На льду - Камилла Гребе

– Насколько я помню, у вас тогда были любопытные мысли о личности преступника. Как вы считаете, это мог быть один и тот же человек?

Я смотрю на снимки перед собой. Вижу смерть и кровь. Это отвратительное зрелище, но от него не отвести глаз. Меня всегда поражала жажда крови в людях. Почему им непременно нужно убивать? И во мне просыпается азарт, желание расследовать дело и вычислить убийцу. Мне хочется составить психологический портрет убийцы, наделить его плотью и кровью. Мне нравится заниматься исследовательской работой, но она не приносит такого удовлетворения, как полицейские расследования. Я занимаюсь только теориями, но порой так интересно опробовать их на практике. Я понимаю, как сильно мне недоставало сотрудничества с полицией.

– Как вы, наверно, понимаете, я не могу делать выводов, пока не изучу все подробности нового дела, – говорю я. – Пока я могу только сказать, что есть существенные различия. В одном случае жертва мужчина, в другом женщина. И орудие убийства пропало в первом деле и было оставлено на месте преступления во втором. Но есть и сходство. Способ убийства нельзя игнорировать. Логично будет сравнить обстоятельства обоих убийств. Но, видимо, вы этим уже занялись, раз позвонили мне, не так ли?

Полицейский кивает.

– Кто на такое способен? – спрашивает смуглая женщина. – Сумасшедший?

Я улыбаюсь. Этим словом сегодня часто злоупотребляют.

– Все зависит от того, какой смысл вы вкладываете в это слово. Разумеется, можно сказать, что только безумный человек способен на такое чудовищное преступление. Но если бы мы имели дело с психически больным преступником, то он не смог бы так тщательно замести следы преступления и уже был бы схвачен.

– Его?

– Да, потому что большинство убийц мужчины. Особенно когда речь идет о таких кровавых преступлениях. Но, естественно, нельзя исключать возможность, что это женщина. Психология – не точная наука.

– А зачем убийце нужно было ставить голову на пол лицом к двери? – продолжает расспросы женщина.

Я пожимаю плечами.

– Сложно сказать. В прошлый раз мы говорили о том, что преступник хотел унизить жертву, что, скорее всего, он хорошо знал Кальдерона и испытывал к нему сильную неприязнь. Может быть, даже ненавидел. Ненавидел настолько, что хотел продемонстрировать это всему миру. Один метод убийства уже говорит о ярости. Если вспомнить историю человечества, то отрубание головы было наказанием для самых отъявленных преступников. Термин «capital punishment» происходит от латинского капут («caput»), что означает «голова». Сегодня такой способ казни применяют, например, в Саудовской Аравии. В Швеции в последний раз отрубили голову преступнику в 1900 году, но в других европейских странах еще пару десятков лет продолжали практиковать этот метод казни. Например, считается, что около пятнадцати тысячам людей отрубили голову в Германии и Австрии в период между 1933 и 1945 годами. В Европе смерть путем отрубания головы считалась более достойной, чем, например, смерть на виселице или сожжение на костре. Во многих европейских странах к отрубанию головы приговаривали только аристократов и солдат. В других странах, например, в Китае, это, наоборот, считалось недостойной смертью. Кельты отрубали головы врагам и подвешивали к седлам. По окончании битвы их бальзамировали и выставляли на всеобщее обозрение. Этот обычай шокировал римлян. Они решили, что кельты варвары. Но для кельтов это было обычным делом, потому что для них голова символизировала жизнь человека, его душу.

В комнате воцаряется тишина. Я понимаю, что мой рассказ шокировал этих бывалых людей.

– Между жертвами есть какая-нибудь связь? – спрашиваю я.

– Пока неизвестно. Мы над этим работаем, – отвечает Манфред Ульссон. – И в новом деле у нас есть подозреваемый. Мы проверим, связан ли он с Кальдероном.

Я смотрю на фотографию головы женщины. Думаю о том, кто мог сотворить такое с этой несчастной. Что вывело его из душевного равновесия и заставило совершить такое чудовищное преступление?

– Кто она? – спрашиваю, тыкая кончиком пальца в снимок.

Все молчат. За окном падает снег. Ветер разносит крупные белые хлопья, превращая все в белое месиво.

– Мы не знаем, – внезапно говорит Петер и впервые встречается со мной взглядом. Он тут же опускает глаза, но я успеваю заметить в них боль. Другие не заметили возникшего в комнате напряжения. Крупный полицейский снова взял слово:

– Я хочу попросить вас о помощи. В качестве консультанта. Речь идет только о паре часов. Если у вас есть на это время и желание.

