Кокнбулл - Уилл Селф

Пиво спрятано, квартира прибрана. Кэрол взглянула на электронные часы в кухне — у нее еще оставалось два часа до того, как Дэн вернется с работы. Она достала из морозилки два стейка, положила их размораживаться на крышку плиты, поставила чайник и присела на одну из лакированных еловых скамеек, расставленных по периметру кухни. Она принялась разглядывать пробковую доску, зашпиленную открытками светского и религиозного содержания. Но теперь ни то ни другое не имело для нее значения. Кэрол чудилось, будто застывшую в этот тихий осенний денек квартиру загерметизировали и собираются отправить в Марианскую впадину — как батисферу, навсегда.

Вялая кисть Кэрол камбалой сползла к подолу платья. Она стала рассматривать свою руку, та почему-то казалась ей до нелепого случайным предметом, как будто это был браслет или наручные часы, которые она могла надевать или снимать по своему усмотрению. Электронные часы издавали еле уловимое жужжание. Рука скользнула под подол и рванула кайму на трусиках…

Поезд прогромыхал по небольшому мосту и снова снизил скорость. Я даже подумал было, что это вполне удобный момент, чтобы распрощаться с профессором. Меня нисколько не смущала идея дождаться следующего поезда на какой-нибудь сомнамбулической станции. Профессорские представления об ужасе не вызывали у меня аппетита, и я чувствовал, что, цитируя Roethke, он хочет придать своей грязной побасенке неуместный пафос. Не так уж я и жаждал узнать развязку. Мне хотелось, чтобы Дэн и Кэрол были мертвы, бездыханны, разобраны на составные части или, лучше даже, чтобы для начала их не собирали вовсе. Я встал, впервые после того как он заговорил, и немедленно почувствовал себя много лучше. Я был высокого роста, он — коротышка, и теперь, стоя над ним, я видел, что у него намечается лысина.

Своим движением я развеял сгущавшуюся атмосферу в купе. Пока я сидел, я был запуган, поглощен рассказом. Я уже стал уверять себя, что профессор-то сумасшедший, и даже ждал, что, когда я встану, он психанет, станет мне угрожать, однако тот сидел тихо. Поезд подошел к остановке, да и окно было наполовину открыто… Я высунулся в осязаемый теплый ночной воздух и нащупал ручку. Я уже было вышел из купе, как передо мной на путях показался обходчик. В руках он держал сигнальный фонарь, на котором горели сразу обе лампочки — зеленая и красная.

— На вашем месте я не стал бы здесь сходить, сэр… — У него был сильный уэльсский акцент и лошадиная физиономия. Репу его обрамляла похожая на кольцо Сатурна шапка рыжих волос. Он взглянул на меня честным, исполненным осознания своего долга взглядом и продолжил: — Поезд остановился, чтобы дозаправиться водой, вы отправитесь дальше, как только будет пар.

Не успел я переварить все эти анахронизмы, как меня дернули за куртку.

— Да ладно, садись! Я хочу рассказать тебе эту историю до конца.

Я уступил. Обходчик захлопнул дверцу купе, взвизгнул и затих свисток, и поезд двинулся сквозь облегающую тьму. Внутри меня произошел какой-то сдвиг. Мне показалось, что я что-то утратил, будто порвалась какая-то защитная мембрана. Я энергично замотал головой и почувствовал, как по щекам и бровям хлещут кончики волос. Все равно, когда я бухнулся обратно на плюш и дождался, пока осядут золотые пылинки на сетчатке глаза, я уже понимал, что у меня ничего не вышло. Я остался в этом купе, а профессор остался сидеть напротив.

— Даже не пытайся, — сказал он. Этот мутант читал мои мысли. — Ты, парень, трэйн-споттер в буквальном смысле этого слова. Ни больше ни меньше. Но тут ты сверзился с платформы, понимаешь. «Аляска» твоя порвана и замызгана, треники протерлись, блокнот ты свой потерял. Ты шатаешься по путям на станции Клэпхэм, которая, как тебе известно, самая большая транспортная развязка в Европе по части устного творчества. Если будешь неосторожен, тебя скосит какая-нибудь вагонная байка местного производства, перережет тебя пополам, отсовокупив в итоге твой рассказ от твоего же словесного портрета. Так-что-даже-не-пытайся.

— Чего не пытаться?

— Не пытайся опустить меня таким манером. Это недостойно, это просто дешево. Не надо впихивать мою действительность в пластмассовый бак для грязного белья и поспешно сбывать с рук. Я оставляю за собой право на неприсоединение — право быть одновременно и главным героем, и его антагонистом.

