Скорлупарь - Генри Олди

Что потешного нашел Карл в поведении скорлупаря, осталось загадкой. Однако придворные из герцогской свиты засмеялись, с подобострастием вторя государю.

Смех застиг скорлупаря в неудачный момент. Его голова в очередной раз поднялась до наивысшей точки и была уже готова качнуться вниз. На миг Реми замер, окончательно сбитый с толку. Чего от него хотят? Почему смеются? На лице несчастного отразилось болезненное недоумение. Забывшись, он наконец посмотрел на государя прямо – и окаменел, упершись взглядом в собственное отражение.

С зеркальной поверхности кирасы один Реми Бубчик смотрел на другого.

Глаза в глаза.

ПРЯМО СЕЙЧАС

или

НАГРАДА НЕ УСТУПАЕТ ПОДВИГУ

Он и его вина уставились друг на друга. Теперь он понял, отчего смеялся господин. Господин хотел, чтобы они с виной увиделись. Это смешно. Ха-ха. Господину смешно. Весело. Господин радуется.

Это – ватрушечки.

Ему хотелось убежать. Кувырк-кувырк – и бегом. Далеко. Или хотя бы отвернуться. Не смотреть на свою вину. Она ведь тоже смотрит. Страшно-страшно. И во лбу жжется. Он сгорбился, чуть не плача. И вдруг понял: это – не ватрушечки. Это – наказание! Господин все знал, и теперь радуется. Господин умный. Раз есть вина, значит, должно быть и наказание.

Сейчас он накажет сам себя – и больше не будет виноват. Он будет хороший. Кувырк-кувырк. Вина – наказание – нет вины. Он должен смотреть. Наказание приятным не бывает. Это даже дурак знает. Пусть жжется. Пускай страшно.

Надо смотреть на вину, пока она не сгинет.

Надо держать глупую упрямицу-голову.

Больно! – ватрушечки…

Карл Строгий хохотал, едва не плача.

Смех государя утратил естественность. Так хохочут игрушки, творения умельцев-механикусов, пока у них завод не кончится. Герцог застыл изваянием; чудилось, что скорлупарь прибил Карла Строгого гвоздем к креслу, и его высочество, словно бабочка в коллекции ребенка, не в силах изменить позу.

Горло и рот сорентийского владыки ритмично содрогались, исторгая наружу все новые порции жутковатого веселья.

А Реми Бубчик прикипел взглядом к отражению в кирасе. На шее скорлупаря вздулись мышцы, плечи напряглись, словно под тяжестью небесного свода. Тело настойчиво требовало: отвернись, идиот! Но руки убогого, мощные, жилистые, мускулистые руки акробата сжали голову, как тисками, вцепились пальцами в виски, уперлись ладонями в щеки – не позволяя шевельнуться, вынуждая терпеть и смотреть.

Руки против шеи и плеч.

И руки – побеждали.

Голова скорлупаря подергивалась от напряжения. По лицу текли ручьи пота. Реми дышал надсадно, с хрипом, как бегун в конце чудовищно длинной дистанции, но глаз от кирасы не отводил. «Овал Небес! – беззвучно охнул малефик. – Он замкнул «мановорот» в кольцо!»

Вряд ли несчастный понимал, что делает. Вряд ли осознавал, что убивает себя. Сейчас это не имело значения. Призрачные руки-невидимки зашарили по Зале Альянсов. Они сгребали всю ману, до какой могли дотянуться, и швыряли в «прободную язву», разверзшуюся во лбу Реми. Обеспокоенно зашевелился Просперо Кольраун, Лоренцо Фериас издал невнятный возглас, а захватчики продолжали грести, собирать – и бросать пригоршни краденой маны в ненасытную прорву.

Отражение парня в в кирасе мигнуло и расплылось. В глубине полированного металла распахнулась дырища. Там копошились мириады кликуш, сливаясь в единую безликую массу. Все они были заняты делом. Плоды их стараний – тонкие, аспидно-черные жгутики – свивались в лоснящуюся змею. Неприятно пульсируя, змея струилась наружу, опутывая кольцами Реми Бубчика.

Дурной глаз в чистом виде.

Квинтэссенция порчи.

Даже у привычного к таким вещам малефика волосы встали дыбом. Со «змеей» скорлупаря мог сравниться разве что Петух Отпущенья сусунитов. Но петух был вполне матерьялен, а здесь… У гадины не было ни начала, ни конца. Она струилась в обе стороны, в дырищу и из нее; движение завораживало, сводило с ума.

В провале вспыхнул огонь. Змея конвульсивно дернулась, стискивая Реми в смертоносных объятиях – и Андреа увидел. В дырище, смешной и нелепый, возник маленький Реми Бубчик с факелом в руке. Прыгая и кувыркаясь, он метался в толпе растерявшихся кликуш. Жгутики, тянувшиеся от них, вспыхивали, треща и корчась от жара, огонь перекидывался с одного на другой.

Вот уже загорелась и змея.

ПРЯМО СЕЙЧАС

или

ГОРИ-ГОРИ ЯСНО!

…Вина не хочет пропадать. Сколько ни смотри – не пропадает. Она смеется над ним. Хохочет. Ватрушечки! Бабушка славная. Она печет ватрушечки. Кувырк-кувырк. У бабушки печка. Там огонь. Огонь жжется.

Больно.

Вон бабушка стоит. Добрая. Бабушка поможет. Надо идти. Зачем – огонь? Нельзя! Будет пожар. Лоб горит. Огонь. В огне – гадюки. Шипят, хотят ужалить. Кувырк-кувырк. А они шипят и лезут. Кувырк-кувырк. Вина – гадюка. Противная. Огнем ее!

Огнем нельзя. Можно сгореть. Бабушка говорила.

Но это же наказание!

Змеи горят. Он горит. Кувырк-кувырк. Гори-гори ясно! Чтобы не погасло. Не будет больше вины! И Реми не будет. Хорошо.

Ватрушечки…

Скорлупарь качнулся, медленно валясь на спину.

– Он жив? – смех герцога оборвался.

– Вроде, дышит…

– Вынесите эту падаль из залы.

– Ваше величество, ваше высочество! Нижайше просим прощения, но мы вынуждены вас покинуть. Нужна срочная операция…

Серафим Нексус вскочил бодрей бодрого. Складывалось впечатление, что старец по собственному желанию прыгает в пропасть, и удивляется, и радуется поступку, столь неестественному для лейб-малефактора Реттии.

– Что стоите, отрок? Следуйте за мной! Будете ассистировать…

EPILOGUS

– Символ третьего глаза?

– Белый треугольник в круге.

– Цвет круга?

– Ну, такой… приятный…

– Конкретнее!

– Золотой.

– А не желтый?

– О, точно! Желтый. Как лимончик…

– Цвет кольца по кромке круга?

– Ну… лазурный?

– Вы меня спрашиваете, сударь?

– Ага… В смысле, нет! Лазурный, говорю.

– Это ответ?

– Дайте подумать… Темно-голубой?

Студиозус был жалок. Роскошные, ниже плеч, кудри взмокли от пота. На лбу плясала одинокая морщина – от нервов, не от ума. Широченные плечи сгорбились, поникли; губы дрожали. Вчера, на лабораторной работе, этот студиозус пытался сглазить мышку. Два часа кряду пыжился, стекленел, надувал щеки…

Андреа Мускулюс не сомневался: отныне мышь будет жить долго и счастливо.