Школа - Владимир Козлов

– Не боись, все законно. Думаешь, – я что-то спиздил и волоку цыганам загонять? Зачем мне таким заниматься? Я уже старый для этого.

Доносим коробку до цыганского дома, ставим перед калиткой.

– Дальше я сам. Ты меня на улице подожди.

Мужик заходит с коробкой в калитку.

Его нет минут десять. Я жду, курю, рассматриваю дом – двухэтажный, из белого кирпича, с гаражом на две машины. На Горках такой дом только один.

Калитка открывается, мужик выходит с довольной рожей.

– Ну что, – дело сделано, можно теперь и от метить, да? У меня как раз есть поллитра.

Мужик вытаскивает из сумки за горлышко бутылку водяры и прячет назад.

– Надо сначала жратвы купить.

Мы заходим в продовольственный, мужик берет полбулки черного хлеба и триста грамм зельца. Потом перелазим через забор детского сада, садимся в беседке. Мужик расстилает газету.

Пьем по очереди из горла. Ножа нет – хлеб ломаем, а зельц мужик покромсал на газете своим ключом от квартиры.

После первой закуриваем.

– Давно пьешь? – спрашивает мужик.

– Ну, по-нормальному, не по-детски – года два.

– А попробовал давно?

– Водку – года три назад, а шампанское мне класса с третьего на Новый год наливали. По чуть-чуть, само собой.

– А я – в первом классе попробовал. Даже не то что попробовал, а нормально так вмазал. Я тогда со старыми своими в четырехквартирном жил, ну, в бараке, можно сказать. И там соседка – девятиклассница – привела к себе подружек: Восьмое марта отмечать. Вино купили, торт, хуе-мое. И меня позвала – я один дома сидел. Налили мне грамм двести, как большому. Я ебанул, забалдел и что, ты думаешь, стал делать?

– Не знаю.

– За цыцки их щупать.

– А они?

– А что они? Лахали.

– А с бабой когда первый раз?

– В седьмом классе. Тоже по пьяному делу и тоже с соседкой, только с другой – той уже тогда не было, переехала. А в восьмом засадил бабе – ей сороковник уже был, дочке – пятнадцать. Пока я ее в одной комнате драл, Санька, мой корефан, в другой комнате дочке целку сломал. И главное, матка не хотела, чтоб дочка знала, что она со мной, а дочка матке про Саньку ничего не сказала. Ну а ты во сколько лет первый раз бабу отодрал?

– В пятнадцать.

– Тоже неплохо.

Мужик отпивает из бутылки, передает мне, а сам засовывает в рот хлеба и зельца, жует. Я спрашиваю:

– А что ты вообще делаешь по жизни?

– Так, работаю на Кирова.

– На автозаводе?

– Ага.

– А кем?

– Слесарем.

– А это, ну, насчет цыган?

– А-а-а. Это – так, от случая к случаю, можно сказать.

– И не заебало тебя – на заводе? Я летом три недели отработал – думал, охуею.

– Ну а что делать – под пивбаром стоять, как синюги всякие?

– Не знаю. Но на заводе – ебал я в рот.

– Это ты сейчас так говоришь, а вот сходишь в армию, придешь…

– Не пойду я в армию. На хуй она мне усралась?

– Ну, не хочешь – не иди, если ты такой герой.

– На себя посмотри – чмо колхозное. Возишься целый день в мазуте, въебываешь, как негритос, а ставишь себя, типа, деловой. Уебу – не подымешься.

– Еще посмотрим, кто кого.

– Пиздуй отсюда, ты понял? – Я хватаю его за воротник и накручиваю на кулак около горла.

Мужик меньше меня и слабее, я его не боюсь. – Еще раз на Рабочем увижу – дам пизды. И цыгане твои не помогут. Ты понял?

– Понял. Ладно, отпусти.

Я отпускаю воротник, беру пузырь – там водяры на два пальца – и допиваю.

– С ним по-хорошему – налил, как человеку, а он…

– Сделай фокус – скройся с глаз, понял?

– Понял.

Мужик забирает свою сумку и прет к остановке. Я остаюсь в беседке. Домой идти неохота – опять родоки начнут ныть, что выпил.

Темнеет. Люди прутся с остановки – едут с регенератного и с завода Куйбышева, волокут из сада детей, заходят в продовольственный за хлебом. Два пацана с двадцать восьмой трясут у малых копейки. Я их знаю, но подходить лень. Я вырубаюсь.

Открываю глаза – уже вообще темно. Смотрю на часы – пол-одиннадцатого. Поднимаюсь и иду в автомат звонить Ленке.

У нас не было стрелок почти месяц – как бухнули винища перед первым сентября, так и все: то у нее уроков много, то идет к подруге на день рождения, то с родоками на даче.

Гудки, потом она берет трубку. Я говорю:

– Привет.

– Привет.

– Как дела?

– Нормально.

– Как школа?

– Как обычно – лажа.

– Давай, может, встретимся, а?

– Давай после выходных, во вторник.

– Около дома, как раньше?

– Нет, давай в центре, около входа в ГУМ.

– Около центрального или бокового?

