Циркачка - Елена Сазанович

– Ничего себе! – присвистнул Влад от удивления. – Ай да старик!

Мост был удивительно похож на радугу. Такой же семицветный, до боли режущий своими яркими цветами глаз. И вершина его, казалось утыкалась в само небо. И его перила, вырезанные из дерева, украшенные фигурками всех на свете птиц и зверей блестели от лака. Гришка, казалось, посягнул на само солнце. На сами звезды. На само небо.

Да. Это было захватывающее зрелище. Да. Это было красиво. Но я мог поспорить с самим чертом, что ни одна живая душа не осмелится сделать и шага по этой громадине. И все становилось бессмысленным. Красота, лишенная смысла. Высота, которую никто не покорит.

– Вы поймите! – убеждал рупор, – открытие этого моста обязательно должно сопровождаться людским шествием. Иначе во имя чего загублено столько государственных рублей. Ну, граждане, давайте… Ну, дружно…

Но толпа не шелохнулась.

Гришка стоял, опустив голову. И тщательно протирал своим новым галстуком очки.

– Ну, хотя бы один человек, – уже почти плакал голос в рупор. – Неужели среди вас нет ни одного смельчака, который бы не побоялся коснуться самих звезд?

Она появилась неожиданно. С ножницами в руках. И спокойно, пожалуй, слишком спокойно, перерезала ленту. И оглянулась. И весело, пожалуй, слишком весело подмигнула Гришке. И медленно, осторожно ступая носочками, сделала первый шаг. Все затаили дыхание.

– Сумасшедшая, – прошептал я пересохшими губами.

– Умница, – выдохнул Влад.

Капа стояла на самой вершине. Ее широкое весеннее пальто развевалось на ветру. И едва касалось острых коленок. Звезды висели настолько низко. Нет, Капа стояла настолько высоко, что они касались ее рыжих волос. И она протянула руки. И улыбнулась. Звезды прыгали в ее ладошках. И она то сжимала, то разжимала кулаки. То ловила, то отпускала их, на волю. Она, как ребенок играла, забавлялась с ними. И они ее слушались. Они то пробивали ночное небо, то стремительно возвращались в ее ладони. Запутывались в ее пышных волосах, усылали ночным светом ее пальто. Она сумела покорить звезды. Она тоже не побоялась посягнуть на небо.

– Сумасшедшая, – повторял я все громче и громче.

– Умница! Какая девчонка! – перебивал меня Влад.

– Я этого никогда на забуду, – еле слышно шептал Гришка.

Она спускалась так же спокойно, легко взмахивая руками, как крыльями. И я вновь удивлялся, почему она и не летит. Это было бы настолько естественно, что никто бы не удивился.

Она спрыгнула мне прямо в руки. Она еще пахла порохом ночных звезд. Она еще пахла дымом ночного неба. Она еще пахла головокружительной, горькой на вкус высотой. «Я никогда так не смогу». Промелькнула у меня мысль. И тут же пропала, заглушенная горечью ее обветренных губ…

… Я пил ее горькие губы. Я напивался ее телом, пропитанным горечью ночных звезд. И желтые одуванчики вновь и вновь погибали под нами. Пригнув свой яркие тельца к холодной земле. И мы ближе и ближе придвигались к краю пропасти. И я уже не чувствовал страха. Я уже понимал, что за краем земли пустоты быть не может. Если мы вместе…

А потом, так же развалившись на старых тюфяках.

Тесно прижимаясь друг к другу. Им долго смотрели в окно, за которым падали белые хлопья снега.

– Это, наверно, очень красиво, – сказал я. – Желтые одуванчики в белом снегу.

– Жаль, что мы этого уже не увидим, – вздохнула Капа.

Я, словно в подтверждение ее слов, приблизился к окну.

И долго смотрел на высохшие черные стебельки, выглядывающие из-под ослепительно белого слега.

– Все равно красиво, – упрямо повторил я.

Капа внимательно разглядывала меня. И улыбалась.

– Он непременно будет похож на тебя. Такой же упрямый и лысый.

– Кто? – не понял я.

– Ребенок. Наш ребенок, Паганини.

Я бросился к ней. И крепко-крепко прижал ее голову к своей груди.

– Капа, милая моя Капа, – задыхался я от собственных слов. – Это уже точно? Ты наверняка знаешь? Тебе сказали?

– Никто мне ничего не говорил, – рассмеялась Капа. – Но я в этом уверена. Что с сегодняшнего дня можно начать отсчет, и он обязательно будет похож на тебя. Такой же упрямый и лысый.

Я нежно провел рукой по ее сияющему лицу.

– Я не лысый, Капа.

– Ну, это не важно. Ведь ты был им, когда я с тобой подружилась.

– Ну в таком случае, от тебя ему в подарок пусть достанутся веснушки.

