Жил-был Пышта - Эсфирь Цюрупа

— Нет у нас кривых кошек… — сказала женщина. — А изо всей деревни у нас только один парнишка, кузнеца сын, снизу вёдра доставал. Так он лёгкий, вёрткий, чего в нём весу! Его сам отец и опускал. К цепи, заместо ведра, качель детскую прикрутил, вожжой привязал. А паренёк бесстрашный, у мальчишек атаман! Ничего, достал вёдра…

Фёдор взглянул на Пышту. Слова не сказал, только взглянул. Но Пышта в смятении опустил глаза. И из темной глубины колодца подмигнул ему таинственный отблеск, и подземная сырость коснулась его щёк.

И Пышта стал потихоньку отходить от колодца. Просто ему вдруг понадобилось поднять один камень: может, в нём какая-нибудь очень ценная руда? А потом понадобилось взглянуть, куда убежал гусак: а вдруг он сел на самой дороге, а там его могут задавить машины! Так Пышта оказался далеко и тогда оглянулся.

Никто на него не смотрел. Женщина склонилась над колодцем, глядела вниз. А Фёдора вообще не было.

Значит, Фёдор сам, такой большой и тяжёлый, сейчас опускается вниз.

Пышта бросился к колодцу. Склонился. Увидал опущенную цепь. Увидал тёмную макушку, и широченные плечи Фёдора, и напряжённые кисти рук, перехватывавшие цепь всё ниже и ниже. И услышал, как шаркают, нащупывая опору, по осклизлым стенам лыжные ботинки Фёдора. А деревянный колодезный вал покряхтывал и вздрагивал над тёмной пропастью, а цепь стояла, напрягшись каждым звёнышком.

…В каждом звёнышке была щёлка. И каждая щёлка под тяжестью могла разомкнуться. Сколько щёлок — столько разрывов. Тысяча щёлок — тысяча разрывов, тысяча падений, тысяча гибелей на одного только человека, на самого хорошего человека, на друга, на Фёдора.

«Фёдор, вернись, я сам, сам полезу! Меня выдержит!» — никому не слышно, молча кричал Пышта, а язык его словно онемел от испуга. Фёдор уходил всё ниже в глубь подземной башни. Всё неяснее белели кисти его рук, и сам он становился всё меньше. Потом и вовсе не стало его видно, только слышалось из гулкой глубины: шарк, шарк — ноги ищут опоры, — да полязгивала цепь, да постанывал старый вал…

Пышта взглянул на женщину. Склонённое лицо её было белым, губы её, рассечённые морщинами, шептали: «Батюшки, батюшки…»

Внезапно цепь освобождённо качнулась, из глубины донёсся всплеск, взлетели железные звуки.

— …ни-и-и! — гулко донеслось снизу.

— За людьми, что ли, бежать? — в смятении спросила женщина.

Но тут они оба услышали ясно:

— Тяни-и-и!

Вдвоём они схватились за ручку и стали крутить изо всех сил. Цепь бежала легко, с весёлым звяканьем. Вдруг женщина засмеялась:

— Гляди, всех утопленников спас!

Звонкая гроздь разных вёдер поднялась из колодца. За дужки они были привязаны к цепи Фёдоровым поясным ремнём.

— …авай-ай! — донеслось снизу.

— Сейчас, сейчас, сынок, спустим цепь… — Она отцепила вёдра. Цепь пошла вниз.

— А он там в воде стоит? А он не потонет? — тревожился Пышта.

— Как-нибудь он там да пристроился, — отвечала женщина, придерживая вал. — Может, стоит в воде, а может, ногами в брёвна упёрся, встал над водой, как мост…

Цепь ушла на всю глубину и опять стала — будто ждала покачиваясь. И двое наверху тоже ждали. И вот цепь напряглась, закряхтел старый вал, а у Пышты так напряглись руки, словно он сам, а не Фёдор лез сейчас из глубины, висел над пропастью, на руках подтягиваясь всё выше и выше.

Они не помогали ему, не крутили вал, не подымали цепь. У них всё равно не хватило бы сил. Затаив дыхание они смотрели в тёмную глубину… Знакомая тёмная макушка. Порывистое тяжёлое дыхание. Плечи под вымокшей майкой, руки с шарами напрягшихся могучих мышц. Всё ближе, ближе… Последний рывок. Рука — вверх, вцепилась в край сруба. И вот уже Фёдор лёг на него грудью, переводя дыхание. На спине, под облепившей её майкой, ходуном ходили сильные лопатки.

А спустя секунду Фёдор сидел верхом на краю колодца. С брюк его лились потоки воды, на голых руках и на лбу вода блестела каплями.

— Неужели с головой окунулся? — Женщина сняла с головы и подала белый платок.

— Да нет! Там воды — курица не утонет, — сказал Фёдор. — Семь потов прошибло, пока взобрался… — и вытер лоб и шею.

Оглядел вёдра, усмехнулся:

— Коллекцию накопили… — и стал крепить общественное ведро к цепи. — А куда ж мой парень задевался?

Она и сама удивилась. Пышта исчез.

