Восставшие из пепла - Слав Караславов

Иванко долго ходил среди убитых, надеясь найти своих былых друзей, но безуспешно. Большинство погибших были еще молодыми людьми, с выступающими скулами, со свисающими сосульками усами. Пленных было много, в основном — с тяжелыми рублеными ранами. Иванко оглядел их, приметил сотников — они отличались красивыми и дорогими кольчугами, позолоченными щитами. Но и среди них знакомых не было. Иванко приказал переловить испуганных куманских лошадей, собрать все оружие и возвращаться. Трубачи затрубили сбор.

Впереди войск в Филиппополь послали гонцов. Пусть они возвестят о победе, пусть поднимется там по этому поводу шум и ликование. Невелика, конечно, победа, но шум и молва о ней весьма кстати. Пусть эта молва докатится и до Константинополя, пусть о ней узнают в городе ромейских императоров.

И севаст Алексей-Иванко решил подарить пленников василевсу. На следующий же день связанных куманов погнали в город Константина. Это были не голые и голодные крестьяне, не оборванные женщины и дети, в колоннах шли молодые беспомощные воины. Глаза их сверкали гневом от унижения, плечи горбились, как бы от предчувствия тех бед, которые теперь на них свалятся. Одни восполнят нехватку гребцов на императорских кораблях, другие будут до конца дней своих вращать мельничные жернова, но те и другие, нося, как укрощенные медведи, железные оковы, будут до последнего издыхания оплакивать свою несчастную судьбу. Давно не видел царственный город таких пленников, что же, пусть посмотрит. Пусть ромеи, кто со злостью, кто с завистью, шепчутся: пленные Алексея-Иванко! Иванко одержал большую победу! Честь и хвала Алексею-Иванко!.. Может этот шепот взволнует и сердце той, которая совсем недавно переступила порог его спальни и осталась с ним на всю ночь… Он думал об Анне, ради Анны он шел на смерть, ради нее искал ратной встречи со своими соплеменниками…

Время летело быстро. Слово Иванко слушали все, волю его исполнял каждый, кто дорожил жизнью. Город Алексея-Иванко напоминал военный лагерь. Сюда толпами шли бродяги, в надежде получить приют и оружие. Приходили и беглые болгары из соседних областей и упрашивали Иванко принять их в свое войско. На площадях день-деньской толклись служители божьи, собиравшие деньги для своих скитов или монастырей. По узким улицам скрипели повозки с негашеной родопской известью, ходили заляпанные штукатуркой мастера, работающие на укреплении городских стен, повсюду шла бойкая торговля разной разностью, слышались бряцание оружия и звон монет.

У всех крепостных ворот стояли люди Иванко, взимающие с пришлых плату за право торговать в городе. Одни возмущались высокими поборами, другие пытались увильнуть от них, размахивая грамотами, якобы освобождающими их от налогов. Если грамоты оказывались не императорскими — платить заставляли.

Лишь однажды какой-то старик заупрямился. У него была грамота, выданная императорским двором и позволяющая ему беспошлинно торговать сушеными фигами и ладаном, но на грамоте не хватало свинцовой печати. Старик заверял, что печать он утерял по пути в город, и требовал свести его к самому севасту Иванко. Стража сперва подняла его на смех, но когда старик сказал, что он лично знаком севасту, его доставили к повелителю Филиппополя. Иванко встретил старика в приемной, но, как ни напрягал память, припомнить его не мог. Однако прогнать не спешил — эта высокая сгорбленная фигура, длинная накидка с капюшоном ему смутно что-то напоминали.

Когда стражники удалились, старик трижды поклонился и сказал:

— Вижу, твоя светлость, ты никак не можешь припомнить нашу встречу. Она произошла темной ночью в Константинополе, я тебя предупредил тогда, что люди Феодора Ласкариса и Мануила Камицы желают тебе зла. И еще сказал тебе, чтобы ты не спрашивал моего имени. И на тебя в ту же ночь напали…

— А-а, вспомнил. Так это был ты? Садись, — сказал Иванко и указал ему на соседний стул.

Старик сел. Из дальнейших его слов Иванко понял, что старик служит уже не у Камицы, а у благочестивой Анны Комнины. По ее поручению он и проделал такой дальний путь из столицы в Филиппополь, а погода мерзкая, то дождь, то снег. Холод сковал лужи, а он — человек старый и немощный… Старик сунул руку за пазуху, достал металлическую трубку, не торопясь, отвинтил с конца ее крышку и вынул свернутый пергамент.

— Твоей светлости от моей благочестивой госпожи…

Иванко торопливо схватил послание. Анна писала, что радуется его успехам, молит бога защитить и уберечь его. Она жаловалась на свое одиночество и выражала надежду на скорое свидание… Затем сообщала: несколько дней назад василевс объявил, что ее ожидает приятная неожиданность. Что за неожиданность? Уж не попросил ли Иванко вторично ее руки, а василевс согласился? Из разговора с отцом она сделала вывод, что это именно так… В самом конце письма она спрашивала: сохранились ли у него следы, которые она оставила ему в ту памятную ночь? Иванко сразу понял, о чем идет речь. Да, следы от ее зубов остались, он видит их даже сквозь одежду. Но теперь эти следы будто не на теле, а прямо на сердце… Так он ей и напишет, так и напишет — на сердце.

