Джвари - Валерия Алфеева

И дальше говорит Он слова, которых они не могут вместить: «Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня имеет жизнь вечную. Я есмь хлеб жизни. Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли; хлеб же, сходящий с небес, таков, что ядущий его не умрет. Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира. Тогда иудеи стали спорить между собою, говоря: как Он может дать нам есть Плоть Свою? Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем. Как послал Меня живый Отец и Я живу Отцем, так и ядущий Меня будет жить Мною. Сей-то есть хлеб, сшедший с небес». И многие из учеников Его говорили: «Какие странные слова! кто может это слушать?» — и отошли от Него. «Тогда Иисус сказал двенадцати: не хотите ли и вы отойти? Симон Петр отвечал Ему: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни: и мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога живаго». Сколько раз я читала эти слова, но принимала их отвлеченно. И вот теперь они завершились для моего сознания — исполнились в Тайной Вечери. «И когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Новаго Завета, за многих изливаемая во оставление грехов».

И эти же слова произносит священник на литургии во время Евхаристического канона после благодарения Бога и тайных молитв:

«Приимите, ядите, Сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое, во оставление грехов. Пиите от нея вси, Сия есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за многие изливаемая во оставление грехов».

Диакон, крестообразно сложив руки, возносит над престолом Святые Дары как жертву любви и благодарности Богу. Священник в тайных молитвах просит ниспослать на них Духа Святого.

Те же произносятся слова, и те же самые Дары, которые приняли ученики Христа из Его рук, мы принимаем сегодня из Святой Чаши. Потому что не священник, а Тот же, Кто освятил их два тысячелетия назад, присутствуя на Тайной Вечери Евхаристии, Сам освящает я благословляет Святые Дары.

Нисходит Дух Святой и совершается Тайная Вечеря, причастники принимают Тело и Кровь Его Нового Завета.

И этот момент соединения человека, восходящего в покаянии и любви к Богу, и Бога, в прощении и милосердии нисходящего к человеку, — точка пересечения времени и Вечности, центральная Точка бытия.

Я еще читала, когда из-за двери позвал Арчил, Он сказал, что увидел в окне свет, а у реставраторов одной женщине плохо, другая просит меня прийти.

Имен женщин Арчил не знал. Мне невольно вспомнился рассказ из жития недавно умершего старца. Приходит к нему монах за советом: женщина который раз предлагает ему свои услуги, что ей ответить? «Ты-то что отвечаешь?» — спрашивает старец. «Отвечаю: „Спаси, Господи“». — «А она?» — «Уходит и опять приходит». — «И давно она так?» — «Да уж года три». «А женщина молодая или старая?» — «Не знаю, я на нее не смотрел».

Эли стояла в темноте у перил террасы, куталась в шаль. Вечером к ним приезжали гости, Нонна выпила немного вина. Потом вдруг упала, начался приступ, и уже часа два она без сознания. Эли не знала, что с ней, и боялась, что Нонна умрет.

Нонна с закрытыми глазами металась по матрацу, расстеленному на полу, и сквозь сжатые зубы стонала.

Это было страшно. Эли ждала от меня помощи, а я испытывала только ужас перед темной силой, ломающей тело Нонны.

В трапезной горел свет, и я спустилась к Арчилу. Из медицинских средств в монастыре оказались только градусник и аспирин. Я попросила Арчила посмотреть, спит ли игумен.

Игумен не спал и пришел сразу. Опустился на корточки у стены рядом с Нонной, минуты две проговорил с Эли по-грузински.

— Можно разбудить наших мужчин и послать их за машиной…

— Не надо. Нужно только ждать. — Он был совершенно спокоен. — Это пройдет.

— А что с ней? — Голос Эли звучал робко. — Не знаю. Но здесь такое место, где ничего плохого случиться не может.

Больше он ничего не сказал. Но мы обе сразу успокоились.

Вместе с игуменом я дошла до развилки тропинок: одна вела к моей келье, другая — к его. На минуту мы остановились у бассейна.

Все так же мерцало небо над нами россыпями чистых звезд. Густая тьма вокруг шумела кронами деревьев. В бассейне разливались трелями лягушки, и в неподвижной воде плавал светящийся желтый серпик месяца. Лица игумена мне не было видно, только шапочка чернела на звездном фоне. Он растирал в пальцах листок, и я чувствовала слабый березовый запах.

— Это наказание… — выговорил он тихо. — Его надо принять и пережить.

— Наказание за что?

— Она ведь пила вино?

— Совсем немного.

