…

Адвокат купился, стал объяснять, какой именно пункт, и как именно Ева нарушила, и как он привлечет ее к ответственности.

– Я такая тупая. Извините, но подозреваемый сам отказался от вашей помощи, подчеркивая тем самым, что ему нечего бояться и скрывать.

Адвокат пустился в длительные и пространные рассуждения, и Ева поняла, что перестаралась. Она подробно рассмотрела его серый костюм, белую рубашку, жилетку бежевого цвета и золотую цепочку карманных часов. Дойдя до светло-коричневых ботинок с приспущенными на них штанинами, Ева поняла, что навряд ли увидит носки, и решила об этом спросить. Просто, чтобы представить раз и навсегда стиль одежды престижного адвоката, а цвет носков играл в этом вопросе важную роль.

– Извините за любопытство, а какого цвета у вас носки?

– Что? Как вы сказали?

– Ну понимаете, когда я приехала в отдел, я не просто так опоздала, я занималась с утра воспитательной работой и посещала морг. Одновременно. А вы так на меня наорали, потому что опаздывали куда-то на полчаса. На те самые полчаса, в течение которых я и проводила воспитательную работу. Теперь вы уже двадцать пять минут читаете лекцию по адвокатуре и, как видно, совершенно никуда не торопитесь, а я в это время пытаюсь определить для себя ваш стиль одежды. Мне в этом определении не хватает только цвета ваших носков, потому что если они у вас черные, то это полное отсутствие вкуса и стиля как такового, а вот если они белые, то это совсем другое дело.

Адвокат справился к этому моменту со своим лицом и с рефлекторным желанием приподнять штанины и показать носки. С ледяным спокойствием, стараясь не сорваться на виду у сотрудников отдела, которые, оказывается, собрались вокруг и теперь едва сдерживают хохот, он развернулся и с достоинством удалился.

– Ева опять танцует джаз, – это был самый приятный отзыв о ее беседе с адвокатом. И принадлежал он Симакову, грустному меланхолику из отдела по розыску пропавших.

– Только ты, Симаков, меня и понимаешь!

– Я тебя уважаю, – сказал Симаков серьезно. – Ты борешься не с преступностью, ты замахнулась на систему. Я бы тебя пожалел, да, боюсь, не поймешь. Но я выполнил твою просьбу и принес все, что нашел.

Симаков отобрал почти двадцать дел с неопознанными и невостребованными телами умерших молодых девушек за последние два года.

– Интересная тенденция. Смотри, два года назад вот эти девушки, практически не изуродованные, смерть от проникновения тонкого колющего предмета, обнаруживались в морге. В одном и том же. Четыре девушки. Я почему еще запомнил, у нас как раз тогда в другом морге стали пропадать тела, понимаешь, а тут, наоборот, кто-то подбрасывает. Раз в неделю – подкидыш.

– Я не помню такого.

– У вас это дело о пропажах вел крепенький такой. Стриженый.

– Да-да, что-то припоминаю.

– Я еще пошутил, чтобы он подкидышей перетащил в тот морг, из которого пропадают, и дело в шляпе. Но у него пропадали мужики.

– Девушек опознали?

– В том-то и дело, что нет. А у Лаврова из Сокольнического в том году несколько девушек не доехали в Турцию на легкие заработки. Контракт подписали, а не приехали. И заявили о пропаже не родители, что интересно, а фирма, пригласившая их, расшумелась. А родители только посмеивались. Лавров одного отца разговорил. Тот объяснил, что его дочь и подруга не дуры, в Турцию только доедут, а там постараются сбежать к проживающим в Стамбуле подружкам, потому что все эти фирмы так дешево могут устроить только в публичный дом. Значит, сбегут. И напишут погодя, что и как. Лавров эти фотографии показал, двоих опознали. Тогда так и решили, что девушки были убиты за нарушение контракта. Я думаю, что родители двоих других до сих пор ждут писем из Стамбула.

– А эти…

– Этих опознать, как видишь, трудно. Вот здесь, смотри, кто-то просто анатомию изучал, не иначе. Так аккуратно разделаны, почти все органы целы, но вроде их пытались извлечь наружу. Все в возрасте до тридцати.

– Слушай, Симаков. В обычной квартире можно так разделать, чтобы потом все убрать?

– Сомнительно. Ну, если пол и потолок – кафель. Были случаи, когда хватает и ванной. Расчленяют и выносят, никто ничего не замечает, но вот разделать так подробно и качественно… Как в анатомичке.

– Еще вопрос. Где в Москве можно достать кровь?

– В пункте переливания. Иди и купи.

– Так просто?

– Ну, не очень просто. Предположим, несчастный случай, человек на операционном столе, а крови его группы нет. Ты – родственник, у больницы – ни денег, ни машин, ты садишься в свою тачку, гонишь на пункт, платишь деньги и привозишь кровь или донора.

– А можно иногда приходить и покупать по стаканчику?

– Вроде как на опохмелку?

– Нет, для искусства.

– Я тебя, Ева, уважаю за то, что ты борешься не с преступностью…

– А за то, что я замахнулась на систему! Ну и что?

– Я ради тебя могу даже и на пункт переливания крови позвонить и сказать, что у меня кончилась красная краска, а мне надо дорисовать закат, не продадут ли они немножко крови?…