Век Екатерины Великой - София Волгина

Наталья Демьяновна и Елизавета Петровна прослезилась.

– Се наша императрица, Елизавета Петровна, – представил Алексей свою государыню. – И статс-дама Мавра Егоровна Шувалова, подруга ее.

– Царица! – уставила на Елизавету совершенно изумленные глаза старая Разумиха.

– Царица, царица, – засмеялся Алексей Григорьевич.

Елизавета Петровна сердечно обняла ее. Из глаз Натальи Демьяновны паки полился поток беззвучных слез, и пока все шли к ее недавно отстроенному новому дому, она украдкой недоверчиво посматривала то на своего сына, то на государыню.

Императрица со старой Разумихой весьма быстро сошлась, она искренне полюбила мать Алексея Григорьевича, такожде, как и Наталья Демьяновна государыню. Свекровь осыпала ее ласками, заботливо кормила, холила и беспрестанно благодарила за все благодеяния, сыпавшиеся от государыни на ее семью. Особливо благодарила за младшенького сыночка Кирилла, посланного в чужие страны на обучение. Да не одного, а то бы дитя потерялось бы, а с добрым попечителем, Григорием Тепловым. Дай Бог здоровья ему и его семье!

Императрица с большим удовольствием провела в ее доме не одну неделю, прежде чем двинуться дальше, к Киеву.

Великий князь ехал с обер-гофмаршалом Брюммером, обер-камергером Берхольцем и Дуккером. Екатерина Алексеевна путешествовала в другой карете, с матерью, фрейлинами и обер-гофмейстериной Марией Андреевной Румянцевой, которая всю дорогу поминутно выглядывала в окошко и дивилась переменчивой красоте природы и встречающимся на дороге крестьянам.

– Ах, какой запах прекрасный, лесной, – говорила графиня, когда проезжали березовые леса. – Как я люблю наши русские березоньки! Как они стройны и красивы!

– Как, однако, уже пожелтели листья, – заметила Иоганна.

– Да, скоро осень. Наступят холода, – грустно согласилась одна из фрейлин.

Герцогиня попыталась отвлечь ее от печальных мыслей:

– Вы не печальтесь. Холодно будет на улице, а у нас шубы, а дома и во дворце печи топятся.

– О себе не печалюсь, – ответила та. – Вот народ тяжко переживает зиму. Одним одеться не во что, другим нечем топить…

– Я вижу, им и летом особенно не во что одеться, вон, колико на нашем пути оборванных встретили, – заметила Екатерина.

– Права, права ты, матушка! Все правильно примечаешь. Беден у нас народ. А все потому, что бесправен. Закрепощен.

– А почему так? Ужели по-другому не может быть? У нас в Пруссии такой страшной нищеты не увидишь. Почему же у вас иначе?

– Не знаю. Испокон веков так.

– Бедные… Кланяются, на колени становятся, крестят наши повозки…

– Кланяются, ибо любят нашу государыню-матушку.

– Ведь она – помазанница Божья, к тому же Петрова дщерь.

Сердце юной принцессы сжималось при виде суровых лиц простого народа, вышедшего приветствовать свою царицу.

– Ой, смотри, матушка, какой страшный дядька бородатый стоит с синей холщевой котомкой. Видишь?

– Похож на разбойника. Немолодой…

– Он улыбнулся! Смотри, какой же он разбойник, когда у него улыбка ангельская?

И в самом деле, страшный на вид мужик в мгновенье изменился. Глаза засветились неиссякаемой кротостью, обнажились крепкие белые зубы. Он махал рукой и что-то говорил.

Екатерина выглянула из открытого окна.

– Наверное, говорит что-то доброе, – заметила она.

– Они все что-то говорят, нешто расслышишь. Да и колеса тарахтят, лошади ржут, рессоры скрипят, – ответила раздосадовано Румянцева. – А хотелось бы послушать того дядьку.

– Интересно, выйдет он к нам, когда будем возвращаться в Петербург?

– Я его обязательно узнаю, – заявила без обиняков гофмейстерина Румянцева. – Да, и ты, моя голубушка глазастенькая, тоже узнаешь его. От твоего пытливого глаза никто не ускользнет.

Великая княжна заметила, что украинские крестьяне выглядели справнее. Одежда на них не была рваной и грязной, и держались они повеселей. На вопрос ее, мол, откуда же взялась такая разница, Румянцева ответила, что на Украйне нет крепостных крестьян. Что зарабатывают, то и имеют. Кстати, были здесь и исконно русские города, как Сумы и Харьков, куда бежали христиане, преследуемые польскими католиками. Их основал русский царь, Алексей Михайлович – батюшка Петра Первого. Город Чернигов, русский с незапамятных времен, был когда-то разрушен поляками, но потом отвоеван назад.