— Не важно, много человек украл или мало. Можно согрешить помыслом этого вполне достаточно.

Ой пошарил рукой в гравии у бассейна, бросил камешек и разбил отражение месяца.

Мне показалась чрезмерной эта взыскательность — когда-То Христос сам превратил воду в вино.

Но, может быть, отец Михаил говорил о другом? Я вернулась к Эли.

Нонна затихла.

Мы стояли у перил, смотрели на небо, на монастырский двор. Лунный луч падал на купол храма. И черная крона сосны за ним бесшумно покачивалась, заслоняя и открывая звезды.

— Вам нравится отец Михаил?

— Очень… — помолчав, ответила она. — Мы ведь жили здесь все прошлое лето. Даже с тех пор они очень изменились: Венедикт стал более духовным, отец Михаил — хотя бы внешне — менее закрытым. Тогда они с нами вообще не разговаривали.

— А в церковь вы не ходите?

— Нет…

— Вы не верите в Бога?

— Верю… Но мне пятьдесят два года, поздно менять жизнь.

— Почему? Куда мы можем опоздать? Помните притчу о работниках одиннадцатого часа? Хозяин виноградника всем воздает поровну — тем, кто работал с утра, и тем, кто пришел на закате.

— Я никогда не могла этого понять, — улыбнулась Эли. — Разве это справедливо?

— Это гораздо больше, чем справедливость — это милосердие. Справедливость воздает мерой за меру. Как в Ветхом завете: око за око, зуб за зуб. А в милосердии Божием все наше зло утопает, как горсть песка в океане.

— А добро?

— Добро тоже. Поэтому мы ничего не можем заработать, с утра мы приходим или к ночи. Не в воздаяние все дается, а даром, в дар… как Святые Дары, как сама жизнь.

— Но вы-то пришли давно?

— Совсем нет. И раньше очень сожалела, что пришла поздно, было жаль прежних сорока лет. А теперь я знаю, что их ценой и обрела веру. Без такой долгой жажды не было бы и утоления ее.

— Вы считаете, что уже не сможете потерять веру?

— Я предпочла бы потерять жизнь. Что бы я делала с ней — без Бога?

Мы стали мало видеться с Митей, только на службе и поздно вечером.

Почти весь день я занята в трапезной — чищу, режу, жарю, варю, потом мою у родника посуду. Арчил очень рад, что ко мне перешли его обязанности: все что угодно, только не женская работа. Я от души его поздравила, а он от души принес мне соболезнования. Правда, мне не на чем раскрыться, продуктов с каждым днем меньше: сетка мелкой картошки в подвале рядом с кельей князя Орбелиани, там же кучками на земле свекла и лук, которые я выбираю на ощупь, в шкафу — чай, вермишель, крупы и варенье. Иногда реставраторы приносят то банки с болгарскими салатами или перцем, то синий тазик с желтыми персиками, то два-три круга свежего хлеба — раз в неделю к ним приходит машина.

А Митя весь день с братией.

Каждый раз на службе он читает наизусть «Царю Небесный», «Трисвятое» по «Отче наш» и пятидесятый псалом на хуцури, разжигает и подает кадило.

Ему нравится быть в алтаре. Алтарь совсем маленький, отделен от нас полотняным иконостасом. Присутствие игумена там совершенно бесшумно, а каждый Митин шепот и шорох слышен. Когда Митя задерживался в алтаре, Венедикт ревниво усмехался и как-то вдруг недовольно сказал: «Димитрий, Не шуми!» Тогда игумен оставил нас с Митей в храме и рассказал притчу о том, как к одному отшельнику пришел царь. Отшельник беседовал с ним, и царь задержался в горах, чтобы прийти на следующий день. Но утром он уже никого не нашел в келье: отшельник покинул ее навсегда. Так надо бояться привилегий и избегать их. Больше Митя в алтарь не ходил.

Иногда они устраивают спевки под фисгармонию. Митя играет, а братия поет — игумен, положив локти на фисгармонию, нависая над ней и слегка улыбаясь даже во время пения; Венедикт, прислонившись к стене и заложив за спину руки, с равнодушным видом; Арчил, не сводя напряженного и несколько испуганного взгляда с Венедикта, которому подпевает. Игумен настаивает, чтобы Митя говорил, кто и где фальшивит. Фальшивит то Венедикт, то Арчил, потому что оба до монастыря никогда не пели и не знают нот, но Венедикт требует поощрения за храбрость. Хотели было выучить к литургии «Иже Херувимы», но никто не справился.