Выборы в Венгрии - Кальман Миксат

Тенки и правда прохладно держался с гостем из Пешта. При упоминании его кандидатуры насмешливо кривил губы, а за игрой обращался к нему с тем пренебрежительным прононсом, за который чернь не раз уже била окна в аристократических клубах.

— Ну еще бы! — с легким юмором отметил Менюш. — Позабыл, видно, про французскую революцию.

Впрочем, король Янош забрал уже графа в свои руки. "Секейский Бисмарк" знал прекрасно, что этого надменного вельможу легче всего пронять именно такой опекой. И он принялся расхваливать его кандидатуру.

Тенки уже закипал и готов был взорваться, когда появился хозяин.

— Столы больше не нужны!

Ферблисты опять расселись по своим местам, но Катанги, не в силах больше бороться с усталостью, выскользнул на свежий воздух.

Голова у него кружилась, руки, ноги дрожали; он чувствовал, что вот-вот упадет, не выдержит в этой жаре и удушливом дыму. И пока пробирался в сени через шубную, задумал дерзкий план — удрать. Он знал, что всем рискует, но больше просто не мог. Единственным его желанием было лечь и уснуть. Не только депутатский мандат — даже трон отдал бы он сейчас за обыкновенную постель.

Во двор как раз вышла миловидная, стройная девушка, вылить ушат с помоями.

— Как звать тебя, милочка? — ласково спросил наш герой.

Но та первым делом одернула синюю цветастую юбку, которая сзади была подоткнута, приоткрывая рубашку, — не бог весть какого тонкого полотна, но красивую и соблазнительную, — и лишь потом ответила:

— Жужи.

Доктор оглянулся украдкой, не слышит ли кто.

— Сделай мне, голубка, одолжение.

— Хоть два, ваша честь.

— Ловлю тебя на слове, Жужика. Два-то мне и нужно.

— Жаль, что я не «три» сказала, — улыбнулась девушка с такой простотой и грацией, любой графине под стать.

— И двух довольно. Но умеешь ли ты молчать?

— Не знаю, — рассмеялась она задорно. — Пока не пробовала.

— Ой, золотце, если не пробовала, тогда все пропало.

— Уж будто такая тайна? — склонила она набок головку.

— То-то и есть, что тайна. Извозчика надо нанять потихоньку, чтоб никто не заметил. Пусть подождет здесь где-нибудь, ну, хоть напротив, у церкви, и в Бранило[43] меня отвезет.

Жужика испуганно всплеснула руками.

— Иисус-Мария, святой Иосиф! Еще чего выдумали. Меня барин за это прогонит.

— Да ну?

— Вот вам и «ну». Нам строго-настрого наказано, если кто уехать захочет, сейчас барину сказать. А что же будет, коли я сама вдруг пойду и вам помогу?!

— Неужто не выручишь? — просительным тоном сказал Катанги.

— Ой, нет (она умоляюще сложила руки), видит бог, не могу, хоть и знаю, что вы нашим депутатом будете (тут она, отчаянно смутясь, поднесла кончик передника ко рту и ухватила его зубами). У меня ведь нет никого. Мне ничего не нужно, а вот Борбала… та сделает.

— Кто эта Борбала?

— Служанка, как и я, но у нее милый есть — значит, сделает. Борбала, она и черта не побоится, ведь у нее милый есть.

— А где она, Борбала эта?

— Мак на кухне толчет. Слышите, ступка звякает?

— Пошли-ка ее сюда!

Пока Менюш ждал Борбалу, во двор то и дело выходили гости, раскрасневшиеся от вина, и, схватив горсть, снега, терли себе лицо: секейское средство против сонливости.

"Надо это запомнить", — подумал Катанги и тоже растер лицо снегом.

Тем временем вышла Борбала. Вот это была деваха: рослая, статная, дородная, чувственный пунцовый рот, ямочки на щеках, а глаза черные, жгучие, как два светляка. Большим, тяжелым пестом, который был у нее в руке, она поигрывала, словно какой-нибудь мухобойкой.

— Ого, сестрица, да ты с палицей пожаловала!

— Жужика меня прислала, ваша честь, говорит, вам что-то приказать угодно.

Катанги поманил ее за собой к кладовой (у крыльца слишком много народу сновало) и там изложил ей свое желание: нанять извозчика и шубу еще разыскать, — ее можно узнать по сигарнице в кармане. Шубу надо на кухню как-нибудь перетащить, а ночью положить на повозку.

Борбала только головой покачала в такт своей палице.

— Трудновато будет, — поколебавшись, сказала она, — но я вас тоже об одном трудном деле попрошу. Услуга за услугу, идет?

И испытующе посмотрела на Катанги.

— А что такое? — не очень уверенно спросил тот.

— Замуж выйти хочу, — глухим голосом ответила Борбала, — и жених есть.

— Черт подери! Охотно верю.