Голос профессора повышался вместе со скоростью поезда, он снова решил изолировать меня, поставить в тупик.

— «Путешествовать с надеждой веселее, чем приезжать». Не так ли? Ты не согласен? Я так в этом просто уверен. И о чем говорит эта цитата, не о том ли, что надежду как великую ценность можно применять в любой сфере жизни? Я также думаю, что в этой цитате… а кстати, кто это? Я что-то не припомню… содержится положительная оценка устного рассказа, верно? Она указывает на неоспоримые ценности дорожных историй. Естественно, у каждой истории должен быть конец, но хвост не может перевешивать тело. Я на самом деле с некоторым презрением отношусь к околичностям и искаженным образам современной… а ты нет? Я предпочитаю нечто более прямолинейное. Мне нравится, когда из истории я узнаю не больше и не меньше, чем рассчитывал рассказчик. Я не рвусь отыскивать скрытые смыслы, не пытаюсь соскоблить поверхностный слой, не делаю вид, будто обнаружил там некую психологическую подоплеку, которую сам же и подложил, тасуя смыслы и понятия, как фокусник — карты. Мне нравится черного называть черным… или Нигером, или черножопым ебырем-ублюдком, который тыркает своим здоровым, налитым кровью багровым штырем в кровоточащий, измученный, раскуроченный задний проход несчастной, нежной, как белый цветок, девчушки. Она такая мягкая, словно после первого причастия, ее одежда и белье пахнут лавандовыми подушечками, какие кладут в платяной шкаф. Боже, меня выворачивает от всего этого! Уф!

Я заметил, как он буквально проглотил подступивший рвотный позыв.

— Так что оставайтесь с нами до конца истории, что скажете, дорогуша? Дослушаешь, драгоценный ты мой, бриллиантовый? Ну, пожалуйста-пожалуйста! — Лицо престарелого младенца перекосилось нездоровой ухмылкой и разгладилось с автоматизмом заводной куклы. — Петушки леденцовые!

Не вставая со скамейки, Кэрол дернула за кайму и подтянула до талии весь купол подола. Блузка и исподнее, зажатые под плотными колготками, казались грибными пластинками в полупрозрачной банке с соленьями. Кэрол сняла колготки — отпустила их. На ней были Y-образные трусы, которые обтягивали лобок, однако мешочек, свисавший между ног, все еще не достиг сколько-нибудь внушительных размеров. Во всяком случае, так думала Кэрол, ловя свое нижепоясное отражение на блестящей поверхности тумбочки для музыкального центра, которую смастерил Дэн.

Кэрол пошаталась по комнатам в позиции бедра вместе, ступни врозь, ягодицы втянуты. Облокотившись о дверной косяк, она нанесла несколько ударов по воображаемому сопернику с тренерским добродушием. С улицы донесся грохот тяжелых баков на колесах с прахом окрестных домов, которые грузили на мусорный грузовик. Кэрол замерла. Может быть, подумалось ей, я должна пойти и показать им себя? В конце концов, мне нечего стыдиться, моей вины здесь нет. Кроме того, я могу показаться им привлекательной… Конечно же, каждый из них только и мечтал о том, чтобы найти такую женщину, женщину с таким маленьким отростком… чтобы чувствовать себя действительно как дома.

Трусы сползли к лодыжкам, и Кэрол осталась в чем мать родила. Она взяла свой малюсенький, розовато-коричневый ничтожный пенисок в ладошку, посмотрела на него и подумала: из-за чего весь сыр-борто? Но тут он стал разбухать, подкачиваться, резко увеличиваться в размерах. И что за чудесное то было зрелище! Никакой неуклюжести, он поднялся и вырос внезапно, но без механических рывков или топорных движений. Пенис вырос весь сразу, распустился как цветок в научно-популярных фильмах, и каждая часть его двигалась сообща, в гармоничном ансамбле. Он раскрылся и подставил себя солнцу. Он поднялся во весь свой небольшой рост, и мягкая кожа его стала тугой и бархатистой. А когда, биясь и пульсируя, показалась головка с капелькой семени в прорези глазка, Кэрол захлестнула волналикования. Она сжала ягодицы и качнулась на каблуках назад.

Некоторые полагают, что пенис — отвратительный отросток, запоздалая мысль, неудача Создателя. Они проводят сравнения между его висячей внешностью и аккуратным и лаконичным дизайном женской дыры. Типун им на язык, этим завистникам, ищущим недостатки. Мы-то знаем все про их обвисшие губы, китовые клиторы и непечатные запахи! У Кэрол был такой пенис! Я бы посвятил ему оду. Пенис сам по себе — штука очень мощная, крепкий корень, пропитанный жизненными соками…