– Около центрального. В семь. Ну, пока.

– Пока.

Стою около ГУМа. Уже пятнадцать восьмого, а Ленки нет. Тепло, как летом. По Первомайской прут бабы в нормальных шмотках, с мелированием и начесами – на стрелку или гулять. Я достаю из пачки «космосину» – последняя. Прикуриваю зажигалкой, кидаю пачку в железную мусорку.

Иду к автомату, набираю номер. Короткие гудки. Сажусь на остановке на «шестнадцатый» и еду к Ленке: надо конкретно поговорить, сколько можно заниматься херней?

Поднимаюсь на пятый, звоню. Открывает мамаша – старая тетка малого роста, волосы скручены в клубок, как у деревенской бабы.

– А Лена дома?

– Нет. А зачем она тебе?

– Так, поговорить надо.

– А откуда ты вообще ее знаешь? Ты не с ее класса – я тех всех знаю.

– Нет, не с ее. Так, знакомый.

Я поворачиваюсь и иду вниз по лестнице.

В беседке около дома никого нет, я сажусь на скамейку. Будет, конечно, херово, если сейчас придут те гондоны, которые залупались около «Спорттоваров». Вдруг они с этого дома или с соседнего?

Сижу, плюю под ноги. Минут через сорок или, может, через час, из-за угла выходит Ленка с пацаном. Он малый, меньше ее, но крепкий. Я подхожу.

– Привет.

– Привет. А что ты здесь делаешь?

– Жду.

– Меня ждешь?

– Ага.

– И давно?

– Так, порядочно. А ты почему не пришла к ГУМу, как договаривались?

– Не смогла. Надо было к одной девчонке сходить, отдать кассету.

– Все ясно. А это кто такой?

– А какая тебе разница? Мой друг.

– И больше ты мне ничего не скажешь?

– А что тебе еще сказать? По-моему, ты сам все должен понять. Хотя бы сейчас.

– Ни хуя я не понимаю, ясно?

– Слушай, что ты к ней прицепился? – говорит пацан.

– А тебе слова не давали. Рот закрой.

– Э, ты что?

– Ничего.

Пацан смотрит на меня и двигает челюстью туда-сюда. Я его ненавижу, а он меня. Бью ему ногой по яйцам и прямой в нос. Он отбивает, мы начинаем махаться на встречных. Ленка орет:

– Вы что – одурели? Прямо под окнами. Нука перестаньте, а то соседи увидят – разнесут всему дому. Скажут, связалась с дураками. Э, ну вы слышите?

Мы бьемся дальше, нам насрать на ее крики. Ленка идет в свой подъезд.

Я начинаю сдыхать. Еще немного – и пацан начнет меня стелить. Но он тоже сдыхает. Я говорю:

– Ну что, может, – все?

– Ладно.

Мы расходимся. Никто никому не дал – бились наравне. Морда у него красная, значит финики будут. У меня тоже, и губу он мне разбил.

Пацан идет к «Спорттоварам» – видно, там живет, я – к горбатому мосту.

Возле общаги пединститута чурки играют в футбол. Играть они вообще не умеют – не попадают по мячу, не могут толком отдать пас, только орут друг на друга по-своему.

Какой-то малый поджигает кучи сухих листьев, и они дымятся.

Навстречу мне – двое пацанов.

– Спички есть? – спрашивает один. Он кучерявый, в ухе – большая золотая сережка, как у баб.

У второго – точно такая. Пидары какие-то.

Я достаю зажигалку, пацаны подкуривают. Я беру у них сигарету, и они уходят. Я затягиваюсь, вынимаю сигарету изо рта и трогаю языком разбитую губу.

Выхожу из троллейбуса на Рабочем. На остановке сидит Зеня.

– Привет.

– Привет. Ты соткудова едешь? Со стрелы?

– Да нет, так просто.

– Ладно, не пизди. Знаю, что со стрелы. Я тебя видел с бабой несколько раз – ничего такая пила.

С короткой прической, в серой юбке.

– Где ты меня видел?

– В городе, на Первомайской.

– Ну, может быть.

– Не «может быть», а видел. Давай, колись. Расскажи про свою бабу.

– Нечего тут рассказывать. У меня с ней уже все.

– Что, протянул и кинул или сама стала выкобениваться?

– Вроде того.

– Ну и хер на нее. Баб, видишь, сколько кругом? Вагон и маленькая тележка. Ты ее хоть протянул?

– Ага.

– Ну так и все. Послушай меня. Ты с какого года?

– С семьдесят второго.

– А я с шестьдесят девятого. Первый раз бабе в седьмом классе засадил. А всего столько переебал, что и половины не помню. Так что послушай меня. Найди себе еще бабу и отъеби, а проэту свою забудь. Или у вас хуе-мое, любовь там?

– Да нет.

– Тогда хули ты? Это только в кино бывает – расставания там, слезы-хуезы. Ну ты понял?

– Понял.

– Вот и хорошо. Бабки есть? В пивбар, по пиву?

– Да нет, бабок нету.

Бабки у меня есть, но пить сегодня с Зеней неохота. Настроение поганое.