Ожидая приезда императрицы в селе Лемешево, что близ Козельска, энергичная Mutter, злившаяся, что в поездку не взяли ее друзей, Бецкого и князя Трубецкого, не долго думая, приказала приспособить скамейки вокруг открытой повозки, дабы в ней разместилось как можно больше людей. Герцогиня распорядилась разложить постельные одеяла на все сиденья и пригласила графа Захара Чернышева, князя Голицына, Великого князя и двух дам помоложе к себе в повозку. Таким образом, ее повозка, разговаривавшая на немецком и французском, веселилась всю дорогу, вызывая зависть и недовольство Румянцевой, Брюммера, Бергхольца и других из ехавших не с ними.

Проделав изрядный путь, путешественники, усталые и голодные, решили подкрепиться, отдохнуть и дождаться императрицы. Великий князь велел сделать последнюю остановку у украинской столицы. На сей раз недолго пришлось ждать: на следующее же утро прибыла государыня Елизавета Петровна. Проехав последние несколько сот верст, объединившиеся кортежи Большого и Малого двора наконец въехали в Киев. Встреча русской царицы в самом Киеве была чрезвычайно торжественна. В ней участвовало все население города. Воспитанники духовной академии ожидали государыню Елизавету Петровну, обрядившись греческими богами. Были произведены разные удивительные явления. Так, на подъезде к городу их встретил седовласый старик в богатой одежде, с короной на голове и жезлом в руках. Он представился киевским князем Владимиром Мономахом, приветствовал государыню как свою наследницу, пригласил в Киев вместе с ее кортежем… Сидел он на колеснице, названной «Божественный фаэтон», в кою были запряжены два коня, с приделанными по бокам крыльями из гусиных перьев.

Государыня в Киеве оставалась две недели. Она осталась в восторге и от приема, оказанного ей, и от самого города. Посещая церкви и монастыри, она оставляла богатые пожертвования. Восьмого сентября при императрице заложили Андреевскую церковь, и она собственноручно позолотила купол церковной колокольни. Помимо сего, государыня пожаловала лично лаврскому архимандриту Тимофею Щербацкому три тысячи рублев, на братию десять тысяч и тысячу на Малосеевскую пустынь. Кроме того, в киевском Царском саду заложили дворец по ее указу, проект в стиле барокко, который должен был разработать ее придворный архитектор Бартоломео Растрелли. Немало подарков получил город от щедрот императрицы Елизаветы Петровны! Киевляне были потрясены: до приезда императрицы они не видели подобных празднеств. Великий князь, Великая княжна и герцогиня Иоганна-Елизавета, присутствовавшие при всех церемониях, токмо успевали дивиться широким жестам государыни. Петр Федорович постоянно насмешничал по оному поводу, дескать, казна безразмерная, чего мелочиться. Екатерина Алексеевна же внутренне восторгалась природным величием и поистине царственными поступками императрицы. Мимо внимания Ея Высочества Екатерины Алексеевны не проходила ни одна встреча со знатью и с народом, ни одно событие, связанное с участием в закладке новых зданий по указанию государыни, ни одна литургия. Всюду юная Великая княжна не упускала из виду взгляды Елизаветы Петровны, ее жесты, манеры разговора и улыбки. Она училась величию и великолепию императрицы, которые она хотела в будущем воспитать и воплотить в себе.

Радость нахождения в Киеве подпортил нелепый инцидент между Великим князем и герцогиней Иоганной, от коего пострадала в первую очередь Екатерина Алексеевна. Случилось так, что герцогиня открыла шкатулку со своими драгоценностями, дабы выбрать себе подходящее к платью украшение на следующий день. Зашедший перед сном Великий князь, заглянув в шкатулку, хотел было запустить туда руку. Герцогиня попросила его ничего не трогать. Петр сделал свою обычную гримасу и начал скакать по комнате. Прыгая то туда, то сюда, он задел крышку открытой шкатулки, и та упала. Герцогиня рассердилась, и они стали крупно браниться. Герцогиня полагала, что он нарочно опрокинул шкатулку, а он отпирался. Екатерина сказала матери, что навряд ли Великий князь учинил сие намеренно. Тогда мать набросилась на нее с бранью. Екатерина замолчала и заплакала. Хлопнув дверью, Великий князь вышел из комнаты. Он откровенно невзлюбил герцогиню и долго потом не мог забыть сей ссоры. Их отношения стали предельно натянутыми. Великий князь даже стал мягче относиться к Екатерине, понеже видел, что неуравновешенная герцогиня часто нападала на дочь, особенно когда не могла придраться к Великому князю.