Кавказский след - Аркадий Карасик

Ну, ладно, худой очкарик — конкурент, перешел Басов ему дорожку, перехватил выгодное дельце — можно понять…

Ханжа? Тоже объяснимо: между банкиром и явным бандитом завязаны какие-то сложные узелки. По слухам, все фирмы и компании, связанные с финансами либо торговлей, так или иначе повязаны с мафией. Угрожающий банкиру «серьезными неприятностями» Ханжа — наверняка какой-нибудь авторитет.

Жена? Впрочем, с женой тоже ничего таинственного — нет у бабы счастья в семейной жизни, не устраивает ее шестидесятилетний супруг, вот и злится. От злости до ненависти — полшага.

А Деев по какой причине злобствует? Вообще-то, отношения, сложившиеся между хозяином и его окружением, не должны интересовать прораба, но любит Федор Иванович покопаться во внутренностях других людей, получает от этих «операций» немалое удовольствие.

— За что ты не любишь хозяина? Ведь охраняешь, получаешь зарплату… Что Басов сделал тебе плохого?

— Охрана — работа. Сам понимаешь, опасная. За нее и платят… За что не люблю? А за что, спрашивается, облизывать паразита, паука, мать его перемать? Раньше как было? Все получали примерно одинаково. Хватало. Не спорю, шиковали партийные боссы, высокие чины. Так им и положено по штату шиковать, делали это не за наш счет… Разве сейчас не шикуют? Только уже за наши денежки, кровные, заработанные… Погляди на того же упыря…

Разговор — поздно вечером, когда работяги покинули территорию стройки, нет ни свидетелей, ни слушателей, никто не сообщит в госбезопасность, не подставит. Беседа — не в сторожевой будке — там неуютно, наплевано, грязно — в ухоженном «кабинете» прораба, который Машкин два раза в день подметает, моет полы, освобождает рабочий стол от многочисленных бумаг — отработавшей макулатуры.

Да и развешанные по стенам чертежи способствует интересному обмену мнениями, навевают этакое деловое настроение. Деловое и доброжелательное.

— Но все это не причина для ненависти…

— А кто тебе сказал, что я ненавижу? — искренне удивился Деев, закуривая очередную сигарету. — Просто иногда хочется совместить приятное и полезное: пощупать сдобную бабенку и наставить рога упырю. Первое — для тела, второе — для души.

И снова в Машкине проснулось предчувствие чего-то ужасного. Он, снова принялся раздумывать над ситуацией, в которую он никак не впишется и которая просто не может завершиться спокойно и «цивилизованно». Ибо построена эта ситуация на всеобщей ненависти и злобе.

Любовник жены увертливо подводит Любовь Трофимовну к мысли освободиться от супруга. Костлявый финансист прожигает Басова ненавидящими взглядами. Тут все ясно и понятно — борьба за богатство, следовательно — за власть. Ну, а Дееву за что ненавидеть хозяина? Может быть, когда-нибудь схлестнулись дорожки банкира и охранника, насолил Басов парню, вот тот и исходит злостью.

Машкин осуждающе покачал головой.

— Жеребенок ты еще, парень, жизни не знаешь — не ушибался, синяков не получал. Вот и прыгаешь. Пока ноги не переломают. Вместе с башкой.

В ответ на «жеребенка» Сашка презрительно фыркнул и укрылся в своей грязной сторожке. Предельно ехидное сравнение явно не понравилось охраннику и он решил не развивать опасной темы. У лысого прораба язык — настоящий наждак, так надерет самолюбие — долго будет чесаться и болеть…

Второй охранник, Сашка Курцев, наоборот, превозносил хозяина, восторгался его успехами. И, конечно, завидовал.

— Мы живем старыми мерками, — укоризненно говорил он, сидя рядом с прорабом и попивая из жестянки импортное пиво. — Жизнь повернулась другой стороной, возврата к старому не будет. Как бы на этот возврат не рассчитывали замшелые старички. Побольше таких, как Басов — жизнь полегчает. Он же не для себя старается — много ли надо мужику в его возрасте?

— Не для тебя же…

— Для меня — тоже! — азартно закричал длинный Сашка, отбрасывая опустевшую жестянку. — И для тебя, и для наших родителей…Работу дает — раз, платит не по разным тарифам-ставкам — солидно. Два… Чего еще желать работягам?

Третий Сашка, низкорослый с крупной головой, посаженной на короткую шею, не философствовал, в дискуссии с прорабом не вступал, отделывался короткими, как он сам, замечаниями. Да, нет, может быть — весь разговор. Все ему — до фени, до лампочки, до прошлогоднего снега. Была бы жратва повкусней, девки — посдобней, шмотки — понарядней. Запросы на уровне пещерного жителя первобытных времен.

