Саван алой розы (СИ) - Логинова Анастасия

Не глядя на Леночку, Юлия скинула ей на руки свое пальто, как служанке, и продолжила отчитывать Сашу, тоже на нее не глядя, в прочем:

– Ну что стоишь теперь, сопли на кулак наматываешь! Веди скорее в детскую, пускай переодеваются – а ты пока вели для ванны воды истопить, детям отогреться надо. Не дай Бог и правда захворают!

– Не дай Бог… – согласилась Саша и бросилась, было, исполнять, хоть и вела себя с нею невестка неподобающе. Но все потом, сейчас главное – дети. Однако в дверях Саша все-таки задержалась, прикусила губу, уже заранее ненавидя себя за то, что придется это сказать, и что – она знала – придется выслушать в ответ: – Юлия… моя бабушка всегда говорила, что сухое тепло лучше горячей ванны… дозволь я лучше…

– Много твоя бабушка понимала! – вскричала Юлия и того гневливей. – Свои дети когда появятся, тогда и будешь меня поучать!

– Хорошо, Юлия, прости, пожалуйста…

Больше Саша ничего не сказала невестке, скорее повела Люсю и Петю в детскую, стараясь отвлечься. Сказать хотелось много всего – Юлия не имеет права с ней так разговаривать. Никакого права не имеет. Это несправедливо. Это жестоко! Хотя… наверное, она и правда виновата, что позволила детям увлечься игрой и промочить ноги. Оттого Юлия и злится: она хорошая мать, беспокоится о свих детях, а потому в сердцах все это наговорила.

– Она с тобой, как с прислугой обращается. Ты не должна ей этого спускать. Хоть раз за себя постой! – выговаривала Саше потом и Леночка, слышавшая, конечно, разговор от первого до последнего слова.

Саша не знала, что хуже – что Юлия так с ней разговаривает, или, что весь дом слышит, что она с ней так разговаривает. Стыдно было невероятно…

– Ты и сама не лучше, Леночка, – тихо упрекнула Саша. – С тобой она разговаривает еще хуже, а ты только улыбаешься и книксен делаешь.

– Так я и не плачу после ночами, как ты, – помолчав, степенно ответила Елена. – И, потом, в этом доме я по рангу и впрямь недалеко ушла от горничной. Даром, что на двух языках говорю, не в пример Юлии Михайловны…

– Тише! – взмолилась Саша, боясь, что их услышат.

– …но, если не буду ей улыбаться, – продолжила Елена, чуть понизив голос, – мигом лишусь места. Этого я себе позволить не могу, потому и пресмыкаюсь. Но ты!

Саша только отмахнулась, не желая это обсуждать. И, боясь еще и с лучшей подругой рассориться, скорее покинула помещение купальни, где они шептались.

О том, чтобы противостоять Юлии, чтобы возразить ей, Саша и мысли не допускала. Это решительно невозможно! Да и не к чему. Потому как Юлия натура вспыльчивая, но отходчивая. К вечеру она об упреках и не вспомнит, и, быть может, даже позовет ее пить чай в своих комнатах, станет угощать и разговаривать ласково, будто ничего не случилось.

Так уже бывало и не раз. Они с невесткой часто ссорились за это лето, если говорить прямо – куда чаще, чем раньше. Раньше всю субботу и воскресенье Саша проводила у матушки, в Новых деревнях, и с Юлией виделась куда реже. И храм по воскресеньям они с мамой посещали другой – все там было привычным и родным. И отвозил их в этот храм Ганс: Саша бы все на свете отдала, чтобы вернуть хотя бы одно еще такое воскресенье…

Теперь же… грешно так даже думать, но Саша перестала любить воскресенья. Как их полюбить, если каждый раз по дороге из храма они с Юлией ссорятся так, что весь дом на ушах. И как разорвать этот порочный круг, Саша не знала.

…А сегодняшний обычный порядок дел еще и нарушил звонок в дверь. Ладно бы это была одна из многочисленных подруг Юлии, но по размеренным мужским голосам, доносящимся с первого этажа, Саша поняла, что визит был неожиданным даже для невестки.

– Кто там, Дарья? – взволнованно спросила Саша горничную, прикрывающую двери гостиной.

Та лишь отмахнулась и промчалась мимо, как ошпаренная:

– Ох, не до разговоров, Александра Васильевна, кофей велено нести!

