Дорога в декабре (сборник) - Захар Прилепин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Саня, тоже понимая, что в машину стреляют, дергается, не знает, куда деться.
– Давай сюда! – кричу.
Санька привстает на колено и, зажмурившись, в два прыжка летит ко мне.
– Водюк где? – спрашиваю.
– В канаве лежит с той стороны.
Кусты, в которые мы завалились, – негустые: ближний, тот, что справа, дом нам хорошо виден. Он безмолвен.
«А если б стреляли оттуда? – думаю я. – А если сейчас начнут стрелять?»
Смотрю на дом с таким напряжением, что, кажется, вот-вот там лопнет оконное стекло.
– Наблюдай за домом! – говорю Сане. Сам разворачиваюсь в сторону дороги, укладываюсь поудобнее, упираюсь рожком автомата в землю, охватываю цевье. Плечо чувствует приклад, все в порядке.
Поднимаю голову – что там у нас? Откуда стреляют?
Ничего не соображаю, глаза елозят поспешно…
И тут у меня едва затылок не лопается от страха: явственно вижу, что стрельба ведется с чердака дома, находящегося по диагонали, метров за пятьдесят от нас и метров за тридцать от первого «козелка».
Конечно же, я подумал, что стреляют прямо в меня, и ткнулся рожей в землю, блаженно ощутив щекой ее мякоть и сырость. Пролежав несколько секунд, догадываюсь, что нет, стреляли не в меня – палят прямо в «козелок», в котором ехал Язва. С крыши ту машину очень хорошо видно.
Прицеливаюсь. Получается плохо. Даю несколько длинных очередей по дому, по чердаку. Закрываю глаза, пытаюсь унять дикую дрожь в руках, понимаю, что это бесполезно, и снова стреляю.
Кто-то начинает стрелять сзади нас с Санькой. На малую долю секунды я подумал, что – в нас, что – с обеих сторон, что – всё на хер. Так и подумал: «Всё на хер», – и снова голову в землю вжал и укусил ее от страха.
– Наши подошли! – шепчет мне Скворец.
Оборачиваюсь и вижу Куцего, он запрашивает меня по рации, глядя на меня. Вытаскиваю рацию из-под груди.
– Целы?! – кричит Куцый.
– Мы целы! Я и Скворец! Оба! Водитель – не знаю!
Куцый запрашивает Язву:
– Целы?
Язва молчит.
Раздаются один за другим несколько взрывов около дома, из которого палят чичи.
«Пацаны гранаты кидают!» – догадываюсь я.
– Всё нормально, Семеныч! – откликается наконец Язва. – Лежим под забором, как алкаши…
К нам подползает Кеша Фистов, снайпер. Смотрит в прицел на чердак. Я оборачиваюсь на него и вижу его открытый, левый, свободный от прицела глаз, смотрящий куда-то вбок. Кеша косой. Меня очень смешит это зрелище – косой снайпер. Даже сейчас смешит. Стать снайпером ему предложил Язва на общем собрании, еще в Святом Спасе, когда мы выбирали себе медбрата, повара, помощника радиста. Речь зашла и о снайпере, которого в нашем взводе еще не было.
«А пускай Кеша будет снайпером! – задумчиво предложил Язва. – Он даже из-за угла сможет метиться!»
Кеша хоть и не умел целиться из-за угла, но винтовку освоил быстро.
– Ну как, Кеш? – спрашивает подбежавший Семеныч, и одновременно с его вопросом Кеша спускает курок.
– Куда палишь-то? – интересуется Семеныч, привстав на колено, не пригибаясь, и я слышу по его грубому голосу, что он спокоен и не волнуется.
– А в чердак, – отвечает Кеша.
Вместе с Семенычем подбежал Астахов, держит в руках «Муху».
– Дима! – говорит Семеныч Астахову. – Давай. Надо только, чтобы пацаны от дома отползли.
Семеныч вызывает Язву:
– Гриша, давай отходи к нам, мы прикроем!
Мы беспрерывно лупим по чердаку, по дому, по окнам и по соседним домам тоже.
Пацаны с другой стороны дороги стреляют по диагонали, в дом, где засели чичи. Жестко, серьезно бьет ПКМ Андрюхи Коня. Прицельно стреляет улегшийся рядом со мной Женя Кизяков. Я замечаю, что у него совершенно не дрожат руки.
– Пацаны у нас! – передает Шея с той стороны дороги.
– Всё? – спрашивает Семеныч.
– Всё! И Язва со своими, и водюк из второго «козелка» тоже!
– Давай, Дим! – Семеныч пропускает вперед себя Астахова, сам отодвигается вбок, чтобы «трубой» не опалило.
Астахов встает рядом со мной на колено, кладет трубу на плечо, прилаживается.
– Ну-ка уйди, – пинаю я Скворца, лежащего позади Астахова, – а то морда сгорит!
Раздается выстрел, заряд бьет в край чердака, все покрывается дымом.
Когда дым рассеивается, мы видим напрочь снесенный угол чердака, его темное пустое нутро.
– Как ломом по челюсти, – говорит Астахов.
С другой стороны дороги наш гранатометчик бьет во второй дом. Первый раз мимо, куда-то по садам, второй – попадает. Мы лежим еще пару минут в тишине. Никто не стреляет.
