Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

– Увидимся…

Йозеф заходил за Нелли в театр, они часто ужинали вдвоем в ресторане на берегу моря и возвращались домой пешком, держась за руки, а если у него было слишком много работы, она прибегала к нему домой ближе к полуночи, четыре раза стучала в дверь (после первого пауза была чуть длиннее) и никогда не зажигала свет на площадке. Они находили друг друга в темноте на ощупь, притягивались, как два магнита, дрожа от нетерпения, и занимались любовью. Потом Йозеф долго лежал без сна, зажигал ночник и любовался обнаженным телом Нелли, растянувшейся на сбившихся горячих простынях.

По утрам он собирался и уходил очень тихо, чтобы не разбудить ее, она вставала около полудня, съедала приготовленный им завтрак и убегала, захлопнув дверь. Ключа от квартиры Йозефа у Нелли не было, она не собиралась к нему переселяться, чтобы не пришлось вносить поправки в «теорию о завтрашнем дне», а может, просто не хотела терять независимость.

Иногда Йозеф так увлекался своим микроскопом и пробирками, что забывал отпереть дверь, и Нелли не могла войти, но никогда не обижалась.

Бывали ночи, когда Йозеф гасил свет и ждал стука в дверь, но Нелли не появлялась, и он ни о чем не спрашивал, утешая себя мыслью о том, что «завтра тоже будет ночь».

По воскресеньям и понедельникам в театре не было спектаклей, и девушки приглашали Мориса и Йозефа на ужин. Они приносили две бутылки вина – розовую маскару либо красное тлемсенское (Кристина не любила смешивать, чтобы не болела голова).

Они не слишком утруждали себя готовкой. Кристина никогда не занималась хозяйством и очень этим гордилась. Она обожала дразнить Мориса и часто с вызовом заявляла, что мужчины годны лишь на то, чтобы открывать шампанское и консервные банки, клеить обои и таскать чемоданы. Кое в чем без них не обойтись – с природой не поспоришь, – но это не значит, что она должна возиться с кастрюлями, тряпками и веником.

Нелли, к счастью, были чужды идеалы феминизма, она с удовольствием готовила коку[64] с перцами, салат из тунца в оливковом масле с помидорами, варила яйца, раскладывала на блюде огурчики и лиловые артишоки, натирала горы моркови и сбрызгивала ее лимонным соком. Морковь – идеальное средство для улучшения цвета лица! Иногда, под настроение, она даже томила морковь с тмином, получалось восхитительно вкусно.

Дважды Нелли угощала друзей омлетом со своей любимой острой субресадой[65], и оба раза Морис ужасно мучился желудком, так что «мамаша Ландрю»[66] больше это блюдо не подавала.

Нелли не терпела насмешек над своими кулинарными талантами. Она считала, что изумительно готовит ризотто с морепродуктами, и Мате подтверждал, что никогда не ел ничего вкуснее. Когда Йозеф уговорил Нелли приготовить этот «деликатес», Кристина воспротивилась, заявив, что в ее доме женщина никогда не будет обслуживать мужчину, и им пришлось довольствоваться арахисом и оливками. После этого случая Морис и Йозеф всегда приносили с собой жареного цыпленка, купленного в лавочке на площади Нельсона. Девушки предпочитали ужинать в ресторане – деньги те же, а возни никакой, но часто ленились выходить из дому.

Однажды вечером, поедая тертую морковку, Кристина произнесла тост за здоровье Нелли:

– Между прочим, с днем рождения!

Морис и Йозеф удивились, что их не предупредили: они могли бы заказать торт пралине в кондитерской на авеню де ла Марн и купить подарок, как принято у нормальных людей.

Оказалось, что Нелли терпеть не может официальных дат, считает, что каждый день должен быть праздником, и больше всего ненавидит собственный день рождения.

Морис и Йозеф дружно на нее насели, и она соизволила признаться, что ей исполнилось двадцать четыре, а во рту не хватает одного зуба.

– А тебе, кстати, сколько? – поинтересовалась она у Йозефа.

Он заметил, как насупился Морис, и дал уклончивый ответ:

– Чуть больше, чем тебе. А это важно?

– Лично для меня – нет.

– Я с тобой согласен, – вступил в разговор Морис. – Дни рождения наводят на меня тоску.

– Зануды! – воскликнула Кристина. – Задувать свечи – чудесный обычай!

– Извини, что говорю это, но современной женщине – к коим ты себя причисляешь, – не пристало любить старомодные обычаи.

Кристина встала, взяла свою курточку, сумку и вышла, хлопнув дверью. Морис растерялся, подумал – ладно, одумается и вернется, спросил: «Что я такого сказал? Чем ее обидел?» – вскочил и кинулся следом, крича: «Подожди меня, Кики!»

