Отдельное требование - Ольга Лаврова

Лампочка покачивалась над головами тех. Тик-так!.. Они стояли, мечтая проснуться или хотя бы сделать мучительное усилие, после которого, наполовину вернувшись в явь, человек начинает редактировать и направлять к благополучному исходу ужасный сон. Неужели нельзя напрячься и стряхнуть с себя этот кошмар и, хвастливо перевирая, рассказывать потом друг другу: «Я выбил у него пистолет... Он удрал, как заяц... А я крикнул вдогонку... Приснится же чушь!» Но проснуться не удавалось, нет никакой надежды, все ширилась пропасть между безмятежным только что и страшным сейчас. И на краю этой пропасти они разрушались, теряли привычные очертания, спадала поза, красочная обертка, и тщетно пытались они ухватиться за что-то из прежнего арсенала, что-то произнести достойное случая, оцепенелые губы не шевелились, все ускользало, все трансформировалось.

По группе прошло движение. Только что теснились в кучу, теперь отстранялись друг от друга, внешне едва заметно: «Это они... Я тут случайно... Я ни при чем, я от всего этого далек». Четверть шага в сторону, опущенные руки, возведенные стены, шкурническая позиция на будущих допросах... Каждый остался на необитаемом острове, и на каждого шел человек с пистолетом, и пистолет был непереносимо велик и черен. В дверь задувало, лампочка покачивалась, по полу и стенам метались их тени, а они замирали на местах, хотя внутренне уже панически бросились врассыпную — в окно, под лавку, за кучу хлама в углу, прочь один от другого, от, проклятой машины, от человека на пороге и от невыносимой тишины.

Неужели из-за них Кока цапался с Чугуновым? Когда-то давно... два дня назад. Раз уж пошли на такое, то хоть умели бы принять проигрыш по-джентльменски! Где она, куда девалась ваша невозмутимая ирония? Что же вы не кинете снисходительное «товарищ капитан милиции», не загнете про «обоюдную духовную интерлюдию»! Барахло!

Чугунов медленно убрал пистолет и сплюнул под ноги Ольшевскому.

— Сопляки... — вздрагивающим голосом сказал он. — Сопляки! Сопляки!

И отвернулся к дверям.

Долго смотрел он в дверной проем, за которым сеялся и сеялся мелкий снежок. Когда обернулся обратно, лицо было спокойное.

— У кого угнали?

Оттого, что молчание было наконец нарушено, они встрепенулись облегченно. Он заговорил, он что-то спрашивает! Угодливо кинулись с ответами:

— В Леонтьевском переулке, от дома шесть.

— Хозяин такой высокий, в серой шляпе.

(«Мы все скажем... Спрашивайте, пожалуйста.... Ничего не станем скрывать...»)

— Машина на ходу?

(«Конечно, конечно на ходу... Как же иначе... Ведь мы взяли совсем немного, самую малость. Только побаловаться».)

Чугунов пнул скат сапогом, открыл багажник. Запасного колеса не было.

(«Вернем... Ей-богу!.. Честное слово... Мы больше не будем...»)

— Воду слили?

— Нет.

(«Не сообразили про воду... Но гараж ведь теплый, мороза нет... Вы не беспокойтесь...»)

— Ключи? Завтра к одиннадцати приедете ко мне.

— Вот. Пожалуйста. Хорошо.

(«Конечно, безусловно, приедем... Мы послушные... Берите ключи...»)

Чугунов сел за руль, скинул на пол забытую Спицей на сиденье отвертку. Кока примостился рядом, и машина боязливо, будто не веря себе, стала выползать из клетки. Дина, выбежавшая отворить ворота, неподвижно смотрела ей вслед. Не очень спешила возвращаться она к своим мальчикам. Все они увидели сейчас друг друга в таком свете, что оставалось только разбегаться в разные стороны...

Сашка притопывал ногами в своем проулочке. Разглядев машину, он свистнул.

— Эк ее раскулачили, родимую. А где сами-то?

— Штаны выжимают, — сказал Кока.

— Ага, — Сашка решил, что не стоит вдаваться в подробности. — Прицепим?

— Доведу. Светаев с тобой.

— Нет! — упрямо сказал Кока, покрепче утверждаясь на своей части сиденья.

Чугунов хмуро разглядывал что-то на дороге.

— Ну-ну, — неопределенно сказал он, мазнул рукавом по запотевшему стеклу и тронул за райотдельской «Победой».

Но на шоссе, не обращая внимания на Сашкины испуганные сигналы, обошел его и погнал безглазую машину вперед.

«С ветерком» доедем, — усмехнулся про себя Кока. — Если доедем. Если они там больше ничего не отвинтили... Никак мой Чугунок не остынет. Но шоферит неплохо».

Вдруг дико захотелось есть. А ведь, помнится, он что-то рассовывал по карманам, уходя сегодня из дома. Пошарил — попались две конфеты.

— Сидор Ефимыч, хотите червяка заморить?

Чугунов механически сунул конфету в рот.

— Мой любимый сорт, — пояснил Кока. — «На-кось, выкуси!» То бишь, «Ну-ка, отними!» — поправился он, вспомнив, что Чугунов никогда не понимал его юмора.