Мы уходили от нашей страны желтых цветов, от нашего никому не ведомого края земли. Крепко взявшись за руки. И в наших руках мы уверенно несли наше будущее. Нашу любовь. А позади нас так же медленно исчезал, испарялся наш старый разваленный дом. И мы так же не могли знать. То ли его укрывали клубы тумана. То ли первые хлопья ослепительного снега. И это для нас становилось не важно…

Капа меня не обманула. Позднее мы узнали, что Капа действительно ждет ребенка. Нашего ребенка. И я его уже любил. Он был частью моей любимой. Частью ее лица, ее мира, ее судьбы. И не любить я его не мог. Пожениться мы решили сразу же посла моего возвращения. Я непременно должен был выиграть международный конкурс. Я непременно должен был завоевать золотой скрипичный ключ. И бросить к ногам моей милой девочки. Я работал, как сумасшедший. Я не досыпал ночами. Моя музыка и любовь слились воедино. И я уже не мог и не хотел их разъединить. Мы виделись реже. Но наши встречи становились настоящим праздником. В котором сверкали звезды. Рассыпались разноцветные конфетти и развевались по ветру воздушные гирлянды.

Капе я категорически запретил выступать в цирке. Она плакала, умоляла, доказывала, что несложные упражнения в первое время не повредят. А даже наоборот. Но я оставался неумолим. И ловил себя на мысли, что втайне безмерно радовался ее разлуке с цирком, ее невозможности больше летать. Капа как никогда принадлежала только мне. И я надеялся, что с цирком она наконец-то порвет навсегда. И я в конце концов ее убедил.

– Хорошо, ну хорошо, Паганини – сквозь слезы твердила она. – Я тебе обещаю. Честное слово…

– Посмотри мне в глаза, Капа!

Она посмотрела мне в глаза. И в ее глазах была робость, такая несвойственная. И я понял, что завоевал ее раз и навсегда.

– Я тебе обещаю, Паганини. Больше я не буду выступать в цирке.

Я облегченно вздохнул. Я победил. Возможно, самый главный конкурс. И мне даже от этого стало чуть-чуть досадно, что победа досталась так легко. Я купил ей белое платье. На свой вкус и риск. Оно было воздушное. И очень длинное. Капа визжала от восторга, разглядывая его.

– Примерь, Капа, – попросил я.

Но она упрямо замотала головой.

– Нет, Паганини. Это плохая примета, заранее примерять.

– Чушь, Капа! Нас теперь ничто не сможет разлучить! Я готов терпеть даже твое безбожное вранье. Надеюсь, ты не пошутила, что согласна стать моей женой?

– Надеюсь, нет, – засмеялась она в ответ.

– И мое поражение на конкурсе тебя тоже не остановит?

– Напротив, Паганини! – она ласково погладила меня по щеке. – Наконец-то у меня появится повод поддержать тебя в трудную минуту. Но, увы! – она притворно вздохнула. – Ты непременно выиграешь.

Я непременно должен был выиграть. И бросить к ее ногам золотой скрипичный ключ.

Это было наша последнее занятие перед конкурсом. Учитель остановил меня, когда я уже держался за ручку двери.

– Паганини, – окликнул он меня. И пристально, изучающе заглянул в глубь моих глаз.

– Да, я слушаю Вас, учитель.

– Скажи мне, мальчик. Ты бы смог жить без музыки?

– Ну что вы, учитель! – я замахал руками. – Да я… Вы же меня знаете… Я…

– Не спеши с ответом, – он приблизился ко мне. И положил руку на плечо. – Ты знаешь… В жизни… В жизни всякое может случиться. Что-то может сломаться внутри твоего сердца, твоих рук. Я говорю не просто о музыке. Ты меня понимаешь. Я говорю о возможности сочинять. О возможности постигать. Звук за звуком. Аккорд за аккордом… О возможности постигать вечность. Я говорю о том, что доступно только тебе. И это трудно выразить словами. Но если… Если что-то произойдет. И дальше – бессилие. Дальше – слом. Дальше – тупик. Дальше – потеря способности легко двигать пальцами и придумывать свой мир, свою вечность. Скажи… Тогда… Ты сможешь жить?

Я молчал, перед глазами проплывал мой мир. Но мир, в котором уже не звучали придуманные ноты. Но в нем по-прежнему оставались глаза Капы. В нем оставались желтые одуванчики. Порох ночных звезд. Горький вкус кофе по утром. И еще тысячи интересных и милых вещей. В нем оставался просто мир. А также мир моих родных и друзей. В нем оставался я.

И я ответил учителю уверенным голосом.

– В любом случае, учитель, жизнь никогда не должна обрываться.

– Учитель как-то сгорбился. Поник, постарел.

Я протянул ему руку.

– Но я обязательно выиграю, учитель. Обязательно, – и я прикрыл за собой дверь.

Домой мне идти не хотелось. С Капой мы простились вчера. И договорились больше не встречаться перед отъездом. Мне обязательно нужно было увезти с собой здравый рассудок, здравое сердце и здравые руки. Мне обязательно нужно было успокоиться. Я долго шатался по улицам, глубоко вдыхал вечерний воздух и по совету учителя старался не думать о музыке. Не вслушиваться в аритмичные удары придуманных звуков. Я думал о Капе. Я видел ее, в белом воздушном платье. Я вдыхал запах белого шелка. Я окунал руки в белоснежную легкую ткань. Но идти к ней сегодня не мог. И я ловил себя на мысли, что хочу в цирк. Где остался ее лживый мир, по где ее больше нет. Мне хотелось прикоснуться к ее миру. Без нее. И увезти с собой часть ее мира. Чтобы раз и навсегда завоевать свой.