Русские дети. 48 рассказов о детях - Роман Валерьевич Сенчин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но важно сейчас не это, а что всё получилось. Наташкин «телескоп» вдруг заработал для меня.
– Что ты видел? – тормошила меня Наташка.
Она уже много раз спрашивала, сгорая от нетерпения, но я только мрачно мотал головой – дескать, ничего особенного. Никогда ей не врал.
Но на этот раз я молчал совсем по другой причине – не мог найти подходящие слова. Наконец сказал:
– Как будто в звёздах живут другие звёзды, поменьше. Их там много-много, но вроде никому не тесно. А наоборот, хорошо. И ещё между всеми звёздами протянуты такие светящиеся нитки, как лучи, но не совсем лучи. Мне кажется, они для звёзд вместо слов. Или как за руки держаться. Чтобы быть вместе и не скучать.
– Я тоже думаю, это они так разговаривают, – кивнула Наташка. – Просто мы их не слышим, а только видим. Ужасно хочу выучить звёздный язык! Но его вообще никто не знает. А даже если узнает, всё равно ничего не сумеет сказать. Это же как надо светиться, чтобы так разговаривать!
– Все планеты, когда умирают, становятся звёздами, – мечтательно говорила Наташка. – Вот если у нас всё-таки будет конец света, Земля тоже станет звездой. А мы все – жителями звезды. Я бы хотела, а ты?
Я, честно говоря, не очень хотел. К тому же твёрдо знал, что конца света не будет. Папа мне трижды в этом поклялся, когда я, испуганный случайно подслушанной болтовнёй соседок о грядущем параде планет, прибежал к нему выяснять, правда ли мы все скоро умрём. Он тогда сказал, дело в том, что многим людям просто не хватает образования. Особенно старикам, которые жили в тяжёлое время, много работали и не смогли поступить в институт. А то знали бы, что парады планет случаются регулярно и никакого вреда от них нет, а только красота в небе и простор для астрономических наблюдений.
Но Наташке папины объяснения я никогда не пересказывал. Она так хотела поскорее стать жителем звезды, что я решил её не огорчать. Пусть лучше от кого-нибудь другого узнает, что ничего не получится. Не в этот раз.
Снег в нашем городе выпадал редко, всего пару раз за зиму – в лучшем случае. И лежать оставался далеко не каждый год. Но санки у меня всё-таки были. Родители подарили, сказали – на всякий случай. Вдруг повезёт.
В ту зиму, когда я учился в первом классе, нам всем как раз повезло. То есть наступил день, когда я вышел из дома с санками. И сразу встретил Наташку, хотя даже не надеялся на такую удачу. Она училась во вторую смену, и встречались мы только по выходным и иногда по вечерам. Но до вечера было ещё далеко, а она всё равно гуляла во дворе.
– У нас в классе карантин! – объявила Наташка. – Мы все заболеем чумой, холерой и чёрной оспой! – И, расхохотавшись, призналась, не дожидаясь расспросов: – На самом деле просто свинка. От неё не умирают, а только превращаются в поросёнка. Но через неделю – обратно в человека, так что ты не бойся.
А я и не боялся.
Сказал:
– Даже если в поросёнка с чумой и холерой, я всё равно согласен с тобой гулять.
Из всех признаний в любви, которые мне довелось произнести в жизни, это, конечно, было самое совершенное.
Наташка его тоже оценила.
– За это я тебя покатаю, – сказала она. – Чур ты будешь мои дети, мальчик и девочка, близнецы.
Я слова сказать не успел, а Наташка уже усадила меня на санки и потащила куда-то по утоптанной за день тропинке.
– Закрой глаза! – велела она. – И чур не подглядывать.
Ехать на санках с закрытыми глазами оказалось так здорово, что у меня сразу прошла охота спорить, объяснять, что я не могу быть двумя детьми сразу, даже понарошку. Потому что я уже есть – один. Так получилось.
А потом я почувствовал, что кто-то крепко держится за меня двумя руками. И одновременно мои руки тоже вцепились в чьё-то мягкое, толстое, тёплое даже на ощупь пальто. Поэтому глаза я так и не открыл. Подумал, лучше мне не видеть, что меня действительно стало двое. Пока не увидел, не считается, а пока не считается, я как-нибудь потерплю.
Поездка завершилась в сугробе, куда Наташка опрокинула санки вместе со мной. И сама плюхнулась сверху. Крикнула: «Всё! Чур ты больше не мои дети! Ты опять один!» И я наконец открыл глаза, на радостях забыв на неё рассердиться.
Летом Наташка переехала. Не в другой город, но на противоположный конец нашего – тоже ничего хорошего. Обычно детские дружбы на этом и заканчиваются. Особенно когда нет телефонов. А у нас их не было. Не то что мобильников, которые тогда даже в воображении сценаристов фантастических фильмов возникали нечасто, но и обычных стационарных с крутящимися дисками – ни в нашем старом доме, ни в новостройке, где получили квартиру Наташкины родители.
– Мы не потеряемся, – твёрдо сказала Наташка, залезая в грузовик, набитый вещами. – Я тебе обещаю, вот увидишь.
Я ей, конечно, верил. Но думал, «не потеряемся» – это про далёкое будущее. Вырастем, станем взрослыми, пойдём в справочное бюро и найдём друг друга. Специально для этого записал в блокнот Наташкину фамилию – вдруг забуду. Приготовился жить без Наташки долго-долго, и эта перспектива так меня потрясла, что я даже реветь не стал. Не то чтобы мужественно терпел, просто не получилось. Иногда слёзы – это слишком мало, вот что я тогда понял.
И как же я удивился, когда всего три дня спустя увидел Наташку. Она сидела на старой груше и болтала ногой. Как будто их отъезд в большом грузовике, со шкафом, диваном, ковром и трельяжем, был розыгрышем, а на самом деле всё осталось по-прежнему.
– Я целый час ехала! – похвасталась она. – Сперва в автобусе, потом в трамвае.
– Тебе разрешили? – изумился я.
– Не знаю, – беззаботно отозвалась Наташка. – Думаю, вполне могли бы разрешить, я уже несколько раз одна ездила – к маме в институт, когда ключи забыла. Но я на всякий случай не стала рисковать и никому ничего не сказала. Всё равно мои до вечера на работе. А в том новом дворе все какие-то дураки. И вообще без тебя неинтересно.
– Хорошо, что я не ревел, – сказал я, усаживаясь