Забыв о старике, Иванко погрузился в размышления. Чем-то встревожила его «приятная неожиданность» василевса. Иванко не просил вторично у императора руки его дочери. Может быть, Алексей Ангел все-таки решил отдать ему Анну? Если бы так, если бы так…

По-прежнему не обращая внимания на старика, Иванко прошелся по приемной, остановился у окна. Анна… василевс… С чего это он, если догадка Анны правильная, решил изменить свое слово? Победа над Манастром смягчила его сердце? Нет, не таков Ангел. А может быть… В голове вихрем метались мысли: что же делать? Может, в самый раз опять попросить руки Анны? Написать об этом императору или не писать?

— Пиши! Пиши! — стукнул он кулаком по каменному подоконнику.

— Я ли, твоя светлость? — поднялся старик.

Иванко смутился. Ведь это он себе приказал: пиши!

Но теперь ему ничего не оставалось, как кивнуть старцу:

— Да, да, ты пиши.

Старик сел к столу, на котором стояла чернильница и лежал пергамент. Пододвинув к себе хрустящий лист, он пошевелился, давая знать, что готов к делу.

«Венценосец славы, василевс мой, прикажи мне завоевать небо или ступить в огонь ради тебя — и я сделаю это!

Если моя жизнь нужна кому-то, чтобы продлить твою, — пусть возьмут!

Если бог добр и милостив ко мне, как ты, пусть он прошепчет тебе о последней милости, которой ты украсишь венец доброты по отношению к твоему сыну и рабу — Алексею-Иванко. Тебя, давшего мне имя свое, молю коленопреклоненно — расторгни мою помолвку с малолетней Феодорой и отдай мне в жены Анну — благочестивую мать ее, твою дочь.

Венценосец славы, повелитель мрака и света, василевс мой, услышь просьбу своего преданного раба Алексея-Иванко».

Это была отнюдь не просьба, а отчаянная и униженная мольба. Иванко понимал, что император ромеев опутал его множеством крепких цепей. Все их Иванко мог бы и шутя сбросить с себя, да была одна, самая, может, тонкая, но и самая прочная. Именно эту цепь он хотел чувствовать на теле, сознавать, что кому-то нужен. Если он порвет ее — не будет знать, куда и зачем ему идти.

Иванко снова ударил по подоконнику кулаком, на этот раз просто затем, чтоб отрешиться от тяжких своих дум, и поднял голову:

— Скажи, чтобы тебя устроили в светлице. Ты мне еще понадобишься. Я хочу знать, как живет Анна. Ты мне принес надежду и… сомнение. Хорошо, если бы сомнения отступили и осталась лишь радость. А если случится наоборот — мне будет очень тяжко, старик…

Иванко не скрывал ни своих мыслей, ни своего состояния. Да и зачем? Этот человек попытался однажды спасти его от заговорщиков, теперь прибыл как доверенное лицо Анны и принес весть, которую он так долго ждал. Чего же от него таиться?..

— Ступай…

Феодора бегала по саду, и голосок ее звенел, как звоночек:

— Мама, смотри, смотри, птичка!..

Птичка волочила по песчаной дорожке подбитое крыло. Девочка пыталась схватить ее, но она увернулась и наконец юркнула в водосточную трубу. Девочка присела на корточки у отверстия и стала ждать.

Анна подошла к туе, под которой обычно отдыхала, но на стоящую под ней скамейку не села. Скудно светило солнце. Пытался моросить дождь.

Анна обернулась, позвала дочь, но та не пошевелилась, будто не слышала.

Тот, кого ждала сегодня Анна, задерживался. Он должен был прийти с вестью от человека, который бился с врагами ее отца, врагами ромеев и который, конечно, думает, что те, за кого он кидается в смертельные схватки, ценят его храбрость. Увы! Они смеются над ним, называют варваром, конепасом. И завидуют. Да и есть чему позавидовать. Недавно по улицам Константинополя провели закованных в цепи рабов, захваченных им в бою. Какой стратиг мог похвастаться таким даром василевсу? Камица сколько раз пересекал Хем, столько же раз возвращался битым, без воинов и снаряжения. И несмотря на это, до сих пор слывет лучшим протостратором! Странно! Поражения одного тут же забываются, победы другого не только не признаются, но даже порицаются. До Анны дошли слухи, что Иванко, мол, не всех куманов взял в плен, а слишком много перебил. Анна никогда не видела битв, но понимала, что не легко взять в плен вооруженного до зубов врага. И те, которые сами не раз бежали от врагов, чтобы спасти свою шкуру, осуждали храбреца, своего же защитника…