Приключения в шхерах - Юзеф Чельгрен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Фу, черт, как неприятно! Оба выстрела прямо в сердце. Болтается на камнях, как дохлая селедка.
Почесав, по своему обыкновению, в затылке, Сундстрем кратко резюмировал сложившуюся ситуацию:
— Ленсман строго-настрого запретил стрелять лосей! Это разрешено только графу, графине и графским сынкам, что живут в замке. Ты, Симон Дундертак, — несчастнейший из людей! [5]
— Но ведь он чуть не проломил мне голову своими копытами!
— Это никого не интересует. Все равно, придут граф с ленсманом — и тебе крышка. А меня за то, что я дал тебе ружье, посадят в тюрьму на хлеб и на воду, и не видать мне, бедному, ни солнца, ни луны до тех самых пор, пока я не выплачу им весь штраф. А штраф знаешь какой? Я, может, таких денег за всю свою жизнь не имел.
Сундстрем мог бы и не говорить о таких ужасах. Дундертак и без того был несчастен до отчаяния.
Рассеянно пощипывая длинный ус, Сундстрем продолжал размышлять вслух:
— Можно бы, конечно, его потопить. Дотащить до моря, привязать побольше камней — и дело с концом.
Дундертак просиял. Давно уже солнце не светило так ярко и птицы не пели так замечательно, как в эту минуту.
— Но, — продолжал Сундстрем, — на что же это будет похоже, если мы загубим столько вкусной еды? Ида с дочерью мяса в глаза не видят, то же самое Серебряный или, например, боцман Все-Наверх. Да я и сам-то не очень хорошо знаю, что такое кусок мяса зимой. А ведь при мне, как-никак, ружье.
Вдруг на лице Сундстрема появилась довольная ухмылка.
— Ты молчать умеешь?
— Еще бы! — заверил Дундертак.
— Тогда ты, может, и не будешь несчастнейшим из людей только оттого, что ухлопал этого лося. А я, пожалуй, не зачахну в сырой тюрьме.
— А как же все вдруг устроится? — Дундертаку стало любопытно.
— Ну, насчет этого можешь не волноваться! Сейчас мы, не теряя попусту времени, гоним в Трусу, продаем там салаку и покупаем дюжину пустых бочек и кило пятьдесят серой соли. Потом, когда совсем стемнеет, я заявлюсь сюда, и лось исчезнет в бочках, будто его никогда и не было. Граф с семейством, будем надеяться, не помрут с голоду. Ты не станешь несчастнейшим из людей. Я не сяду в тюрьму. Но одно условие: ты нем, как могила. Слышишь? Если учуешь у кого-нибудь зимой запах жаркого, и виду не подавай, что о чем-то знаешь! Ничего нет плохого в том, что лось будет использован по своему прямому назначению. Даже подумать не могу, что он пропадет где-то на дне моря! В конце концов, я действую только на благо отечества и обеспечиваю население едой. Иду с Утвассена, себя и еще кое-кого.
Дундертак торжественно поднял руку:
— Клянусь молчать до последнего своего вздоха!
— Хорошо сказано, дружище! — одобрил Сундстрем. — Теперь смотри держись!
У Дундертака точно гора с плеч свалилась. Большой Сундстрем взял дело в свои руки — значит, все будет хорошо. Ему хотелось только еще раз объяснить, что он, собственно, не так уж виноват.
— Понимаете, я стрелял, чтобы спасти свою жизнь. Он ведь собирался ударить меня копытами по голове!
— В порядке самозащиты или еще как — это меня не интересует! — отрезал Сундстрем. — Но уж ружье я тебе дал в руки в последний раз! Целишь в тетерева на дереве, а попадаешь в лося на земле. Нет, видать, из тебя никогда не выйдет настоящего охотника. Сиди уж лучше в лодке — здесь ты больших бед не натворишь!..
Вот как получилось, что Дундертак стал самостоятельно возить на продажу рыбу в Трусу, Седертелье и Стокгольм — конечно, после того, как мало-мальски освоился с парусами и более или менее прилично изучил все важнейшие фарватеры.
Впрочем, нельзя сказать, что Дундертак выходил в море совсем один. С ним всегда был Малыш Христофор. Они были неразлучными друзьями и никогда не расставались, за исключением тех случаев, когда Дундертак отправлялся в школу или работал в известняковом карьере, где немилосердно пекло солнце, — тут Христофор почитал за лучшее идти своей собственной дорогой.
Зато в лодке им было очень хорошо вдвоем. У Христофора было свое излюбленное местечко: он всегда сидел на корме рядом с Дундертаком, засунув нос дружку под мышку. Так они могли сидеть часами, обдуваемые ночным ветерком, который нес лодку к ближайшей гавани.
Помимо всего прочего, для Христофора эти поездки были удобным случаем заняться любимым видом спорта: походить на рыбку! Выдренок беззвучно соскальзывал через борт, мягко, словно капля масла, опускался в воду и одним резким ударом сильного хвоста уходил вглубь.