Саша вздохнула: где уж тут заполучить уважение невестки, если даже горничные в этом доме ее всерьез не воспринимают. Стараясь не стучать каблуками, Саша сама подошла к двери и тайком прислушалась. Набравшись храбрости, нажала на ручку двери и чуть-чуть ее приоткрыла.

И тотчас Саша узнала голос сыщика Кошкина – того самого, которому отнесла мамины дневники. Зачем он здесь? Боже, неужто выдаст ее Юлии?..

* * *

От страха перестав дышать, слушая, как оглушительно бьется ее сердце, Саша, не мигая, наблюдала за Степаном Егоровичем через дверную щель. Широк в плечах, высок – пожалуй, одного роста с Гансом. И волосы у Кошкина тоже были светлыми, только причесанными очень тщательно и гладко, как носит ее брат. Пожалуй, что Степан Егорович был по-мужски красив, и даже очень. Только Саше все равно отчего-то казалось, что он глубоко несчастен. Будто печать скорби лежала на его лице и не позволяла разгладиться морщинке между упрямо сведенными бровями. Знать бы, что у него на душе… неужто в этот самый мог Кошкин пересказывает Юлии весь их давешний разговор?

Это ужасно, если это так…

И, будто в подтверждение Сашиных мыслей, в этот самый миг Юлия чуть-чуть повернула голову – и поймала Сашин взгляд в щели между дверьми. Но не разозлилась. На лице невестки мелькнуло крайне неприятное насмешливое выражение:

– А вот, к слову, и она. Александра, не тушуйся, проходи, – сказала она громко. – Легка на помине – мы как раз говорили о тебе.

Саша вошла, глядя себе под ноги и отчаянно краснея. Она сейчас со стыда готова была провалиться на месте – а невестка то ли не замечала этого, то ли замечала и ликовала, остроумничая и посмеиваясь над ней.

Представить ей мужчин Юлия не посчитала нужным, тем самым и правда ставя ее на одну ступень с горничными – а Саша только и могла молчать, потупив взгляд. Нет, она не принимала происходящее и вовсе не была спокойна: дышала взволнованно и часто, эмоции яростно бушевали в ней, и даже обида вот-вот готова была сорваться с языка. Да только слов Саша как будто не могла подобрать. И от того чувствовала себя еще более глупой, жалкой, беспомощной. Настолько беспомощной, что, казалось, и ноги сейчас откажут ей – подогнутся в коленях, и Саша упадет без чувств.

Если это и правда случится, лучше б ей сразу умереть…

Саша даже вздрогнула, когда помощь, на которую она совсем не рассчитывала, вдруг пришла. И не от Юлии, а от сыщика Степана Егоровича.

Саша, снова перестав дышать, вскинула на него глаза – но нет, заговорил, сглаживая неловкость, оказывается не он, а второй мужчина, худой и высокий, который, как тень, стоял за спиной Степана Егоровича.

– Позвольте представиться, Александра Васильевна, – тот кашлянул и неловко поклонился ей, – Кирилл Андреевич Воробьев, служащий департамента полиции. Мой коллега, – представил и господина Кошкина, – Степан Егорович Кошкин, чиновник по особым поручениям.

Степан Егорович поклонился тоже, пусть и несколько отстраненно.

– Здравствуйте, господа, присаживайтесь, прошу… – спохватившись и Саша, сообразив, что сама ведет себя неподобающе и невежливо. – Вы и впрямь хотели поговорить со мною?

– Господа из полиции приехали по поводу Аллы Яковлевны, – грубо вмешалась Юлия. – Представь себе, Саша, они сомневаются, что этот садовник… не помню его имени, да он этого и не достоин – что он и правда убил твою мать. Тебе известно что-то по этому поводу, Саша?

Юлия знает. Юлия все знает, – живо сообразила Саша.

Она уж, было, подумала, что сейчас снова лишится дара речи – но потом поняла, что надобно сказать правду. Что ей скрывать, в конце концов?!

Саша набрала в легкие побольше воздуха – но на этот раз действительно вмешался Кошкин.

– Александра Васильевна, могу я попросить вас, в рамках расследования, передать моему коллеге образцы почерка вашей матери. Письма, записки – что угодно. Кроме того, мне необходимо поговорить с Юлией Михайловной наедине.

Саша беспомощно кивнула. Кошкин, кажется, не хотел, чтобы Саша говорила правду. Он и приехал, наверное, не для того, чтобы ябедничать о ней, как гимназист – Боже, как глупо было это предположить…