Стокгольм укутан пушистым белым снежным одеялом. Я иду по Хантверкангаттан в сторону здания мэрии. Ветер метет снег прямо мне в лицо. Снег приглушает все звуки. Наверно, следовало поехать на метро, но я решила, что лучше пройтись и собраться с мыслями. Встреча с Петером сильно меня взволновала. Из-за снега машины еле ползут. Я медленно иду в сторону центра, прислушиваясь к хрусту снега под подошвами сапог.

Петер Линдгрен.

Поразительно, что мы не столкнулись раньше. Я много сотрудничала с полицией. В те годы я часто думала о том, что он сидит в кабинете где-то поблизости и работает себе как ни в чем не бывало. Тогда одна мысль об этом приводила меня в ярость. От возмущения мне становилось трудно дышать. Но что я могла поделать? Это жизнь. Случается, что люди предают любимых, но жизнь на этом не заканчивается. Хочешь ты того или нет, нужно двигаться дальше. Жизни плевать на твои желания. Она просто идет своим чередом.

Красно-коричневая башня мэрии исчезает в зимнем тумане. Кажется, что она тянется до самого неба и даже дальше – в черный космос, за которым начинается бесконечность. Возможно, наступит день, когда моя память станет так слаба, что и воспоминания о Петере сотрутся, думаю я. По крайней мере я на это надеюсь.

Но есть один нюанс. В худшем случае я могу забыть все, кроме него. Тогда все, что останется в моей памяти, это его тело, его лицо, его слова, его голос.

Мы встретились, когда я работала над делом об убийстве двух проституток в Мэрсте, к северу от Стокгольма. Сперва Петер не произвел на меня никакого впечатления. Он был просто одним из многих полицейских, с которыми я пересекалась по работе. Помню, что я даже сочла его слабаком, в нем была какая-то неуверенность, нерешительность. Он всегда долго подбирал слова, говорил тихо, робел передо мной. Я даже удивилась, что такой человек работает в полиции. Другие полицейские, с которыми мне доводилось работать, были решительными, уверенными в себе людьми и никогда не стеснялись в выражениях.

А потом мы с ним застряли в лифте.

В Полицейском управлении был ремонт. Рабочие случайно перерезали электрический кабель. И в результате лифт, в котором ехали мы с Петером, застрял между вторым и третьим этажами. Внезапно свет выключился, и лифт завис. Через пару секунд зажглась аварийная лампочка на уровне ног, светившая слабым синим светом. Мы долго общались с оператором по аварийной связи, пока в итоге не услышали, что нам ничего не остается, как сидеть и ждать, когда приедет помощь.

Мы просидели в лифте три часа, пока на помощь к нам не приехала пожарная бригада. И после этого случая я стала смотреть на Петера по-другому.

Сперва мы просто болтали. Главным образом о работе. О делах, над которыми работаем, о том, как обычные девушки становятся проститутками, несмотря на то что у них не было особой нужды в деньгах. Постепенно мы перешли на более личные темы. Я рассказала о своих отношениях с Уве. Я сама удивилась, что открылась ему и поведала о том, о чем не знают даже самые близкие мои друзья. Но что-то в его характере, наверно, робость и мягкость, расположили меня к нему, и я доверила Петеру свои самые сокровенные тайны.

Возможно, этому способствовало то, что он тоже поделился со мной своими секретами. Петер рассказал о гибели своей старшей сестры и о крахе отношений с матерью своего сына. Он сказал, что почти не видит сына и что жалеет о том, что стал тем, кем стал. Петер считал себя нехорошим человеком. Так прямо и сказал: «Я нехороший человек». При этом произнес эти слова спокойно, словно говорил про машину или квартиру. И он верил, что Альбину, его сыну, лучше без такого отца, как он.

Я попыталась объяснить Петеру, что все делают ошибки и что детям, особенно маленьким мальчикам, нужен отец, даже если этот отец неидеален. В современном обществе ошибочно считается, что родители должны быть идеальными, хотя самое главное – чтобы они были.

Я говорила о том, о чем понятия не имела. У меня никогда не было детей. А еще Петер сказал, что единственное, в чем он полностью уверен, так это в том, что он хороший полицейский, и поэтому он решил заниматься тем, что ему удается. Мне стоило на этом и закончить, но он разбудил во мне любопытство. Каждый раз, когда я встречала людей, у которых было неспокойно на душе, мне хотелось им помочь, залечить их раны. Но я не знала, что Петеру нельзя помочь.