— Только-только тут был. Может, в автобус удрал?

Но Пышта не в автобус удрал. Когда Фёдор стал вылезать из колодца, Пышта убежал и бросился ничком в опавшую листву в придорожном ветляке.

Тут и нашёл его Фёдор. Постоял над ним. Думал: «Да разве ж я бы пустил тебя вниз, такого маленького? Да ни за какие коврижки! Я бы лучше сам сто раз подряд слазал! Почему ж ты плачешь? А вот почему: струсил! Не нашёл в себе мужества, чтоб вызваться меня заменить. Очень хотел, наверно, и не смог. Ах ты бедный паренёк… Пожалеть тебя, что ли? Нет, не буду жалеть. Не хочу, чтоб вырос трусом. Хочу, чтоб вырос смелым!» И он позвал:

— Вставай, Пышта. Воду надо нести! — и пошёл обратно к колодцу.

Пышта вытер слёзы, вылез из зарослей и побрёл вслед за Фёдором. И услышал такой разговор:

— Конечно, миленький, всякий удивится, когда бородатый, самостоятельный ходит вверх ногами по улице… — говорила женщина.

Фёдор ответил:

— Так ведь и я не каждый день на голове хожу. У меня сегодня день особенный! Я только сейчас узнал, что меня любит самая прекрасная девушка! Тётка, дорогая, я ж от счастья вверх ногами ходил!

А женщина засмеялась:

— На свадьбу пригласи!

Пышта шёл за Фёдором, тащил свою канистру и ударялся об неё коленками. Стукнется коленками — буммм! — и охнет. А Фёдор идёт и не оборачивается. Конечно, ему не до Пышты.

«И когда он успел получить известие? — думает Пышта. — Может, мимо почтальон на велосипеде ехал и оказалось, у него телеграмма для Фёдора?»

Пышта вздохнул: какая же она, эта самая прекрасная девушка на планете? Волосы у неё, наверно, золотые. А на ногах кеды, голубые с белыми шнурками. В зачётке, как у Майки, конечно, ни одной тройки. Может, у неё разряд по плаванию или она даже мастер спорта. И машину она, конечно, умеет водить, и водительские права у неё есть. Разве без прав Фёдор полюбят?

Когда Фёдор с этой самой прекрасной поженится, он ей скажет: «Познакомься, вот Пышта, мой лучший друг. Ты его люби и угощай всеми вкусными вещами». И она достанет из холодильника «ЗИЛ» пломбир сливочный…

У Пышты стало исправляться настроение. И когда они вышли на дорогу и увидали автобус, и дым от костра, и Майку, и Женю, который махал им кулаком: «Куда задевались?» — Пышта, хитро улыбаясь, спросил Фёдора:

— Что ж не идёшь вверх ногами? Ты ж, когда счастливый, всегда ходишь вверх тормашками!

Но Фёдор сказал грустно и строго:

— Мне для счастья не хватает второго известия.

— Какого ещё второго?

— От моего друга, — ответил Фёдор. — Он человек смелый, с сильной волей.

Оказывается, у Фёдора есть и самая прекрасная девушка и ещё прекрасный друг? Значит, Пышта только на третьем месте?

— Может, он не такой прекрасный, а только притворяется! — сказал Пышта с горючей обидой.

— Нет, — ответил Фёдор, — он в самом деле такой. Правда, об этом ещё не все догадываются, но я знаю. Так вот, Пышта, с ним случилась беда.

— Беда?..

— Пока мой друг спал и был совсем беззащитным, к нему в самую серёдку, — не знаю, как и назвать, в душу, что ли, — залез заяц.

— Какой… заяц? — не понял Пышта.

— Обыкновенный заяц, трусливый как заяц.

Буммм… Пышта споткнулся о канистру, Не нарочно. По-настоящему. Он понял, в ком поселился заяц.

— Так не бывает, — сказал он мрачно.

— Бывает! — твёрдо ответил Фёдор. — В решающую минуту, когда нужно сделать для людей смелый поступок, вдруг вылезли у него заячьи уши. Он их прижал — и в кусты! Нос от страха дрожит, и в голове вместо хороших человеческих мыслей одна, заячья: «А как же моя миленькая, моя мягонькая, моя собственная шкурка?»

— Не так он думает! Вовсе не так! — крикнул Пышта.

Фёдор остановился:

— А как он думает?

— Он думает: «Если всё началось бы сначала, я бы сам первый сделал самый смелый поступок, только если бы всё сначала…»

— Не знаю. Может, так оно и будет, — сказал Фёдор. — Но зайца из души выгнать трудно.

— Он выгонит, выгонит! — горячо твердил Пышта и в волнении толкал коленками гремящую канистру.

— Может быть, — согласился Фёдор. — Он ведь настоящий человек, мой друг.

А Пышта засомневался: «Так, наверно, он не про меня?» — и осторожно спросил:

— А ты мне скажешь, если… когда он прогонит зайца?

— Ты и сам увидишь, — ответил Фёдор. — В тот день я от счастья, конечно, буду ходить вверх ногами.