Больше всего на свете Нелли любила сплетничать о людях, которых Йозеф либо не знал вовсе, либо встречал пару раз. Она с невероятной легкостью и апломбом «соединяла» людей и «под большим секретом» описывала их ссоры, разрывы, мимолетные увлечения и мелкие страстишки. По ее словам, одна половина города спала с другой, все заводили романы со всеми, рвали отношения, мирились и снова расходились. Она описывала потрясающую круговерть приключений, исчезновений, воссоединений среди «черноногих»[67], рядом с которыми Монтекки и Капулетти выглядели жалкими хвастунишками, а маркиз де Сад – мальчиком из хора. Нелли выдавала чужие тайны вековой давности, рассказывала пикантные истории о девственницах, обустроенных в последнюю минуту бракосочетаниях, о рóдах, принятых в глухой провинции, и загадочных африканских обрядах, намекала, что ей известно и кое-что похуже, о чем она поклялась молчать.

Нелли была неистощимым источником пикантных новостей.

Она обменивалась информацией с несколькими близкими подругами, составлявшими грозную по действенности силу. Нелли каждый день вводила Йозефа в курс алжирской жизни, традиционно начиная фразой: «Так на чем я остановилась?»

Благодаря этим наставлениям в режиме нон-стоп Йозеф заочно перезнакомился с кучей людей, и, когда Нелли представляла их ему у Падовани, они принимали его улыбку за природную милоту. Им и в голову не могло прийти, что этот симпатичный чужак знает о них больше родной матери. Монологи Нелли слегка утомляли Йозефа, но сам он мог говорить только о своих исследованиях, а на нее наука навевала скуку. Он много раз порывался остановить излияния Нелли, сказать, что все эти мерзости его не интересуют, но не решался – уж слишком азартно сверкали ее зеленые глаза.

О себе Нелли говорила мало. Если Йозеф задавал вопросы о работе, она никогда не рассуждала о театре, Чехове, Брехте или каком-нибудь другом драматурге, но только и исключительно о Мате – точности его художнического восприятия, его человечности, энтузиазме, высокой культуре, энергии, простоте, чувстве юмора и пылкости. Однажды Йозеф спросил, не было ли у них с Мате романа, и Нелли ответила, скорчив забавную рожицу:

– Нет, нет и еще раз нет! Мате потрясающий человек! Абсолютно честный. Он очень тебя любит.

– А с Кристиной у него какие отношения?

– Мужчины задают слишком много вопросов.

Нелли сообщила Йозефу, что Морис все-таки догнал Кристину на улице, она слегка покочевряжилась, он раз сто извинился и вымолил прощение. Ни Йозеф, ни Нелли не помнили, какое прегрешение совершил Морис, но это их мало волновало.

– Ты друг Мориса, вот и объясни ему, в чем он был не прав, Кристина этого делать не станет.

Дважды в месяц шеф Мориса отправлял его по делам в Оран или Константину, поездки были не слишком увлекательными, но полезными.

В его отсутствие они проводили вечера втроем, и Йозеф становился центром внимания. Обычно никто (совсем никто!) не расспрашивал его о работе, а если он вдруг сам о чем-нибудь упоминал, они в ответ кивали, восхищенно бросали: «Ну надо же!» – поздравляли его с успехом, подбадривали.

Поначалу Йозефа задевало такое отношение Нелли, но Кристина вела себя иначе: она задавала вопросы, требовала объяснений и уточнений насчет всех тех ужасных болезней, с которыми боролся доктор Каплан. Она хотела, чтобы он описывал симптомы и течение болезни, и не изображала кисейную барышню, услышав «неаппетитные» детали.

А Нелли только возмущалась:

– Прекратите обсуждать эти ужасы! Хотя бы за столом…

Кристина была не их тех, кто подчиняется чужим желаниям. Никто (и уж тем более Нелли) не мог сбить ее с мысли, и она продолжала расспросы с въедливой дотошностью летописца:

– Так как же вам удалось выявить роль собачьего клеща в передаче кожного лейшманиоза?

Встреча Нового, 1939 года вышла особенной. Нелли будущее страшило, Йозеф возлагал на него особые надежды.

Он твердо решил, что 39-й станет годом великих свершений, лучшим в его жизни. Никто не помнил, откуда взялась эта идея, она просто распространилась в воздухе, как дурманящий аромат конца мира. Все почувствовали, что песочные часы перевернулись и скоро произойдет взрыв, всем хотелось веселиться – вместе, здесь и сейчас, чтобы потом говорить: «Мы хотя бы были счастливы!»

Само собой разумелось, что ужинать они будут у Падовани. Места в ресторане могли достаться только постоянным клиентам, но и их оказалось слишком много – куда же без родственников и друзей друзей! – и Падовани отказывал каждому четвертому. Его жена сорвала голос, объясняя, что в зале двести шестьдесят мест и, даже если сдвинуть столы, сесть смогут всего триста десять человек.