Иногда он отсутствовал очень подолгу. А появившись, наконец, на поверхности, почти всегда держал в зубах какую-нибудь рыбешку. Одному ему свойственным движением головы он перекидывал ее через борт в лодку. Дундертаку оставалось только вспороть ей брюхо и почистить. Это была их собственная рыба — Дундертака и Христофора. Она не предназначалась для продажи. Голову и внутренности Дундертак приберегал для Малыша, а все остальное зажаривал себе, предварительно густо посолив. До чего же вкусна бывает жареная рыба в открытом море!
Христофор был совершенно неутомим. Он снова и снова нырял и швырял Дундертаку одну рыбу за другой. Так закадычные друзья коротали время, пока не наступало утро. Но, когда они входили в большой фарватер и Седертелье или Стокгольм были уже не за горами, Дундертак свистал Малыша наверх. Это значило, что веселому охотничьему раздолью Христофора наступал конец. Приходилось вылезать из воды. Дундертак запирал его в рубке, и Малыш вынужден был проводить время в обидном одиночестве, облизывая мокрые усы. На какое-то время Малыш попадал под арест, и длился он ровно столько, сколько лодка стояла на причале у стокгольмской пристани.
Ничего не попишешь. Сойти на берег и посмотреть столицу? Ни под каким видом! С Христофором могла произойти куча неприятностей. Благо, выбор большой. Он мог, например, заблудиться в городской сутолоке. Его мог переехать какой-нибудь сумасшедший автомобиль. А разве не могло ему взбрести на ум, никого не предупреждая, вцепиться в горло какой-нибудь выведенной на прогулку болонке — и только потому, что она слишком высоко задрала нос? В конечном счете пострадала бы торговля, чего Дундертак никак не мог допустить. Ведь это был чуть ли не единственный источник денежных доходов на их острове. Дундертак прекрасно сознавал лежавшую на нем ответственность. Он по опыту знал, что в цивилизованном мире Малыша лучше всего держать в ежовых рукавицах.
В темной рубке Малыш свертывался в мягкий клубок, положив голову на толстый хвост. Он чувствовал себя одиноким и покинутым.
В море
Как-то раз — дело было в самом начале сентября — Дундертак приплыл в Стокгольм продавать салаку и окуня. Торговля шла бойко, и, разделавшись с последней рыбиной, он тотчас же начал собираться в обратный путь.
Было уже около семи часов вечера. На улицах Стокгольма зажглись длинные цепочки фонарей. Когда-то в Трусе Дундертак как зачарованный смотрел на чудесное зрелище, какое являет собой вспыхнувшая во мраке ночи светлая лента фонарей. С тех пор от этого чувства восторженного изумления почти ничего не осталось.
Кроме того, на сей раз Дундертак очень торопился с отплытием. Первым делом он выскоблил и вычистил ящики из-под рыбы и уложил канатные снасти в аккуратные бухты. Затем взялся за фонари — протер стекла, снял нагар и залил керосин. Когда с фонарями было покончено, он укрепил их на прежнем месте, отвязал лодку и оттолкнулся. Тяжело и мерно загребая веслами, Дундертак вывел лодку на свободную воду. Здесь он сунул весла под банку и, отыскав спички, зажег фонари. Затем достал бутерброды и термос с кофе. Наконец-то он мог поесть — в первый раз за весь день! Не мудрено, что он был голоден, как волк. Лодку тихонько покачивало на волнах от проходившего мимо буксира.
Ветер, дувший с севера, крепчал. Дундертак посмотрел на запад, где догорала вечерняя заря. Еще недавно горизонт пылал, словно огромный огненный парус. К ночи ветер, может быть, установится. Хорошо бы. Тогда он уже завтра к вечеру привезет домой вырученные за рыбу деньги. Их ждали, чтобы заплатить за аренду промысловых вод.
Наевшись досыта бутербродов и допив кофе, Дундертак поднялся, вытащил из-под банки мачту вместе со свернутым парусом. Потом вставил мачту в основание, выбрал ванты и тщательно закрепил их. И, наконец, поднял передний парус и поставил шпринтов под большим углом. Устройство было, конечно, примитивным, но другого Дундертак пока не знал. Он научился ходить под парусами именно таким образом, и ходил, надо сказать, на довольно большие расстояния.
Ветер тут же подхватил и понес лодку. Но, прежде чем взяться за румпель, Дундертак открыл дверь рубки. Христофор пулей выскочил оттуда и кинулся другу в объятия. Похоже было, что звереныш рехнулся. Он всхлипывал, фыркал, сморкался и, казалось, не знал, что еще сделать, чтобы с наибольшей убедительностью выразить свой восторг. На всякий случай он проделал все коленца, какие только мог изобрести. Когда же программа была исчерпана, Малыш улегся рядом с Дундертаком, доверчиво сунув нос ему под мышку.