– Выдвигаемся к домам! – командует Семеныч.
Бежим вдоль домов двумя группами по разные стороны дороги. Нас прикрывают Андрюха-Конь и еще кто-то, запуская короткие очереди в чердаки.
Перескакиваем через забор, рассыпаемся вокруг дома, встаем у окон.
Стрельба прекращается, и я слышу дыхание стоящих рядом со мной.
Семеныч бьет ногой в дверь и тут же встает справа от косяка, прижавшись спиной к стене. Раздается характерный щелчок, в доме громыхает взрыв. Лопается несколько стекол.
Саня, стоящий возле окна (плечо в стеклянной пудре), вопросительно смотрит на меня.
– Растяжку поставили, а сами через чердак сбежали! – говорю.
Семеныч и еще пара человек вбегают в дом. Я иду четвертым.
Дом однокомнатный, стол, стулья валяются, на полу битая посуда. В правом углу – лестница на чердак. Лаз наверх открыт.
– Посмотри, – кивает мне Семеныч.
Делаю два пружинящих прыжка по лестнице, поднимаюсь нарочито быстро, зная, что, если я остановлюсь, мне станет невыносимо страшно. Выдергиваю чеку, кидаю в лаз, в бок чердака, гранату, эргээнку. Спрыгиваю вниз, инстинктивно дергаюсь от грохота, вижу, как сверху сыплется мусор, будто наверху кто-то подметал пол, а потом резко ссыпал сметенное в лаз.
Снова поднимаюсь по лестнице, высовываю мгновенно покрывшуюся холодным потом голову на чердак, предельно уверенный, что сейчас мне ее отстрелят. Кручу головой – пустота.
Поднимаюсь. Подхожу к проему, развороченному выстрелом Астахова, – здесь было окошко, из которого палили чичи. Вижу, как из дома напротив мне машет Язва. Они тоже влезли наверх.
В противоположной стороне чердака выломано несколько досок.
– Вот здесь он выпрыгнул! – говорит Астахов.
В прогал видны хилые сады, постройки. Дима дает туда длинную очередь.
– Вдогон тебе, блядина!
Пацаны в доме напротив дергаются, Язва приседает. Я машу им рукой – спокойно, мол.
– Дима! Хорош на хрен палить! – орет Семеныч, в лазе чердака появляется его круглая голова. – Пошли!
– А у нас тут мертвяк! – встречает нас Язва во дворе дома напротив.
– Боевик? – спрашивает Астахов.
Гриша ухмыляется, ничего не отвечает.
– Мы его вниз с чердака сбросили, – говорит он Семенычу.
Мы подходим, от вида трупа я невольно дергаюсь.
Чувствую, что мне в глотку провалился хвост тухлой рыбы и мне его необходимо изрыгнуть. Отворачиваюсь и закуриваю.
В глазах стоит дошлое, будто прокопченное тельце со скрюченными пальцами рук, с отсутствующей, вспузырившейся половиной лица, где в красном месиве белеют дробленые кости.
Астахов подходит в упор к трупу, присаживается возле того, что было головой, разглядывает. Я вижу это боковым зрением.
– Дим, ты поройся, может, у него зубы золотые были, – предлагает Астахову Язва, улыбаясь.
– Мужики, это ж пацан! – восклицает Астахов. – Ему лет четырнадцать!
– Все собрались? – оглядывает парней Семеныч. – Шея! Костя! Не расслабляйтесь, выставьте наблюдателей… Ну что, все целы? Никого не задели?
Мы возвращаемся к машинам.
В первом «козелке» с вдрызг разбитой лобовухой сидят два чеченца – те самые, которых мы везли на базу. Оба мертвые. Вся кабина в крови, задние сиденья сплошь залиты.
У второго «козелка» все на том же месте валяется старичок, живот щедро замазан красным; остывает уже.
– Четыре – ноль, – смеется Язва.
– Вот бы так всегда воевать, чтоб чичи сами друг друга расхерачивали! – говорит Астахов.
– Сплюньте! – отвечает им Семеныч.
VI
Чищу автомат, нравится чистить автомат. Нет занятия более умиротворяющего.
Отсоединяю рожок, передергиваю затвор – нет ли патрона в патроннике. Знаю, что нет, но, однажды забыв проверить, можно угробить товарища. В каждой армейской части наверняка хоть раз случалось подобное. «Халатное обращение с оружием» – заключит комиссия по поводу того, что твой однополчанин дембельнулся чуть раньше положенного и уже отбыл в гробу на свою Тамбовщину или Смоленщину с дыркой во лбу.
Любовно раскладываю принадлежности пенала: протирку, ершик, отвертку и выколотку. Что-то есть неизъяснимо нежное в этих словах – уменьшительные суффиксы, видимо, влияют. Вытаскиваю шомпол. Рву ветошь.
Снимаю крышку ствольной коробки, аккуратно кладу на стол. Нажимаю на возвратную пружину, извлекаю ее из пазов. Затворная рама с газовым поршнем расстается с затвором. Следом ложатся на стол газовая трубка и цевье. Скручиваю пламегаситель. Автомат становится гол, легок и беззащитен.