— Но мне нельзя замуж, хоть он малый славный и люблю я его.

— Почему же?

— Из-за мужа покойного.

— Как? — поразился Катанги. — Вы вдова уже?

— Не знаю, — ответила та печально.

— Ничего не понимаю. Муж умер, а вы не знаете, овдовели или нет: жених есть и любите его, а замуж не идете.

— Что и говорить, такое редко бывает, — вздохнула молодица, — но не в том дело. Два письма вот я написала: хочу просить вашу милость лично доставить их и ответ привезти, когда вы обратно, на выборы, будете.

— Ну, это дело небольшое. Кому письмо?

— Одно в Буду королю, ваша честь; другое в Эстергом архиепископу.

— Гм! И что же в них, в этих письмах?

Красивое лицо Борчи[44] приняло вдохновенное выражение, как у античной героини. Она даже просветлела вся, будто осененная свыше.

— Королю я пишу, ваша честь, пусть он скажет: его ли еще подданные те, кто уже умерли?

Менюш посмотрел на нее в недоумении. Бедняжка! Неужто рехнулась?

— А архиепископу эстергомскому?

— Пусть ответит: когда смерть начинается?

Со времен истории о цинкотайской кварте[45] не слыхивал и не читал Менюш ничего подобного. Сомнений нет: она помешанная.

— А зачем вам это знать?

— Тогда ясно будет, можно мне замуж или нет.

— Что, что? Объясните-ка! Как же я ответ привезу, если не понимаю, в чем дело.

Борбала облокотилась на пест, как пастух на палку, и подперла ладонью свое красивое лицо.

— Ну вот, значит, ваша честь, муж мой скончался в Пеште, в больнице святого Рокуша двенадцать лет тому назад. Мы с матушкой сами закрыли ему глаза и вернулись домой. Меня-то уже больную мать привезла, совсем я расхворалась с горя. Ну, ладно; тем, значит, дело тогда и кончилось. Плакали мы по нем, плакали, год, другой — и вот однажды возвращается в деревню Андраш Шикор: "Видел, говорит, мужа твоего, мы с ним даже по стаканчику пропустили". — "Не может быть, говорим, ведь он помер". А Шикор давай божиться: жив, мол, и все тут. Божился и божился, пока другой свидетель не объявился — Шандор Хейя, староста из Лацфалвы. Он тоже мужа моего бывшего признал, — в Надьвараде; даже спросил, что жене передать. А муж ему: "Вы ей ничего не говорите, потому как я загробную жизнь веду", а чтобы Хейя и вправду не сказал, угостил его, как полагается.

— Это покойник-то?

— Да, покойник.

— Вот болван! — вырвалось у Катанги.

Борбала оценила эту галантность и улыбнулась в ответ, потом продолжала:

— Совсем мы растерялись, ваша честь, не знали, что и делать. Пошли к нотариусу, господину Палу Хаму (он тут сейчас, можете у него спросить); господин нотариус написал в Рокуш: что, мол, с мужем моим покойным сталось. А оттуда отвечают: пробудился от летаргического сна и выписан по выздоровлении тогда-то и тогда-то.

— Тысяча чертей! — вскричал Катанги. — Уж не Варга ли Михай ваш муж?

— Он, он, Михай Варга, — удивясь в свою очередь, ответила Борбала. — А вы его откуда знаете?

— Откуда? Да он же, мерзавец, у меня в лакеях служит. Я сам и разбудил его.

— Ну уж, будто, — усомнилась служанка.

— Но он ведь, бездельник, ни разу не говорил мне, что женат! Наоборот, в Сомбатхее все к шинкарке одной, Ширьяи, в мужья набивался. Во что бы то ни стало жениться хотел на ней…

Глаза Борбалы сверкнули и снова с доверием обратились на Меньхерта.

— Да, я слышала… Дурные намерения — они тоже наружу выходят, как и поступки… Ну, поняли теперь, зачем письма?

— Нет еще.

— Да это же очень просто. Если король ответит, что умершие — уже не его подданные, значит — мне можно замуж идти и Михаю Варге взять с меня нечего, потому что на покойников королевские законы не распространяются.

— Ловко, — улыбнулся Катанги.

Однако она вовсе не дура — умом ее господь не только что не обидел, а отличил прямо! Катанги даже любопытно стало второе объяснение послушать. От первого на него словно чудесной старинной сказкой повеяло.

— Ну, а архиепископ?

— Если он ответит, что смерть с отлетом души начинается, мое дело выиграно. Ведь душа-то у Михая Варги отлетела, значит, я вдовая уже.

— В этом есть свой резон.

— Ну, а если он ответит, что смерть позже наступает, что с этим так обстоит, как мы вот попросту, по-мужицки обещаем: дескать, "твоя до гроба", — ежели гробовая доска жизнь и смерть разделяет, тогда дело пропащее, потому что в могиле Варга не был.