Другой Хайям - Омар Хайям

Существование вечности как высшей, божественной реальности можно постулировать на том основании, что время-пространство-энергия-вещество, как причинно-следственная структура, не могла бы сама по себе возникнуть без предшествующей причины, которая по необходимости должна относиться к совершенно иному порядку вещей – и с точки зрения метафизики, и с точки зрения современной науки.

Согласно теории Большого взрыва, вся огромная, но отнюдь не бесконечная, вселенная «как бы случилась» в некий «изначальный момент», когда «бесконечно малая частица бесконечно большой плотности», настолько большой, что в ней содержалась вся материя, образовавшая затем вселенную, «как бы внезапно» «взорвалась». Это и стало первым

«событием», положившим «начало» времени и пространству, так же как всему звездному миру.

По количеству закавыченных слов, которые должны в этом кратком утверждении пониматься не так как обычно, и даже вопреки своему номинальному смыслу, мы можем увидеть, что наш повседневный язык, скорее предрасположенный к метафизике, очень плохо служит ученым, когда они прибегают к нему, чтобы описать научную модель мира, свободную от метафизических предрассудков.

У метафизиков, конечно, тоже существовали определенные проблемы с языком, но они умели их решать с помощью аллегорий, вполне понятных нашим чувствам и образному восприятию.

Древние метафизические системы утверждали: у существующего есть начало и конец по аналогии со всеми известными нам вещами. Началом всего был волевой акт творения, не зависящий от цепочки последовавших событий, но их предопределивший. В этом акте уже содержался потенциал и матрица всего сотворенного мира. Концом мира является его кульминационный момент, точка наивысшей реализации, в которой все творение как объединение всех процессов, мыслей и действий, составляющих развивающуюся драму бытия, найдет свое логическое разрешение и оправдание.

Начало и Конец, являясь двумя полюсами времени, замыкающими с обеих сторон причинно-следственный континуум, существуют на границе с вечностью, где нет ни «до», ни «после». Соответственно, с позиции вечности (но не времени) эти полюса должны совмещаться, будучи по сути одним и тем же единовременным актом.

К кругу подобных идей можно также отнести известную фразу из Апокалипсиса Иоанна: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний».

Поскольку некая часть нашего существа, согласно суфиям и Хайяму, всегда пребывает в изначальном и одновременно кульминационном моменте творения, мы можем из этой точки по-другому увидеть свою нынешнюю жизнь и вознамериться последовать своему предопределению.

84 Еще немалое количество сюрпризов таится в этом теле,которое Он сотворил из глины. А мог бы я, и в самом деле,быть лучше или хуже, чем я есть, коль прежде всех времен уже я был, —намного раньше, чем Господь своей рукой меня слепил?

Во многих стихах Хайяма очень тонко выражена мысль, что идею неотвратимой судьбы не следует понимать как роковую предрешенность, диктуемую слепым детерминизмом линейного характера. Скорее, судьба – это синхронное движение навстречу друг другу двух целенаправленных созидательных потоков, приведенных в действие симбиозом божественного и человеческого намерения («решительной рукой») – они встречаются и одновременно присутствуют в точке события.

Замечательно и то, что Хайям в восемьдесят четвертом катрене говорит об удивительных свойствах именно тела, а не ума или даже души, как мы ее понимаем нашим умом и эмоциями. По этому поводу высказался и Борхес:

«В любом акте восприятия и внимания уже скрыт отбор: всякое сосредоточение, всякая настройка мысли подразумевает, что неинтересное заведомо откинули. Мы видим и слышим мир сквозь свои воспоминания, страхи, предчувствия. А что до тела, то мы сплошь и рядом только и можем на него полагаться, если действуем безотчетно. Тело справляется с этим головоломным параграфом, лестницами, узлами, эстакадами, городами, бурными реками и уличными псами, умеет перейти улицу так, чтобы не угодить под колеса, умеет давать начало новой жизни, умеет дышать, спать, а порой даже убивать, – и все это умеет тело, а не разум. Наша жизнь – цепочка упрощений, своего рода наука забывать»[36].

Борхес, фактически, противопоставляет два когнитивных процесса. Один из них мы можем назвать синтетическим, когда информация накапливается и обобщается, или концептуализируется. Другой процесс действует посредством редукции, упрощения или регресса от идеи к первичному импульсу – наука забывать, как говорит Борхес. Соответственно, именно через тело, наш материальный носитель, согласно Хайяму и Борхесу, пролегает путь к подлинному осознанию слоистой природы времени. Ум мыслит отчужденными, абстрактными и обусловленными концепциями, тогда как тело на самом примитивном уровне держит руку на пульсе реальности. Тридцать восьмой катрен содержит еще более специфическое указание на роль тела:

38 Вчера на площади базарной я гончара лачугу посетил:замес из вязкой, грубой глины безжалостно он мял и колотил.Тут ухом внутренним я услыхал  протяжный стон и шепот, доносящийся из бездны:«Я некогда была тебе подобна, помягче обходись со мной, любезный…».

