Гоголь в Москве (сборник) - Дмитрий Ястржембский

В 1847 году Гоголь писал А. О. Смирновой: «…Я всегда, однако, держал себя вдали от них. Бывая у них, я почти никогда не говорил ничего о себе… Я видел с самого начала, что они способны залюбить не на живот, а на смерть… Словом, я бежал от их любви, ощущая в ней что-то приторное; я видел, что они способны смотреть распаленными глазами на предмет любви своей»23.

Константин Сергеевич Аксаков

Дом Аксаковых с начала 1840-х годов становится одним из центров славянофилов. С. Т. Аксаков не принимал активного участия в возникшей идейной борьбе, но его сыновья Константин и позднее Иван были одними из лидеров этого реакционного течения. Теми же интересами жили и дочери С. Т. Аксакова. Все это создавало ряд преград в развитии отношений Гоголя с семьей Аксаковых. Эти отношения были в значительной мере подорваны также изданием К. С. Аксаковым брошюры «Несколько слов о поэме Гоголя „Похождения Чичикова, или Мертвые души“», в которой он пытался исказить обличительную сущность творчества Гоголя. «…Он опозорился в глазах света на мне», — писал в связи с этим Гоголь 22 декабря 1844 года24. В конце жизни Гоголя его отношение к К. С. Аксакову нередко носит характер резко выраженной враждебности, в чем сам К. С. Аксаков признается в письме к брату Ивану: «Столкновения мои с Гоголем часто неприятны; в его словах звучит часто ко мне недоброжелательство и оскорбительный тон»25. Но, отгораживаясь от сектантской узости и чуждых ему идейных взглядов К. С. Аксакова, Гоголь в лице его отца, С. Т. Аксакова, всегда ценил тонкого и наблюдательного художника-реалиста.

В 1839 году, как вспоминает И. И. Панаев, «Аксаковы жили… в большом отдельном деревянном доме на Смоленском рынке. Дом… был битком набит дворнею. Это была… патриархальная, широкая, помещичья жизнь, перенесенная в город… Дом Аксакова и снаружи и внутри по устройству и расположению совершенно походил на деревенские барские дома; при нем были обширный двор, людские, сад и даже баня в саду»26[11].

По свидетельству С. Т. Аксакова, Гоголь в доме Требинова «бывал у нас почти каждый день и очень часто обедал»27.

Во вторник 17 октября С. Т. Аксаков писал своим сыновьям: «В прошедшую субботу (то есть 14 октября. — Б. З.) Гоголь читал у нас начало комедии „Тяжба“ и большую главу из романа (вероятно, „Мертвые души“). И то и другое — чудные созданья!.. он так читает или, лучше, играет, как никто! Лучшие актеры, мне известные, перед ним — ученики в театральном искусстве»28. К. С. Аксаков, сообщая своим братьям об этом же чтении, отмечал, что в числе собравшихся был «Панаев… Наконец приехал Гоголь, с ним Нащокин и М.С. (Щепкин)»29.

И. И. Панаев в своих воспоминаниях описал оригинальность приемов гоголевского чтения. Очевидно, чтобы более сконцентрировать внимание слушателей, Гоголь, несмотря на данное обещание, долго отказывался, «…нехотя подошел к большому овальному столу перед диваном, сел на диван, бросил беглый взгляд на всех, опять начал уверять, что он не знает, что прочесть, что у него нет ничего обделанного и оконченного… и вдруг икнул раз, другой, третий… Дамы переглянулись между собою, мы не смели обнаружить при этом никакого движения и только смотрели на него в тупом недоумении.

— Что это у меня? точно отрыжка? — сказал Гоголь и остановился.

Хозяин и хозяйка дома даже несколько смутились… Им, вероятно, пришло в голову, что обед их не понравился Гоголю…

Гоголь продолжал:

— Вчерашний обед засел в горле, эти грибки да ботвиньи! Ешь, ешь, просто черт знает, чего не ешь…

И заикал снова, вынув рукопись из заднего кармана и кладя ее перед собою… „Прочитать еще „Северную пчелу“, что там такое?…“ — говорил он, уже следя глазами свою рукопись.

Тут только мы догадались, что эта икота и эти слова были началом чтения драматического отрывка, напечатанного впоследствии под именем „Тяжбы“. Лица всех озарились смехом… Щепкин заморгал глазами, полными слез…

…Восторг был всеобщий; он подействовал на автора.

— Теперь я вам прочту, — сказал он, — первую главу моих „Мертвых душ“, хотя она еще не обделана.

…Все были потрясены и удивлены. Гоголь открывал для своих слушателей тот мир, который всем нам так знаком и близок, но который до него никто не умел воспроизвести с такою беспощадною наблюдательностью…

После чтения Сергей Тимофеич Аксаков в волнении прохаживался по комнате, подходил к Гоголю, жал его руки и значительно посматривал на всех нас… „Гениально, гениально!“ — повторял он»30. Вспоминая этот день, С. Т. Аксаков впоследствии писал: «Мы услышали первое чтение первой главы „Мертвых душ“. Это был восторг упоения, полное счастие, которому завидовали все, кому не удалось быть у нас во время чтения; потому что Гоголь не вдруг стал читать у других своих знакомых»31.

Из других значительных событий этого пребывания Гоголя в Москве следует отметить посещение им спектакля «Ревизор», которого он еще не видел на московской сцене. Актеры мечтали показаться автору пьесы. По инициативе С. Т. Аксакова Загоскин назначил спектакль на день, выбранный самим Гоголем. Как явствует из письма С. Т. Аксакова сыновьям, это было 17 октября 1839 года32. Слух о предстоящем посещении автором спектакля быстро распространился по Москве, а потому, по свидетельству И. И. Панаева, «Большой московский театр, редко посещаемый публикою летом, был в этот раз полон. Все московские литературные и другие знаменитости были здесь в полном сборе»33. На следующий день Н. П. Огарев писал А. И. Герцену: «Начну с „Ревизора“. Вчера его давали… Барон[12] отхлопал себе ладоши, которые рдеют и покрываются пузырями… пьеса шла превосходно… Щепкин неподражаем и Орлов (играл Осипа. — Б. З.) также. Чем более вникаю в эту пьесу, тем более сглаживаются все неровности, которые воображались прежде, и каждое лицо является в удивительной истинности»34.

По свидетельству С. Т. Аксакова, «пиэса шла отлично хорошо; публика принимала ее (может быть, в сотый раз) с восхищением»36. «Все искали глазами автора, все спрашивали, где он? Но его не было видно. Только в конце второго действия его открыл Н. Ф. Павлов в углу бенуара г-жи Чертковой. По окончании третьего акта раздались громкие крики: „Автора! автора!“». «Громче всех кричал и хлопал К. Аксаков», — вспоминает И. И. Панаев36. Однако Гоголь как мы уже отметили выше, не любивший никакого повышенного изъявления чувств, не только не вышел на вызовы, но, прячась от публики, немедленно покинул театр. Мы не знаем в точности, каково было впечатление Гоголя от московской постановки, но можно с уверенностью сказать, «что в ней его многое не удовлетворило, так как через несколько лет он вернулся к мысли о необходимости личным чтением показать актерам, как должен ими играться „Ревизор“».