Почему-то Машкину больше других по душе толстый Сашка с его ненавистью к хозяину. Ибо эта ненависть сродни таким же чувствам жены банкира, его конкурентов, Ханжи. Нечто типа сложившегося «общественного» мнения. А уж это самое «общественное» мнение — сила, пренебрегать которой не просто вредно, но и опасно. Даже в самое-самое архидемократическое время, унизанное, будто блестящими игрушками на новогодней елке, всяческими правами человека.

Лично Федор Иванович не думает ни о чем, не примыкает ни к чьему мнению, кроме своего, накрепко запертого внутри. Так уж у него выработалось в чиновничьем прошлом, когда он всей душой принял основополагающий принцип госслужбы: ты — начальник, я — дурак, я — начальник, ты — дурак. Лучше быть богатым дураком, нежели нищим умником.

Он не поддакивал ни одному из саш, задавал безразличные и необидные вопросы, внимательно вслушивался в интонации оппонентов и собеседников.

Единственно, что коробило — насмешки толстого Сашки над, якобы, несбывшимися надеждами инженера подмять под себя жену хозяина. Было в этом нечто обидное, ущемляющее мужское достоинство Машкина. А то, что охранник поливал потоками мутной брани Басова — его дело и его… ответственность. Слушатель-прораб — в стороне.

Что же касается сдобной кокетки — Любоньки, Деев в чем-то прав. Несмотря на солидный свой возраст — почти сорок, и наличие семьи — жена и двое детей проживают в одиночестве на Сретенке, Федор Иванович не остался равнодушным к прелестям жены банкира. Даже с учетом ее близких отношений с детективом. Возможно, не только с ним. Слишком уж сексуальная бабенка, мужики летят на нее, как мухи на мед, видят — отказа не предвидится.

А чем хуже остальных Машкин? Лысина — не преграда, возраст — далеко не стариковский, возможности, с учетом отдельной спаленки в вагончике — лучше не придумаешь.

Не раз и не два в голову инженера закрадывается шальная мыслишка — попасть в число удачливых любовников Басовой. От женщины не убудет, зато прорабу станет веселей коротать длинные вечера и ночи. А вдруг Басовой понравятся сексуальные упражнения с прорабом? Тогда — полный кайф, на недавнего безработого горюна посыпятся дорогостоящие подарки, увеличится обещанное банкиром вознаграждение…

Сладкие до приторности мечтания подпитывались частыми вечерними приездами хозяйки. Спрашивается, что ей не сидится в Москве, почему она предпочитает длительные беседы с немолодым прорабом тем же театрам, банкетам, концертам, балам? Вдруг тянет бабенку на скучную стройку стремление пообщаться с приглянувшимся ей мужиком? Не стоит ли подхлестнуть события, перенести хозяйку в спаленку?

Федор Иванович отгонял от себя опасные мысли, но они упрямо донимали его, учащая сердечный рифм и рождая в голове заманчивые видения.

Любовь Трофимовна, будто подслушала мучения прораба, перестала появляться в обществе детектива-любовника, зато фривольные разговоры усилились, приобретая «адресный» характер.

— Ну, как, Феденька, нашел себе «молочницу» с упругим бюстом и толстым задком? Небось, вволю порезвился, выпустил накопившийся пар?

— Зачем вы так, Любовь Трофимовна? — отчаянно краснел инженер. — Я… не могу…

— А как ты можешь? — хитро спрашивала садистка, напустив на себя предельно невинный вид. — Мы ведь — друзья, посвяти невинную овечку в тайны волчьего секса…

— Извините, мне нужно проверить установку щитовых перегородок, — пятился к выходу инженер. — Слишком много брака… Приходится следить…

— Сидеть! — негромко приказала хозяйка, для наглядности нацелила наманикюренный мизинец на скамью рядом с собой. — Слушать внимательно и отвечать! — помедлила и снова возвратилась к прежнему тону, издевательскому и насмешливому. — Все же, переспал с «молочницей» или ограничился любовными записочками?

Машкин сидел, будто на тлеющих угольях — ему было обидно до слез. Подумать только, эта сексуальная садистка, эта красивая ведьма обходится с сорокалетним мужиком, будто с мальчишкой. Если бы не всегдашняя осторожность и осмотрительность, врезал бы ей Федор Иванович на чистейшем народном языке с одним существительным и добрым десятком прилагательных.

Вместо этого подневольный инженер вертелся на скамье, отвечая на закрученные вопросы женщины односложными ответами: да… нет… может быть…

Если дежурил Деев — непременно подслушивал и помирал со смеху. Вот это дает банкирша? Сейчас разложит плешивого прямо на его столе и со вкусом изнасилует! Причем охать и ахать будет не баба — лысый слабак.