Слова: «…из грубой, вязкой глины безжалостно он мял и колотил» можно считать ключевой метафорой, прозрачно подсказывающей, что речь идет о вовлеченности в некое физическое действие. Глина (прах) – аллегория плоти, тела. Хайям, таким образом, обозначает для нас характер суфийской работы, в которой большое внимание уделяется работе с телом. Помимо известных телесных практик (всевозможные движения, расслабление, танцы, горловое пение, речитативы, дыхательные упражнения и т. д.), суфийский искатель, как правило, погружается в ту или иную физическую деятельность. Например, он может заниматься строительством, приготовлением пищи, рукоделием и самыми разными видами ремесел – все это возвращает чувства к источнику, к телесному инстинкту, непосредственно связанному с сокровенной областью, где все измерения времени сосуществуют и соучаствуют в реальном событии. Эта тема проходит рефреном через многие стихи Хайяма. Вот еще одно стихотворение, посвященное той же идее, но уже с новым оттенком:

39 Гончарный круг отбрасывает тень и легким мраком мастерскую оттеняет.Задумавшись, я наблюдаю гончара: с каким искусством он раствор приготовляет,чтобы лепить кувшины и горшки из разных качеств замечательных людей —из грубых пяток странствующих нищих, из нежных рук могучих королей.

Многие люди не способны понять истинного предназначения жизни и адекватно оценить свою полезность, поскольку этому препятствует обманчивое чувство собственной важности. Суфий уничтожает это чувство ради того, чтобы занять соответствующее ему место в схеме вещей, что и является осуществлением человеческой судьбы. Он, по сути, становится функцией самой жизни. Эта идея проиллюстрирована также и в следующем катрене:

96 Когда судьба меня затопчет в землю вдруги отсечет надежды корень безвозвратно,друзья мои, сойдитесь в тесный круги сделайте из праха моего простой кувшин  для влаги ароматной.

Идея времени в алхимическом контексте

В 56 катрене Хайям провозглашает важный принцип своей философии, который в несколько ином аспекте раскрывает то, что было сказано прежде о природе времени.

56 Скорей неси вина, чтобы унять на сердце жар  невыносимо жгучий!Мое существованье в этом мире течет подобно ртути капелькам летучим.Восстань и укради у сна его сокровище – дар бденья,и помни: пылкость юности не вечна. Она продлится, как слеза цветка, —  одно мгновенье!

Это алхимическое стихотворение содержит очень любопытную информацию. Прежде всего, поэт говорит, что сердце его испытывает невыносимо жгучий жар. Этот жар, по описаниям многих мистиков, в том числе и христианских, является первым сигналом влюбленности сердца, симптомом внутреннего пробуждения. Он хочет погасить жар вином. Вино, как мы знаем, притупляет физическую боль и душевные страдания. Но вино, о котором говорит Хайям, – это дар божественной любви. По аналогии с опьянением от вина, божественная любовь «расширяет» сердце – разрушает границы эго – и трансформирует жгучую боль, сопровождающую пробуждение, в особую сознательность. Такая сознательность или жизнь, которую она открывает, отличается динамичностью и новыми конструктивными свойствами, отчего поэт сравнивает ее с летучими капельками ртути. Ртуть была основополагающим элементом в средневековой алхимии – духовно-психологической науке, ставшей известной в Европе в основном благодаря работам арабского суфия IX века Джабира, или Гебера. Его полное имя на арабском звучит так: Абу Абдаллах Джабир ибн Хайян ад-Азди ас-Суфи. В алхимической системе ртуть (Меркурий) отождествляется с женским началом – летучим и пассивным, а сера (Сульфур) – с мужским, постоянным и активным. Правильное соединение этих двух элементов в человеческом сознании приводит к алхимическому союзу, называемому также алхимической свадьбой. Такова начальная стадия трансмутации – процесса превращения грубого в тонкое. Хайям неоднократно в своих стихах прославляет момент, мгновение, миг, а здесь он прямо говорит, что жизнь его течет подобно летучим капелькам ртути – возможно, он намекает на способность осознавать моменты как своего рода дискретные частицы, «атомы» времени. Не воспринимает ли Хайям время как некую субстанцию, имеющую неизвестные нам характеристики? В суфийской литературе иногда мелькает малопонятная фраза: «Суфий – это сын времени». Как уже упоминалось ранее, суфии придают большое значение осознанию времени. Многие суфийские авторитеты настойчиво повторяют, что суфий соотносит себя с каждым проживаемым моментом, и что в основе суфизма лежит принцип: время, место, люди. Этот принцип означает, что каждый момент обладает собственными индивидуальными свойствами, которые способен воспринять только тот, кто сам стал индивидуальностью или находится на пути к ее обретению.