На старика постепенно наваливалась усталость и задумчивость. Он больше не гнал. Один раз надолго застрял перед зеленым светом, потом спохватился, вяло матюгнулся и сказал сам себе с грызущей тоской:

— Рази можно их сажа-ать?! Сгинут...

И добавил что-то про задницы, которые надо крапивой. Потом мрачно продолжил: — Завтра явятся эти... жу-чки. Кончай без меня. Радикулит что-то... Надо полежать. Как там у вас нынче — на поруки или еще что... Со Спицей будет отдельный разговор, как выйду. А про этих пиши постановления, дескать, в изоляции не нуждаются, материальный ущерб возместят... и все такое...

И внезапно с последним всплеском ярости гаркнул:

— Чтоб, когда я приду, духу их в райотделе не было!

Машина дернулась и покатилась прочь. Сзади увечья ее были почти незаметны. Кока стоял на краю тротуара, пока красные огоньки не растаяли в метели.

ОТДЕЛЬНОЕ ТРЕБОВАНИЕ

Дерево, за которым он встанет, — высоченный корявый дуб у дороги — Стрепетов приметил еще засветло и теперь прошел к нему напрямик по росе через редкий подлесок. Дойдя, он поискал глазами куст, куда заткнул казенный ИЖ. Куст угрюмо чернел, уплотненный телом мотоцикла, и оттуда резко потягивало бензином. Стрепетов ощупал и облазил карманы, чтобы руки сами запомнили, где что лежит. Потом, помедлив, снял с предохранителя пистолет. Сухой щелчок. Теперь все. Оставалось ждать. Даже курить было поздно.

Он стоял, привалясь плечом к стволу. Левым плечом, так было удобнее, потому что правая рука была занята, она не выпускала пистолета.

До сих пор ему доводилось пользоваться оружием только в тире. Занятие оглушительное и веселое — когда в мишень. А здесь не тир: если придется стрелять, то всерьез. Но в глубине души Стрепетов еще надеялся, что как-нибудь обойдется. Задержал же Чугун однажды, идя с пляжа, вооруженного преступника голыми руками... А этот, может, и невооружен: откуда ему знать, что я жду его?..

Да, предстоявшее было уж слишком неожиданным. Незаметно оно затесалось с утра в обычный рабочий день, притворившись пустяком, и вот — на тебе, пустяк!..

Луна вырвалась из облаков, тени налились тяжестью, прилегли к земле, и дорога открылась почти до поворота. Там, на границе полной тьмы, Стрепетову почудилось движение.

Шли двое. Уже было видно, что один большой и грузный, другой щупловатый, в светлой рубашке. Уже различимо донеслось несколько слов. Ближе. Ближе. Рядом. Стрепетов все стоял за своим деревом.

Он очутился на обочине как раз тогда, когда идущие были ближе всего, но еще не могли достать его одним скачком; он крикнул, приказывая остановиться; столбик света прыгнул с лица на лицо, подтверждая, что ошибки нет, и тотчас погас, пока глаза не успели к нему привыкнуть... Но тут они опомнились и ринулись назад, взбивая подошвами пыль. «Стой!» — Стрепетов крикнул и выстрелил в воздух. Выстрел словно отбросил друг от друга тех двоих, бежавших до этого плечом к плечу. Грузный кинулся в поле; тот, что в светлой рубашке — к лесу. Стрепетов свернул в поле. Легко настигая бегущего, Стрепетов уже прилаживался, как половчее дать ему подножку, когда тот внезапно остановился и встретил его грудь в грудь. Взметнулась рука, оставив за собой коротко блеснувший след, но Стрепетов успел выстрелить во второй раз. Занесенный кулак разжался, и из него выпал нож.

Преступник сделал три коротких бесцельных шага и осел в траву. Теперь Стрепетов повернулся к лесу. Светлая рубашка отчаянно рвалась к спасительным елкам, распарывая кусты. Стрепетов не ощутил даже толчка к погоне, зная, что отсюда уходить нельзя. Но азарт схватки продолжал действовать. Рука с пистолетом поднялась и закаменела, но тут Стрепетов — уже Стрепетов-следователь, а не участник схватки — толкнул руку вниз и разрядил пистолет мимо.

— Промазал! — злорадно сказали сзади.

— Промазал, — согласился Стрепетов, провожая взглядом узкую светлую спину, ворвавшуюся наконец в ельник. Лес укрыл ее, и палая хвоя заглушила панический топот.

Дав себе секундную передышку, Стрепетов поднял голову. Луна все так же неслась навстречу облакам, окрашивала их края в сумрачный с ржавым оттенком цвет. Человек сзади заворочался, и Стрепетов быстро подгреб ботинком поближе к себе валявшийся нож. «Ну и ночь!» Он вынул носовой платок. «Ничего себе, отдельное требование. И это называется — смотайся за два квартала, допроси свидетеля». Развернул платок, сложил по диагонали. «Парень сейчас мчится без памяти». Платком он прихватил рукоятку ножа. «А может, затаился, ловит ртом воздух и слушает, нет ли погони».